Инструкция к жизни

– Эбигейл, я ведь психолог. Моя работа – помогать людям жить, я слышал столько историй, видел столько проблем… Я способен Вас понять, даже несмотря на то, что мы с вами противоположны друг другу. Но, знаете, это даже плюс. Так мы сможем увидеть жизнь с разных сторон. Мы, если повезёт, даже сможем понять, как же правильно жить.

Джошуа понимает, что ставить на кон свою семью – ужасно, но другого выбора нет. Так у них будет хотя бы шанс на выживание. Да и если Эбигейл согласится, то Джошуа сможет не только спасти их, но и помочь ведьме. Стэнфилд сможет изучить её диктаторский разум и, возможно, действительно поможет ей стать здоровой. Может тогда Уизерстоун перестанет быть самой жестокой женщиной картеля.

– Ладно, милый доктор, так и быть, я дам Вам шанс. Но если в конце нашего с Вами разговора станет понятно, что я счастлива и живу правильно, то семья ваша умрёт самой мучительной в мире смертью. А сами Вы и не надейтесь спастись, Вы гарантированно будете казнены за свои преступления.

Как чувствует себя приговорённый к смерти? Джошуа страшно. Он ещё не осознаёт в полной мере тот ужас, к которому приговорён, ведь больше всего на свете его беспокоят жизни двух его «Л». А ещё то, что Джошуа может исцелить и направить ещё одного, последнего клиента:

– Вы позволите себе помочь? Если я докажу Вам, что вы несчастна, то убейте меня после того, как я Вам помогу.

Уизерстоун нехотя кивает:

– Хорошо, милый доктор.

– Тогда договорились. Давайте проведём ревизию ваших воспоминаний и поймём, что же с Вами происходит. – Теперь у Джошуа появляется надежда. Эбигейл, вероятно, пока не осознаёт, но и у неё тоже теперь есть шанс.

– С чего начнём?

– Первое воспоминание! – Торжественно говорит Джошуа. – Мы начнём с первого воспоминания, оно чаще всего яркое и важное, оно должно было произвести огромное впечатление, если идёт с нами до сих пор. К тому же, это можно счесть за начало сознания, а часть любой истории – это завязка. И, к слову, прежде чем окунуться в прошлое, я предлагаю разделить наши рассказы по главам, чтобы было легче строить логическую цепочку, без какого-либо хаоса.

– Первое воспоминание… – Ведьма задумывается, проводит пальцем по буквам на корешках книг: – Первую главу мы назовём «Простодушный».

Глава 1. «Простодушный»

– Вы заметили произведение Вольтера? Вы его читали? – Интересуется Джошуа.

– Нет, я не читала Вольтера, но это как раз то слово, которое я искала. – Эбигейл оставляет в покое книжный шкаф и возвращается в кресло: – А я вот не знаю, какое моё первое воспоминание. Может подскажете, как правильно определить?

– Выберете то, которое, как Вам кажется на уровне интуиции, первое. Либо выберете то, которое больше нравится.

– Тогда я определилась, дорогой доктор. Это были похороны моего мертворождённого брата, мать отказалась меня на них брать, хотя я очень хотела пойти…

«– Не нужно тебе туда идти. – Мать топчется в коридоре на скрипучем паркете, одевается.

– Почему? Это не честно!

– Послушай, тебе правда лучше остаться.

– Тогда и на твои похороны я тоже не приду! – Выкрикивает девочка глупость, которую по началу даже не понимает. Мама, конечно, мгновенно оборачивается, и глаза её, кажется, потрескиваются, как стекло под ударом камня. Эбби всё-таки осознаёт, что сказала глупость, но уже поздно. Хлопок двери и пустота внутри.»

– Вот моё первое воспоминание, милый доктор. Я не была на её похоронах, если вам вдруг интересно.

– Почему же?

– После её смерти я сбежала. Она была последним лучом света в том городе. – Вспоминает Уизерстоун. – А знаете, кто был ещё одним? Мой добрый пёс Шарик. Это занятная история и её вам необходимо услышать. Нам придётся вернуться во время, когда мне было всего лет десять. Тогда наш пёс подцепил какую-то инфекцию, жутко страдал, а к ветеринару попасть в те года у нас вряд ли бы получилось, сами понимаете, погромы. Даже ветеринары больше уделяли времени ранам людей, нежели животных, так что отец решил сходить с псом в лес и пристрелить его из охотничьего ружья, чтоб не мучился. Как же папа страдал от понимания той мысли, я не могла на это смотреть, а потому решила накормить нашего пса маминым снотворным, чтобы он уснул крепко-крепко и больше не мучился. Тогда отцу не пришлось бы его убивать…

«– Кушай, мой хороший. Кушай. – Юная Эбби гладит по голове бедолагу пса, что с трудом уплетает корм в миске перед собой. Скушав лишь меньшую часть, Шарик приподнимает морду и вновь жалобно скулит от свербящей боли.

– Тихо, дружочек, тихо… – Эбби прижимает Шарика к себе. – Подожди немного и всё закончится.

Шарик, кажется, понимает её и скулёж прекращается. Вот-вот всё закончится. Пёс подёргивается, жалобно поскуливает, но из объятий не вырывается. Он постепенно утихает, сердце его останавливается. Эбби не уйдёт. Она будет с ним до конца.

– Когда ты проснёшься, я буду рядом. – Шепчет Эбби ему на ушко.»

– Он не проснулся. – Вспоминает ведьма. – Когда отец узнал о произошедшем, то он ничего не сказал, но посмотрел на меня так… Благодарно.

– А откуда Вы? Я слышал, вы русская.

– Владивосток.

– У моей жены где-то была открытка с этим городом.

– Я даже знаю, что там на ней изображено.

– Эбигейл, давайте лучше вернёмся к нашим историям. Вы сказали, что мать и пёс были для вас последними лучами света во Владивостоке, но как же остальная семья? Вы упомянули отца, с ним что не так было?

– Он спившийся отброс, только и делал, что рюмки опрокидывал. Знаете, дорогой доктор, я знаю, какое следующее воспоминание мне стоит Вам рассказать. Я была изгоем в классе. В школе я подвергалась унижениям, каждый день мои вещи портили, меня оскорбляли, бывало даже, что доходило до рукоприкладства. Но худшим моментом этих унижений стал день, когда мне не повезло в раздевалке задержаться после физкультуры. Какой же это был класс? Кажется, четвёртый…

«Эбби затягивает ремешок джинс, поправляет футболку и идёт к выходу, когда на пороге показывается мальчишка. Его зовут Паша, он главный заводила класса. Самый популярный мальчик среди прочих, высокий, но с неприятной рожей. И вот он стоит здесь, перед юной Эбби, улыбаясь по-уродски. Любую унижающую пакость, которую он скажет сейчас, придётся проглотить и выплюнуть в ответ нечто несуразное.

– Эй, челы, а она здесь. – Говорит Паша, а после позади него появляются ещё двое.

– Привет. – Здоровается один из них. Эбби не отвечает, лишь смотрит исподлобья.

– Слушай, мы тут с пацанами посовещались и решили тебе помочь. – Паша подходит ближе.

– Мне не нужна помощь. – Шепчет Эбби в ответ, да ещё и так негромко, так невнятно, что ребята с трудом понимают слова.

– Эт как эт не нужна? По-моему, очень нужна. Ты себя видела? Вот смотри, ты же стрёмная, тебя кто такую захочет?

– В смысле «захочет»? – Эбби отступает назад, глубже в раздевалку, пока парнишки наступают. Последний из них осторожно закрывает дверь. Становится страшно.

– Трахнуть. Чего тупишь? Трахнуть тебя кто такую захочет?

Эбби молчит. Она не знает, что и сказать, руки слабеют, колени дрожат, а Паша продолжает улыбаться, как дурак.

– Мы тебе поможем. Ты пойми, кроме нас, трахнуть тебя никто в жизни не возьмётся. У тебя вон, лицо дебильное и сисек нет. Так что давай, раздевайся. – Паша хватает её за ремешок, но Эбби тут же убирает его руку. Паша вздыхает и говорит:

– Не ломайся! Ты пойми, дура тупая, никому ты кроме нас не нужна. Ты ещё спасибо нам скажешь.

Эбби цепенеет. Они окружили её, страшно пошевелиться. Её сцепил паралич. Она больше не может ничего сделать, только дрожать, как промокший котёнок. Чужие руки снова обхватывают её ремешок, в этот раз расстёгивая без преград. Жгучие ладони уходят под футболку, они ощущаются болезненно, но нет сил сопротивляться. Их все забрал ужас.

– Умница, хорошая девочка. – Шепчет Паша, приспускает джинсы Эбби и поворачивает ту к себе спиной. Глаза начинают чаще моргать, собирают влагу, но никто не смотрит в её глаза.

– Пацаны, я чур первый, как договаривались. – Говорит гордо Паша, никто и не возражает, школьники лишь перешёптываются и посмеиваются. Их ладони сальные, каждый из них отвратителен, но сделать не получается ничего просто не получается, есть лишь немое подчинение, которое непонятно, но ничего иного просто нет.»

– Это был плохой день. – Рассказывает ведьма. – Когда я пришла домой, то никому ничего не сказала, дождалась, пока мы поужинаем, ляжем спать. Лишь тогда я заплакала по-настоящему. Может час, может два, мне было очень плохо. А утром, когда я пришла в школу, то узнала, что они стали трепаться. Кто-то им верил, кто-то нет, но с тех пор меня стали обзывать шлюхой. Они стали травить меня ещё грубее, ещё злее. И это слово… «шлюха». Как же я его ненавидела, ведь из меня сделали жертву, я была жертвой, но меня всё равно окрестили этой «шлюхой». Это было для меня символом несправедливости. Хотя позднее мне стало очевидно, что и моя вина там есть. Стоило закричать, убежать, да что угодно. Просто бороться.

– Ваш ступор – защитная реакция. У каждого она индивидуальна, ничего виноватого в этом нет, я сам слышал десятки, если не сотни подобных историй. А после войны… После войны их лишь стало больше.