Исповедь советского человека. Повесть

Оказываюсь за тысячи лет до нашей эры. В каких-то каменоломнях: не то Римская империя, не то Древний Египет. Рабы добывают камень. Лязгает плеть надсмотрщика и ложится на спины и плечи несчастных. Летаю по сложным многоярусным лабиринтам, освещённым тусклым огнём факелов. В одной из галерей вижу большую гору рубинов, сияющих волшебным алым цветом. Вид их завораживает и манит. Возникает непреодолимое искушение владеть ими, прикасаться. Но душа может только созерцать и любоваться. Соблазну поддаётся один из надсмотрщиков. Все рубины переносит в тайник, находящийся здесь же, в каменоломне, а те, что так пленили меня, прячет в расщелине. Подлетаю к ним, ощущая необъяснимую значимость последних для меня. Их всего три или четыре, но наделены какой-то невероятной магической силой. Вновь начинаю блуждать по лабиринтам. Спустившись на самый нижний ярус, вижу сотни ступенек, ведущих к бронзовым воротам, слабо освещаемым мерцанием факелов. Непреодолимое любопытство заставляет проскользнуть через приоткрытые створки ворот. Оказываюсь в большом, тускло освещённом зале, разделенном на два тоннеля. Гнетущая тишина. По мере продвижения по левому тоннелю становится всё мрачнее и темнее и появляется чувство страха, постепенно переходящее в леденящий ужас, заставляющий вернуться назад. Все попытки безуспешны. Нет никаких сил преодолеть всё это. Вхожу во второй лабиринт. Слышен какой-то не то шум, не то гул человеческих голосов. Вижу бегущих в страхе нескольких рабов, которыми, по всей видимости, также овладело чувство необъяснимого любопытства и желания посмотреть, что там, но охвативший душу ужас оказался сильнее. Поддавшись общему страху, следую за ними. Многочисленные попытки удовлетворить любопытство неумолимо разбиваются о страх. Решаю прекратить все попытки…

Оказываюсь перед входом в каменоломни, расположенные в сероватых скалах. Позади и по сторонам, насколько хватает взора, желтовато-белый песок. Ярко светит солнце на голубом безоблачном небосклоне. В тени от скалы вижу знакомую фигуру, все так же в плаще с капюшоном, лицо по-прежнему скрыто. Перед ней на коленях стоит уже знакомый надсмотрщик и что-то пытается объяснить.

– Рабы украли мои сокровища и несколько особо ценных рубинов, – произносит он, явно обращаясь ко мне.

Кто он, обладающий такой властью над всеми? Царь или кто-то иной? Но мысль прерывают его слова:

– Рабы все будут жестоко наказаны.

– Они не виновны. Я покажу, где всё находится, – вырывается у меня.

Долгое пронзительное молчание…

Глава 5

– Попутешествуешь в пространстве? – обращается ко мне странный властитель.

– Да.

Окунаюсь в серовато-синюю бездну, так насторожившую и даже испугавшую меня вначале. Какой стремительный полет, в мыслях мелькает сравнение со скоростью света. Пространство, в котором происходит путешествие, наделено какими-то особыми свойствами – сопротивлением и плотностью. Откуда-то приходит мысль: «Это чёрная дыра, обладающая сильным гравитационным полем, под воздействием которого происходит формирование планет и других космических тел. Это же основы мироздания».

Заглядываю на попадающиеся по пути планеты. На многих идут сложные геологические процессы: лава, дым, какие-то странные дожди. Одна из планет холодная, каменистая, серая. На следующей есть жизнь. Вижу скопление животных наподобие динозавров, стоящих у водоёма. Невдалеке извергается вулкан. Довольно светло, но что освещает планету, непонятно: привычного солнца нет. Чуть дальше встречаю множество погибших животных периода динозавров, лежащих в разных позах. Недалеко клубятся гейзеры. Удивительно, но пока не встречается растительность. Животные, наверное, погибли от голода. Пытаюсь увидеть другие формы жизни, может человека, но, несмотря на все старания, больше ничего увидеть не удалось…

Глава 6

Предстаю перед властителем в его странных апартаментах. Лицо по-прежнему скрыто.

– Посмотришь последнюю эпоху ушедшего тысячелетия?

Отвечаю утвердительно.

Как на ускоренной киноплёнке начинают мелькать кадры войн, насилия, нищеты, предательства, которыми был так полон прошедший век. Задерживаюсь чуть дольше в какой-то деревушке, оккупированной немецкими солдатами. Идёт жизнь, характерная для военного времени, со всеми своими особенностями и жестокостью. Вот стоит, покачиваясь, немецкий офицер, презрительно вглядывающийся в лица предателей и с малоскрываемым чувством уважения и восхищения – на униженный, но не раздавленный народ. И вот уже другой отрезок времени, где царят моральная и нравственная деградация, нищета, историческое забвение, человеконенавистничество и готовность убивать своих, близких по крови, духу.

Этап истории, непостижимый уму. Период общечеловеческого упадка. Увиденное не поддаётся ни анализу, ни осмыслению.

Не понимаю, зачем и для чего дано было мне это видеть. Вопросы, вопросы – без ответа и решений. Осталось крайне тягостное ощущение и жгучее желание каким-то образом всё это изменить и прекратить…

Глава 7

Нахожусь в каком-то космическом корабле, в его убранстве преобладает большое количество предметов из белесоватого металла наподобие алюминия и холодный спокойный свет, исходящий от множества люминесцентных ламп. В корабле находится несколько красивых молодых женщин, одетых как монашки из французских фильмов. Они хлопочут надо мною.

И вдруг справа от себя вижу лицо своей жены.

– Мы с тобой летим?..

– Куда? – на её усталом лице и радость, и недоумение.

И вот я в другой реальности. А ведь ещё секунды назад был в каком-то другом мире.

Рядом усталая и измученная ожиданиями и неизвестностью жена. Суетящийся медицинский персонал. Вижу своих коллег по работе. Себя на реанимационной койке. Слева от себя окно. Палата знакома, только теперь пациент здесь я. Начинаю напряжённо вспоминать, что произошло со мной.

– Мы попали в автодорожку? Наши дети живы? Никто не погиб? – сознание судорожно роется в памяти, боясь трагедии, которая неотступно следует за выбранной профессией врача вообще и анестезиолога-реаниматолога в частности.

– Все живы, аварии не было…

Бешено колотившееся сердце начинает успокаиваться: «Дети живы, жена рядом, никто не погиб». Начинаю вспоминать последние минуты… после чего я оказался на реанимационной койке.

Пытаюсь рассказать увиденное. Вглядываюсь в лица коллег и понимаю, что все мои откровения воспринимаются как минимум речевое растормаживание или психомоторное возбуждение. Как профессионал, я их понимаю: на данный момент мы оказались по разные стороны черты, называемой жизнью.

«Вернули душу в тело, только тело немного подпорчено. Вернули душу в тело… Кто?» – мелькнуло в голове.

Пытаюсь мысленно вернуться в космический корабль, чтобы найти ответы на возникшие вопросы, но безрезультатно. Словно чёрный занавес опустился. Как будто кто-то наложил табу…

Часть вторая. Возвращение, или о чём не дано узнать

Глава 1

По прошествии нескольких лет после случившегося со мной в памяти осталось следующее. После выхода из комы обнаружил, что у меня развилась диплопия – двоение в глазах и правосторонний гемипарез. Правая рука не слушалась, плохо держала ложку и проносила её мимо рта; на пятках и затылке – пролежни, несмотря на уход и непродолжительный бессознательный период. По катетеру бежала мутная моча. В мочевом пузыре в месте соприкосновения с мочевым катетером произошёл некроз стенки, а затем образовалось около 50 камней. И вскоре я познакомился с жёстким цистоскопом и попытками удалить камни. Очень хорошо стал понимать женщин, роды и чувства, которые испытывает женщина на гинекологическом кресле. Восстанавливаться начал очень быстро, опровергая прогнозы приглашённых на консультацию профессоров и удивляя коллег. На четвёртые сутки нахождения в реанимации уже начал не только вставать, но и ходить по коридору, а на пятые ходить по лестничным пролётам, увеличивая нагрузки, благо реанимация была на пятом этаже. Улучив момент, когда все коллеги были заняты, зашёл в родную ординаторскую, уселся и стал изучать свою историю болезни. Из неё я узнал, что из гаража попутным транспортом был доставлен без признаков жизни: дыхание и сердцебиение отсутствовали, зрачки широкие, на свет не реагировали. Я имел крайне неблагоприятный вид: тело серо-синего цвета, в каких-то обносках. На заднем сиденье машины начались реанимационные мероприятия: интубация трахеи и искусственная вентиляция лёгких; в результате сердечно-лёгочной реанимации было использовано 50 ампул адреналина, и больничный двор, как потом рассказывали, был забросан пустыми ампулами. Моё тело катили без всякой надежды в реанимацию, вероятно, в основном для жены, тоже врача, чтобы в дальнейшем сказать, что сделали всё, что могли. Из прочитанного я сделал следующий вывод: где бы мы ни работали и что бы мы ни делали, необходимо всегда быть одетым с иголочки, в чистых носках и трусах, и всегда быть, на всякий случай, готовым к смерти. Как труп я себе очень не понравился, что уж говорить о других. Через каких-то восемь дней я из реанимации прибыл домой, что в практике встречается крайне редко. В областную больницу меня не взяли, так как заведующий неврологическим отделением консультировал меня в коме и решительно приговорил в мир иной, а раз я очнулся и стал ходить, то тем более нечего делать в его отделении и занимать койко-место. Практически сразу я был направлен на реабилитацию в неврологический санаторий. В практике такого ещё не было: то ли я так хорошо выздоровел, то ли так плохо отнеслись, как впоследствии шутила жена.

Глава 2

В конце октября я был доставлен братом и женой на реабилитацию в неврологический санаторий с нежным названием «Жемчужина», расположенный в живописном сосновом бору. Уже лежал яркий пушистый белый снег, и санаторий был окутан какой-то природной тайной. Пояснения жены медперсоналу в санатории, а это были привлекательные молодые сестрички, что я плохо вижу и в очках, и без; не могу практически ничего делать правой рукой – ни есть, ни застегнуться, не расстегнуться, не вызвали никакой реакции: мне предложили расписаться в каких-то документах. Я с большим трудом поставил каракули, непонятные даже мне. Ходил я легко и уверенно, а вот делать правой рукой ничего толком не мог, да и в глазах двоилось. Медсёстры выразительно взглянули на жену: то ли хотели успокоить, что, мол, здесь все такие и чтобы она не волновалась, то ли хотели сказать, ну и какого чёрта ты его сюда привезла. Как впоследствии вспоминала жена, она чувствовала себя так, как будто привела в садик маленького ребёнка, который ничего не умеет делать, и оставила его на произвол судьбы. Поселили меня в двухместную палату: здесь был холодильник, телевизор, но пока ещё не было соседа, что меня очень и очень обрадовало. Смотреть телевизор было трудно, читать почти невозможно, поэтому был предоставлен своим мыслям и соблюдению лечебно-реабилитационного режима, весьма насыщенного. С утра, выпив несколько таблеток, а это были мексидол и милдронат, последний гораздо позже стал известен во всем мире как мельдоний, и ещё какой-то ноотроп, шёл завтракать. Затем отправлялся на массаж воротниковой зоны, ел кислородные коктейли, потом в соляную пещеру и на лечебную гимнастику, где усиленно занимался, стремясь во что бы то ни стало восстановить функцию руки и координацию.

Более всего поражало упорство и желание жить окружавших меня более тяжёлых пациентов. Такое стремление к достижению цели и вера в себя да нашему правительству – страна в считанные годы достигла бы невиданного расцвета. А если бы ещё ума, порядочности и профессионализма, то, наверное, и за считанные месяцы.

После этого следовал небольшой отдых, приём лекарств, обед, полуденный сон, затем душ Шарко и прогулки перед ужином по сосновому бору к реке. Шум сосен, хруст белого снега под ногами, стук дятлов и пересвистывание синичек вселяли невероятные силы, возмущали сознание, тревожили мысль, настраивали на философское миропонимание. Вызывали удивление попадающиеся в бору пациенты, обнимающие сосны и просящие мать-землю дать им сил и здоровья. Ну просто как в былине об Илье Муромце.

Находясь по другую сторону своей профессиональной деятельности, оказавшись пациентом, я с нескрываемым восхищением и радостью констатировал: несомненно, величайшим достижением СССР была совершенная система здравоохранения, которая, к сожалению, начала разрушаться. Слегка увлёкся философией: навеял зимний лес и удивительно большое количество дятлов в бору, да и не только в бору…

Вечер в санатории также был удивителен: по вечерам – просмотр фильмов, концерты и дискотеки. Последние особенно поразили меня, оставив в душе самые противоречивые чувства: от непонимания, негодования, раздражения, презрения до удивления и чувства приближения к какой-то ранее неизвестной человеческой тайне, какой-то непонятой движущей силе, дающей желание жить, несмотря ни на что и вопреки всему. Паралитики всех мастей, страдающие ОНМК, ДЦП и другими тяжёлыми неврологическими заболеваниями, ковыляя, влача ноги, шаркая, вихляясь, пытались кружиться в медленных танцах и вальсе. Мне стало тошно: на тот момент я ещё не мог понять, что движет этими изуродованными болезнью людьми. Но стоило хотя бы на миг представить, что их души – не в разбитых болезнью телах, а в здоровых, молодых и красивых, и всё становилось на свои места: человеческая душа не чувствует себя ущербной, несмотря на проблемы с телом. Она живёт по своим законам, а тело – лишь её вместилище, временный приют.

Постепенно начала восстанавливаться функция правой руки, вернулась способность писать, уменьшилось двоение в глазах. Появился сосед, довольно крупный областной чиновник, который, по моим наблюдениям, больше скрывался от нашего «правосудия», в кавычках. Почему наше правосудие обрамлено кавычками, знает и президент, и правительство, и само правосудие, и народ тоже знает и всегда догадывался. Если нашему правосудию удастся полностью избавиться от кавычек, то наша страна сразу же шагнет на сотни лет вперёд, так как у нашей Фемиды глаза завязаны не для того, чтобы она была беспристрастна, а для того, чтобы не могла видеть правды. А ведь ещё в Библии сказано, что судьи судят от бога и ответственны перед ним, и нет наделов у них на земле.

Отвлёкся из-за нашего честного, умного, неподкупного чиновника. Как-то с этим замечательным человеком мы смотрели фильмы Тарковского, много философствовали, вместе думали, как и что нужно изменить в нашей стране, чтобы сделать её по-настоящему великой и процветающей, попутно поправляя каждый своё подорванное здоровье.

Глава 3

Возвратившись домой из санатория, чувствовал себя значительно лучше: двоение в глазах уменьшилось и появилась возможность читать, восстановление функции руки стало наградой, дав способность кое-что записывать.

Начался период изучения происходящих во мне изменений, период изучения постреанимационной болезни изнутри. Хотелось бы заметить, что течение этого процесса великолепнейшим образом описано основателем нашей реаниматологии Неговским, и выздоровление шло точно по сценарию этого, несомненно великого, учёного и основателя новой науки – реаниматологии. Были и нарушения обмена, и снижение иммунитета, и некоторая неврологическая и интеллектуальная нестабильность. Прошло уже около четырёх месяцев с начала моего заболевания, и в воздухе повис вопрос о третьей группе инвалидности и профессиональной пригодности. Данное положение маячило на незначительный период, а хлопот, разъездов по самым различным специалистам и учреждениям обещало много. К тому же здоровья, как у всех обычных людей, у меня не было с детства, именно потому и стал я врачом. Поэтому мысль о временной инвалидности у меня сразу же отпала. И частная клиника, в которой я работал по совместительству, доверила уже в январе выполнить эндоскопическое исследование какому-то довольно высокопоставленному чиновнику. Результат меня порадовал: профессиональных навыков я не только не потерял, но и приобрёл новые, и стал видеть то, чего не видел ранее, и не видели сейчас другие.

Вскоре я отправился на месячные курсы усовершенствования по анестезиологии, реаниматологии. Встретили меня доброжелательно, общение с преподавателями было взаимно интересным, так как со многими мы были знакомы ещё со студенчества.

Во мне вдруг стали открываться новые, ранее отсутствующие способности: удивительная способность абстрагироваться, систематизировать разрозненные факты, легко восстанавливать информацию, полученную ранее, даже в период студенчества, словно я просто открывал книгу в нужном месте. Это, несомненно, вызывало любопытство, коллеги пытались понять, что же произошло и происходит со мной, что я приобрёл и что потерял после клинической смерти. В период учёбы по усовершенствованию меня стали просить посмотреть неясных пациентов, знакомили с историями болезни и просили высказать своё мнение. Я чувствовал, что достиг в избранной профессии новых вершин, и корифеи – основатели российской медицины, ставящие диагнозы, едва взглянув на пациента, уже не казались мне недосягаемыми. Усовершенствование проходило необычайно легко, хотя программа обучения была насыщенной. Открывшаяся необычная способность анализировать и выдавать сложные запутанные вещи ясно, доходчиво, логично и просто радовала меня и интересовала коллег. После экзамена уединились с двумя профессорами в кабинете, выпив по рюмке коньяку, закурив, деликатно коснулись того, что со мной произошло, что я чувствовал и видел. Любопытство их мне было понятно: мы все работали на грани жизни и смерти, и это не могло не волновать. Я поведал им свою историю.

– Несомненно, ты видел Хирона, – задумчиво куря сигарету, сказал профессор.

– Ты должен всё описать, подробно описать, – наливая ещё по рюмке коньяка, проговорил второй.