Страна Яблок

Сергей Саныч сосредоточенно жевал, смотрел в сторону.

– Санька, как же их похоронить? – Папа тоже на меня не глядит. – Это до осени могилы копать.

– Ну, хотя бы тех, кто на берегу, нельзя же их в воду бросать.

– А на том берегу? Что же их – сюда перевозить?

– Но они же люди, такие же, как мы, – смотрела на них, а все отворачивались.

Наверное, уже не ощущают мертвецов вчерашними людьми. Намаялись на такой работе.

– Ксень, что ты переживаешь? В Индии мёртвых в реку бросают, они и плывут, – сказал Аркадий. – Вода не грязнее земли.

– Степь отпоёт, – вдруг отозвался Александр сдавленным голосом, как будто каркнул. Потом прокашлялся и повторил: – Русский поэт Хлебников так сказал своему другу: «Степь отпоёт».

Надо же, про поэта! Мне! Это после вчерашних стихов, наверно. Понял, что я не только под коровами сижу.

– Два слова, а как песня, – сказала я. – А я не знаю такого поэта. Какие у него стихи? Хорошие?

– Они очень необычные.

– А можно взять почитать?

– Да нет у меня его книжки, но…

Конечно, папа сразу встрял. Это он ещё долго сдерживался при людях.

– Санька, Санька! Невместно это! – покачал осуждающе головой. – Что-то ты разговорилась. Иди.

– Пока хоронить не будем, Ксения, – сказал Сергей Саныч. – Пускай наши отзвонятся, отшумятся. Но и надолго оставлять нельзя, задохнёмся. Мы вот как сделаем: там, где песок брали, большая яма осталась, на живопырке туда отвезём, на краю сложим. Если полиция не появится, то из досок от опалубки перегородок набьём, в яму опустим и песком засыплем. Плацкартных мест, конечно, не будет, в общем вагоне поедут. Отец молитву прочитает. Ну, иди.

Сергей Саныч смотрел на меня спокойно и внимательно, и я подумала, что он всё знает. И знает, что я знаю. Не про псов, скверных, любодеев, чародеев и прочую чепуху, а про то, что прежний мир кончился и исчез, никто к нам не прилетит и не приедет, и мы остались на нашей Клязьме одни-одинёшеньки. А молчит Сергей Саныч по той же причине, что и я с папой не спорю: сейчас все взрослые обманывают сами себя, а скажешь им – раскричатся. Ну и ну!

На Александра я не решалась смотреть, только щекой чувствовала его взгляд. Но поняла, что и он знает: прежний мир кончился.

Александр

– Я вам попить принесла, – раздался у нас за спиной голос Ксении. – И бутерброды.

– Санька, напугала до смерти, – сказал ей отец. – Не стоило бы, зачем ты одна пошла. Сказали же вам – сидите в доме.

– Ильяс прислал Армена Хореновича сказать – в лесу всё спокойно, а в Напутново тихо. Чтоб мы не волновались. А радио молчит. Все каналы молчат. И мобильные не работают.

– А в Напутново в домах есть кто-нибудь? – спросил Сергей.

– Нет никого, – ответила Ксения и ойкнула. – Я нечаянно.

– Попёрлись всё-таки в деревню, – покачал головой Сергей. – Ох, Ильяс…

– Это не он, это Равиль с Бор… – Ксения снова ойкнула и покраснела.

– Спасибо, Санька. Но бутерброды не полезут. Или?.. – Николаич посмотрел на нас.

– Не обратно же их нести, – сказал Сергей. – Сядем подальше от реки и сделаем им «двойной удав». Аркадий, Алик – вы как?

– А с чем бутерброды? – хищно спросил Аркадий.

– С ветчиной.

Нормально полезли бутерброды. Тем более никто не завтракал.

– Николаич, отрежь-ка мне ещё кусок свиной отрасли, – попросил Сергей.

Аппетит у Сергея не отшибло. И ни у кого не отшибло.

Богомолов укоризненно свёл брови на это упоминание всуе, но промолчал. Привык.

Ксения спросила про похороны мертвяков и так благодарно посмотрела на Сергея, что я разозлился. На себя.

Почему сам не мог додуматься? Зачем-то с Хлебниковым к ней полез, а что ей Хлебников?

Покосился Ксении вслед, как она идёт через луг… Ладно, пора продолжать. Как в городах молодёжь говорит – говорила? – «ломить».

Нижнее дерево мы застропили заранее, вместе со вторым.

Выдернули быстро. Клязьма потащила лениво колыхающуюся белую груду вниз, мы устало и бездумно смотрели на проплывающих мимо нас бывших людей.

«Так до Владимира и пойдут, – подумал я. – То-то работы там будет. А ведь действительно – нет никого. Ни спасателей, ни полиции. Что произошло?»

Я пытался рассмотреть версии и разбудить в себе мрачные фантазии, но измученное сознание отмахивалось. О полиции всерьёз я не думал. Сначала обманывал себя сам, а потом признался. Сам себе. Не слышно обычного шума поездов с железной дороги, не пролетел ни один самолёт. А до обеда их с десяток пролетало над нами каждый день. Да и не до версий сейчас. Солнце пекло беспощадно, удушливый гнилостный запах чувствовался всё сильнее. Надо было собирать и увозить трупы с берега.

Аркадий пошёл за живопыркой – самодельным грузовичком без кабины, а мы принялись стаскивать тела к дорожке.

– Серёга, мы как эсэсовцы.

– Да, я тоже подумал. Главное, привыкаешь быстро, офигеть можно.

«Овощанка» лежала, накрытая тканью, – её края были тщательно подоткнуты под тело, чтобы не растрепал ветер.

Ксения закрыла, больше некому. Запомнила, мешковину принесла. Не побрезговала.

– Девочка у тебя золотая, Николаич, – сказал Серёга, когда привезли и разгрузили тела на краю ямы, – но тяжело с такой.

– Да, золотая. Упрямая только. И мнить стала много о себе, перед зеркалом всё крутится. Мы первого мальчика ждали, уже и имя приготовили, а родилась она. Так и называть стали Санькой, в шутку.

– Пошли снидать, – сказал Сергей. – Нет, сначала в баню. Война войной, а обед по расписанию. На том берегу после уберём. А запашок тянет уже, дай боже. Жарко.

За обедом все молчали. Армен несколько раз порывался высказаться, но сдерживался. Сергей допил молоко, поставил кружку.