В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3)

– Дедушка Фрейд бы с тобой не согласился.

– Не надо хоть сюда своих родственников-евреев тянуть! Толку от них, если в Израиль даже после перестройки выехать не можем!

– Валентина, не путай твердое с жидким, а горячее с пустым. Не путай. Так что маска могла бы все поправить. Но где ее взять? Бинки, у нас есть маска?

– Есть, – начала мелко хихикать в кулак мать, – те, что ты в прошлом году в Москве в детском мире спер.

– Что за маски? – нахмурил брови отец.

– Зайца и волка, ха-ха-ха, – в голос захохотала мать.

– Если покрасить черным… – задумался отец. – Бинки, прекрати ржать как лошадь Пржевальского, ты меня сбиваешь с мысли.

– Ха-ха-ха, откуда у тебя мысли? Ха-ха-ха.

– Вот же дура, – расстроился отец. – Никакой серьезности. Хватит зубоскалить. Тащи маски, чучундра пятнистая.

Заливающаяся хохотом мать принесла из мебельной стенки маски, отец примерил их, скептически рассматривая себя в зеркале.

– Волк вроде неплох, – вынес родитель вердикт, – но не дожимает. И по стилю к плащу и шляпе не подходит, балаган какой-то с «Ну, погоди!» получается.

– Я злой и страшный серый волк, ха-ха-ха. Я в поросятах знаю толк, ха-ха-ха. Сеструхе бы твоей Зинке, кошатнице вашей, понравилось бы – она такая же малахольная, не долечили ее в психушке. Вот же семейка! Горбачев вам собутыльник!

– Мы все за перестройку, – запел отец, – мы дадим стране хлебца, мы поддерживаем речи, от начала до конца, генерального секретаря КПСС Горбачева.

– Угораздило же меня с вами связаться по дурости младых лет.

– Бинки, я великодушно не обращаю внимания на твои глупости, – гордо задрал нос отец, – ибо привык, что современники нас, величайших гениев, не ценят.

– Тоже мне, выискался гений. Тебя оценят – место в соседней с Наполеоном палате выделят, ха-ха-ха. И вообще, ты можешь и без маски, у тебя рожа пострашнее любой маски, ха-ха-ха.

– Валь, ты в своем амплуа истерички. А между тем, я не какой-то начитанный профан, а скромный гений. И выражаю тебе свой самый решительный протест!

– Вот тебе бабушка и Рабиндранат Тагор! – хлопнула в ладоши мать. – От такой картины твоя Зинка три дня бы лежала враскорячку кверху дрыками.

– Валентина, ты слепа, как великий Гомер, ты просто какая-то улитка на склоне Фудзи. Не умеешь уловить новейших тенденций, а это чревато застоем. Ты как старая бабка на покосившейся завалинке.

Папаша любил говорить заумно и витиевато, так что никто из слушателей толком его не понимал, но все впечатлялись и считали его великим мудрецом.

– При Брежневе застой был, а хорошо жили, – парировала мать. – А у тебя у самого уже давно в мозгу застой. И не только в мозгу.

– Нервозность – массовая болезнь в нашей стране. У нас, гениев, всегда много недоброжелателей с низким уровнем интеллектуального и нравственного развития и черных завистников, так что я привык к подобным нападкам.

– О как! Вить, не забывай, у меня интуиция с рождения!

– Мало ли что и у кого с рождения.

– Молотишь вздор как старая мельница пшеницу.

– Старая мельница, – запел отец, – все перемелется, только ЧП никогда. Только ЧП навсегда. Да! Засим остаюсь вашим покорнейшим слугой.

Отец открыл дверь и засунулся в кладовку, копаясь в завалах разного хлама, натащенного им отовсюду.

– Вот решение, – вынырнул из кладовки и потряс сумкой защитного цвета.

– Что это? – насторожилась мать.

– А вот, – достал из сумки противогаз, – если шланг отрезать и в черный цвет покрасить, то будет самое то.

– Точно в дурку упекут! – перекрестилась мать. – Передачек от меня не жди. Тебя действительно надо было кастрировать, как врачи предлагали.

– Казалось бы, имею должность, и есть, что есть, и есть, что пить, – загундосил отец, – но ловлю преступников в деревне, чтоб тунеядцем не прослыть.

– Зато психом уже прослыл! А пожрать тебе я готовлю, заметь.

– Готовишь ты, – усмехнулся отец, – даже гипердраники пожарить не можешь.

– Твой махровый эгоизм погубит всю деревню.

– Лучше быть махровым эгоистом, – парировал папаша, – чем оппортунистом. Ты видишь эту голову? Она гениальна!

– Лучше бы ты, как все нормальные алкоголики, чертей или инопланетян ловил, – досадливо поморщилась мать.

– Я анормальный, просто люблю прополоскать кишочки, ха-ха-ха.

– Вить, ты просто пигмей какой-то, прости Господи! Ты болен, понимаешь? Болен! Что за очередное помрачение рассудка на тебя нашло?

– Живу без ласки и скажу не тая, – пропел отец, – быть в плаще и маске – судьба моя.

– Без ласки он живет, сволочь, – возмутилась мать, – как мартовский кот по деревне бегает, папуас, а все без ласки, козел похотливый! У тебя, скотина, вечно так стоит, что бог смерти Яма[11 - Яма или Йама (санскр. «близнец») – бог в индуизме, отказавшийся от своего бессмертия и совершивший первое жертвоприношение (самопожертвование), которое стало основой возникновения мира и человечества; «Владыка преисподней», «Миродержец юга», «Царь смерти и справедливости». По древнейшему натуралистическому представлению, это – божество Солнца, являющееся близнецом Луны. Яма называется братом Ями (или Йами). В Ведах сохранился диалог Ямы с его сестрой Ями, где та предлагает ему инцест, но он отказывается, мотивируя это близким родством; этот принцип впоследствии отражён в индийских правовых кодексах. Солнечное значение Ямы выступает в некоторых гимнах Ригведы. Он представляется сыном Вивасвата (или Вивасванта), то есть рассветающего (дня), и Саранью, то есть убегающей (ночи), дочери Тваштара. Дневное видимое круговращение солнца служило древним индусам символом человеческой жизни. Как заходящее солнце, Яма являлся в их глазах царём подземного мира и пребывающих в нём умерших предков людей (питары). По древнейшим понятиям индусов, в царстве Ямы умершие предки продолжают вести ту же жизнь, какую вели на земле, вкушая пищу и пользуясь чувственными наслаждениями. На дальнейшей ступени развития религиозной мысли Яма является уже мрачным, карающим богом смерти, который ходит по земле и намечает свои жертвы. Его сопровождают две страшные собаки, называемые его послами и уносящие обреченных на смерть людей. По верованиям индусов, мимо врат царства Ямы протекает река Вайтарини, которая преграждает душам умерших путь в его подземное царство; воды реки зловонны и загрязнены человеческими костями, волосами и кровью. Развиваясь в антропофизическом направлении, представление Ямы, как солнечного бога, перешло в представление о нём, как о первом умершем человеке, открывшем последующим поколениям людей путь в загробный мир. Особенно ярко это представление выражается в 14-м гимне Х мандалы Ригведы. Однако низведение Ямы на степень человека не заглушило и в позднейшей мифологии индусов божественности Ямы: он считается одним из 4-х или 8-и мирохранителей, наряду с великими богами Агни, Индрой и Варуной. Сопровождается Читрагуптой. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AF%D0%BC%D0%B0_(%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D1%83%D0%B8%D0%B7%D0%BC) (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AF%D0%BC%D0%B0_(%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D1%83%D0%B8%D0%B7%D0%BC))] позавидовал бы! Тьфу на тебя, пакость блудливая! Электричеством тебя лечить пора! Кастрировать тебя надо было после свадьбы, глядишь и на дармоедах этих малолетних кучу денег сэкономили бы. А то только жрут в три горла да спят до выперду. Все ждут, что мы их обиходим, а сами даже забор толком украсть не в состоянии, черти немощные!

Мать разразилась проклятиями. Но отец не обращал внимания, и по вечерам, надевая плащ, маску и шляпу, тренировался в «беге Черного плаща»: с мелким сучением ногами. Надев плащ, Пашку называл Гогой[12 - Гога Мадлфут – положительный персонаж мультсериала «Черный плащ». Девятилетний школьник, младший сын соседей ЧП (Герберта и Бинки Мадлфут), лучший друг Гусёны.], мать – Бинки[13 - Бинки Мадлфут – положительный персонаж мультсериала «Черный плащ», соседка Черного плаща, мать Гоги.], а меня – Гусеной[14 - Гусёна Лапчатая (Крякенштейн) – положительный персонаж мультсериала «Черный плащ». Приёмная дочь Чёрного Плаща. Неспокойная, бойкая и смышлёная. Преданный и верный друг, любящая дочь. Часто попадает в неприятности из-за своей излишней самоуверенности.] или Густсоном (гибрид Гусены и Ватсона), когда «применял дедукцию».

«Называй меня Чэ-Пэ»

И полбеды было бы, если бы он только сам взбесился, так нет же, втянул и соседа нашего, живущего через дорогу – безотказного водителя Кольку, в свои дикие игры. Внешне Колька Махалашенко по кличке Малахай («Малахай – это шапка такая, с висяками» – как объяснил нам отец), действительно очень напоминал Зигзага Макряка. Такой же вихрастый, простодушный и отзывчивый.

– Я тебя не как должностное лицо, а по-соседски позвал. Многое в здешних диких краях вселяет разумному человеку беспокойство в последнее время. Тут ведь какой народец? – поощряюще посмотрел на собеседника.

– Какой? – Спросил сосед.

– Мелкий, мелочный, приземленный и недальновидный. Пока жареный петух не начнет клевать то в темечко, то в задницу, не поймут, что надо делать. А что надо делать?

– Сеять?

– Сеять, запахивать и бороновать – это безусловно. Наша главная задача: молотьба и хлебосдача. Хочешь быть передовым – сей квадратно-гнездовым. Но сейчас на повестке дня не это, вовсе не это. Сейчас остро назрел вопрос борьбы с преступностью. Прежде всего организованной! – как по писанному гладко чесал отец. – Надо решать проблему. И решить этот вопрос должны мы с тобой. Отступать некуда – за нами будущее! На счастье для будущего, решение есть у меня! Я буду Черным плащом, а ты будешь Зигзагом! – внушал папаша бедному Малахаю, зазвав его в свой гараж и расхаживая перед дверью, чтобы сосед не убежал.

– Владимирыч, может не надо? – уныло сопротивлялся Малахай, с тоской глядя на белый день, маячивший в проеме двери за спиной директора.