По ту сторону штор

«Только я достоин здесь сидеть! – вспыхнуло у меня в голове. – Я один! Все ваши кривляния и ваша наглая показуха просто меня убивают! Чего вы пытаетесь добиться своими фальшивыми страданиями? Хотите отхватить кусок от большого пирога, хотите… те самые чайники, что вы на днях покупали? Так подавитесь, твою мать, подавитесь, если вам так всё это нужно! Хотите… не знаю… показать ваше актёрское мастерство? Ну что же, практика дала о себе знать – вы достигли в этом деле почти совершенства. Лучше бы с таким рвением смеялись и веселились – без фальши – вместе со стариком, пока была такая возможность».

Прошлое – не всегда лёгкая ноша, и некоторые неприятные моменты своей жизни я стараюсь спрятать куда-нибудь поглубже в своё подсознание. Но в бессонные ночи, когда шторы памяти распахиваются, прошлое наваливается на меня всем своим весом, а неприятные моменты предстают перед глазами и начинают зловеще улыбаться ртами, полными острых клыков, а затем вгрызаются в грудь, заставляя меня чувствовать сильнейшую душевную боль. К таким моментам относятся практически все поминки. И дело было вовсе не в родственничках усопшего, которых я считал бездушными людьми, а… во мне.

Шторы распахиваются… и воспоминания, просочившись между их половинками, начинают мучить меня и вгрызаться своими острыми клыками в мою плоть. Сначала я не понимал, за что. «За что? За что вы меня мучаете?» – мысленно вскрикивал я по ночам. Прошло много времени, однако легче не стало, и никакие таблетки, никакие лекарства, советы друзей и народная медицина не могли унять боль, терзающую мою душу.

– Я же не плохой! – шептал я сумеркам. – Это они плохие, они лишены души, они во всем виноваты! Они!!! За что же вы меня мучаете?

И я закатывался в истерике и ревел до тех пор, пока боль, подхваченная слезами, не выходила вся из меня по щекам, и только тогда я, успокоенный, мог погрузиться в сон… который вовсе не избавлял меня от душевной боли. Наоборот – он подкидывал ещё больше дров в и так большой костёр в моей душе. Во сне я попадал… в очень странные места…

…Дом был давно заброшен, в этом не было никаких сомнений, а вокруг меня было полным-полно мусора. Кирпичные стены внутри здания были практически сплошь разрисованы граффити различного качества, которые в свете луны, проникающем в дом через пустые оконные рамы, были еле-еле различимы. Моргнув несколько раз, чтобы прогнать рябь в глазах, я начал с удивлением озираться по сторонам. Находился я в узком коридоре. По левую сторону коридора шли дверные проёмы, из некоторых шёл серебряный свет луны. Расчистив немного под ногами завал из мусора, я начал пробираться вперёд. Каждый мой шаг отдавался громким эхом от стен, так что ступать я старался как можно осторожнее, боясь привлечь внимание того, кто мог быть здесь ещё, кроме меня. Я прошёл некоторое расстояние вперёд по коридору, по пути мельком осмотрев содержимое замусоренных комнат, после чего резко остановился и прислушался. Практически сразу, как только я это сделал, меня будто ударило током и по моему телу пробежали мурашки. Сзади меня кто-то шёл, тихо перебирая ногами мусор.

Медленно обернувшись, я увидел вдалеке, практически в начале коридора, странное… существо. Назвать это человеком язык не поворачивался, хоть у него и имелись ярко выраженные человеческие черты. Оно передвигалось на неестественно длинных и тонких ногах, на которых было надето что-то вроде джинсов, только очень узких; туловище его было круглое, будто надутое, а низко опущенная голова пряталась за шляпой с очень широкими полями и загнутыми краями. Она походила на сомбреро.

Существо двигалось очень странно и неестественно, будто в его спине вообще не было никакого позвоночника. Его тело и голова безвольно колыхались из стороны в сторону, пока ноги медленно ступали одна за другой, сгибаясь в коленных суставах в стороны – правая в правую, левая в левую, – а не вперёд, будто толща сухожилий в его ногах вместе с коленями были расположены совершенно по другому принципу, нежели у нормальных людей (или, скорее, просто людей). Однако странности в его внешности на этом не заканчивались. Осмотрев его ноги, туловище и голову, я скользнул взглядом по тому, что сначала пряталось в тени. Из рукавов существа свисали, практически касаясь пола, странные скрюченные… штуки, схожие с ногтями женщин из книги рекордов Гиннесса, которые не стригли их чуть ли не всю жизнь. Один их вид очень сильно меня напугал, и, приглушённо что-то прохрипев, я вновь повернулся вперёд и побежал. Я чуть не споткнулся и не упал во время рывка и ещё несколько раз после этого. Странное существо шло медленно, и ноги его, похожие на прутья, очень сильно тряслись, когда оно наступало ими на бетонное покрытие. Вообще, всё выглядело так, будто существо вовсе не гналось за мной, а просто неспешно шло вперёд, перебирая и осматривая мусор под собой. Хотя, скорее всего, оно меня просто ещё не обнаружило. Может, оно было глухое и слепое, а может, просто было мною не заинтересовано… однако на всё это мне было абсолютно наплевать. Я не мог успокоиться и начать бежать чуть медленнее из-за ауры, которую испускало странное создание в широкополой шляпе. Аура эта была еле-еле, но всё же осязаема, и по ощущениям была похожа на паутину, которую кто-то бросил мне в лицо. Липкая, неприятная масса, залепив мне глаза, нос и рот, начала растекаться, словно кисель, по всему моему телу, частично парализуя мои конечности и внутренние органы, из-за чего мои руки и ноги начали судорожно трястись, почти как ноги у того существа. Но сдаваться я не собирался. Я продолжил бежать и изредка сбавлял на несколько секунд шаг, чтобы оглянуться назад, на него… а тем временем кисель, залепивший практически всё моё тело, продолжал делать свои чёрные дела. Я начал замечать, что чем быстрее стараюсь бежать, тем меньшее расстояние преодолеваю. Однако, несмотря на это, сбавлять скорость я не собирался, так как аура, исходящая из того странного существа, усилилась до такой степени, что мне начало казаться, будто оно уже совсем рядом и готово начать дышать мне в спину, хотя на самом деле существо продолжало плестись где-то в самом начале коридора. Подстёгнутый животным страхом и ощущением того, что сейчас длинные и, скорее всего, острые ногти вонзятся мне в спину, я ускорился до такой степени, что перестал вообще как-либо продвигаться вперёд, хотя ноги мои продолжали с силой отталкиваться от пола. Я будто бежал по беговой дорожке или по эскалатору с противоположным направлением. Поняв, что такими темпами мне никогда не добраться до конца коридора, я перешёл на шаг, но, к моему глубочайшему удивлению, пользы это не принесло. Кисель сделал своё дело – я был практически полностью обездвижен.

Невзирая на полную бесполезность всех моих попыток продвинуться вперёд, я всё же не остановился и продолжил идти, точнее, перебирать ногами, будто вся эта неспособность к передвижению была лишь плодом моего воображения и на самом деле я уже практически добрался до конца коридора. И тут случилось то, чего я ожидал, наверное, в последнюю очередь – откуда-то сзади начала раздаваться странная песенка:

– Тири-ти, тири-там, тири-ти-ти-ти, тири-там-там-там.

Я обернулся и увидел существо в широкой шляпе… неизвестно как оказавшееся всего в пятнадцати метрах от меня! По моему полупарализованному телу пробежали мурашки, и, вскрикнув от испуга, я начал перебирать ногами быстрее, что, как я и ожидал, пользы не принесло. Я не понимал, как это создание смогло преодолеть такое большое расстояние за такой короткий срок, если принять во внимание то, что до этого оно двигалось медленнее любой черепахи!

Странная песенка, которая действовала на меня так, что мне начало казаться, будто мою голову сдавливают тисками, становилась всё громче, однако я, даже несмотря на желание, не смог обернуться, чтобы узнать, близко ли от меня находилось существо или нет. Мою шею пронзила такая же судорога, как и все мои другие части тела, так что мои попытки повернуть голову оканчивались ничем. Песенка эта очень пугала и давила на психику, но кому-то – возможно, тому самому существу, если, конечно, оно не было всего лишь марионеткой в чьих-то руках – её показалось недостаточно. Через минуту к ней добавился тихий, но тем не менее довольно отчётливо слышимый жуткий скрежет. Его источник находился всего в десяти метрах от меня. Я тут же представил, как оно вытянуло руки в стороны и начало скрести своими длинными скрюченными ногтями по кирпичной стене, примерно как это делал Фредди Крюгер в первой части «Кошмара на улице Вязов». Только делало это существо в широкополой шляпе не острыми лезвиями, которыми Фредди полосовал своих жертв, а длинными ногтями. Эти пугающие мысли, как и не менее пугающие звуки, которые их породили, заставили моё сердце биться быстрее, а мои ноги, от которых практической пользы было никакой, – с большей частотой отталкиваться от неподдающегося пола.

С того момента, как откуда-то сзади начало раздаваться пение, а существо в шляпе с широкими полями и со странной манерой движения каким-то образом оказалось всего в пятнадцати метрах от меня, я продвинулся вперёд от силы на пару метров… однако на это мне было плевать, так как я всё ещё не верил в реальность происходящего. Я был там, в реальности, которую создал в своей голове после того, как странный кисель начал тормозить меня и сковывать мои движения. Мне казалось, что на самом деле конец коридора был уже близок. В том мире я уже подбегал к повороту, напротив которого в коридоре лежала яркая полоска серебряного света.

«Выход! – мысленно воскликнул я. – Пожалуйста, хоть бы это был он! Пожалуйста… Я хочу убраться отсюда поскорей!»

И тут я услышал сзади себя тихое, прерывистое дыхание, будто у кого-то случился приступ астмы. Источник этого звука находился всего в двух шагах от меня, если не меньше, и этот неоспоримый факт стал для меня смачной пощёчиной, прогнавшей все иллюзии и вернувшей меня в реальность. Настоящую реальность. И тогда страх пустил корни.

«Паук… он дал мне надежду, – пронеслось у меня в голове. – Надежду на то, что я смогу выбраться отсюда, а затем забрал её, чтобы окунуть меня в настоящий кошмар».

Все окружающие меня звуки – странная песня, которая больше походила на шипение, скрежет по стене, прерывистое дыхание – слились в одну ужасную симфонию, которая утопила меня в себе и начала душить, но не физически, а душевно. Мой разум сжался до размеров макового зёрнышка, и через секунду я почувствовал, как длинные скрюченные ногти дотронулись до моего правого плеча.

«Паук пришёл!» – это были мои последние мысли перед тем, как тьма в моих глазах начала сгущаться и капилляры поползли к моему зрачку, подобно ядовитым змеям к своей жертве.

***

Я помню этот сон. Помню, как и многие другие, снившиеся мне в течение тех кошмарных двух месяцев. Именно из-за них у меня началась эта… бессонница. Кошмары были настолько ужасные, что довольно часто я просыпался после них с криками, причём такими, что казалось – всего секунду назад меня резали тупым ножом. Заснуть после этих снов я уже не мог, даже если и хотел, так как моё сознание боялось вновь погрузиться во мрак, из которого выглядывала чья-то широкополая шляпа. До того, как я проконсультировался с врачом, и до того, как таблетки стали моими лучшими друзьями, половину ночи я просто лежал и изучал узоры на потолке. Я отлично помню, что на всех панелях был одинаковый узор: выпуклые полосы, размещённые так, что напоминали царапины, оставленные чьей-то когтистой лапой. Лежа в постели и смотря в потолок, я представлял себе сюжеты, которые могли быть составлены из этих групп полос. Наклонил голову чуть вправо, и вот тигр-циркач, состоящий из одних полос, готовится к своему лучшему номеру – прыжку в огненное кольцо, которое осталось «за кадром». Наклонил голову чуть влево, и вот мужчина-полосы сидит за столом-полосами, а на заднем плане женщина (также из полос) стоит спиной к мужчине и смотрит куда-то вдаль. «Что произошло между ними?» – спрашивал я себя, но не мог дать точного ответа. Мужчина всегда сидел с поникшей головой, женщина всегда стояла спиной к нему. Из них двоих я никогда не мог выбрать сторону, за которой была правда. Мужчина напоминал мне моего отца, а женщина – мою мать. Иногда моя фантазия добавляла в рисунок больше деталей: полупустые тарелки и рюмки, стоявшие на столе, обшарпанные обои на стенах комнаты, окно, в которое смотрела женщина. Естественно, всего этого быть не могло – полос попросту не хватало, – однако я никогда не отвергал эти миражи, так как считал, что они дорабатывали рисунок, делали его более реальным и живым. Через некоторое время я понял, что всё это было не просто так. Все эти миражи – отголоски того, что скрывалось за шторами внутри меня. За шторами, которые я боялся открывать. Что-то… билось внутри меня. Оно пыталось выбраться наружу, и я чувствовал его усилия каждую ночь. Иногда, когда я добавлял слишком много деталей из своей личной жизни в рисунки на потолке, ему всё же это удавалось.

Шторы раскрылись… и оттуда показалось немыслимое чудовище с огромной пастью, полной острейших зубов-клыков, и с тускло-жёлтыми глазами. Раздался рык, и клыки принялись за дело. Они вонзались мне в грудь, царапали и разрывали, оставляя после себя кровавые висячие лоскуты. Я задерживал дыхание от ужаса, вскрикивал и снова вздыхал, будто просыпаясь ото сна, но это не помогало. Воспоминания вообще сложно заглушить.

Практически каждую ночь я вступал в схватку с порождением мрака, скрывающим своё лицо за шторами, но всякий раз выходил проигравшим. «Кто же ты? – спрашивал я у тьмы, когда монстр отступал на некоторое время, и я мог перевести дыхание. К сожалению, ответа, который меня бы удовлетворил, я не получал. Только боль.

Иногда я бродил по квартире, взяв в одну руку фонарик или телефон, и осматривал комнаты. Довольно часто я заходил в зал и начинал перебирать тётины и бабушкины книги. Рутина оказалась моим вторым лучшим другом в эти мрачные месяцы (первым были, естественно, таблетки), но и она не всегда мне помогала. Наверное, где-то через две-три недели я занялся этой проблемой серьёзно. Посещение многих сайтов и тематических форумов в интернете, а также чтение нескольких книг, посвящённых моему недугу, позволило мне сделать вывод о том, что бессонница – временное явление и со временем сама пройдёт. Но время шло, и прошло его очень много перед тем, как я всё же решился обратиться к врачу. Тот, естественно, после недолгой беседы прописал мне снотворное и пару ещё каких-то таблеток, дурных на вкус. Проблема заключалась в том, что толку от них не было абсолютно никакого, так как от кошмаров они меня не избавляли. Я засыпал, да (как, собственно, и хотел), но, заснув, попадал в самый настоящий ад. Этот… грёбаный врач меня даже не слушал! Он что, и вправду думал, крутя мысли в своей тупой башке, что все проблемы с бессонницей всегда решаются снотворным, к которому сверху надо присобачить, как вишенку на торте, успокоительное? Да, по идее оно должно избавлять от кошмаров… только вот оно ни хрена не избавляет! Я решил послать этого напыщенного ублюдка к чёрту на повторном приёме… да только реализовать я это не успел – приехала мама.

… И вот сейчас, стоя здесь, в кухонном дверном проёме, и дрожа как осиновый лист, я, кажется, нашёл ответ на вопрос: «Кто стоял по ту сторону штор, сверкая своими кошачьими глазами?»

– Это была совесть, – прошептал я наконец, и по моим щекам вновь потекли слёзы. – Это была госпожа совесть. Я всю свою жизнь прикрывался мнимой добродетелью, не понимая, что всё, что я представлял, было ложью, самообманом, затмившим мне глаза, словно густой туман. Я видел чрезмерно театральные лица и лживые признаки чувств у людей, окружавших меня, потому что хотел их видеть, а не потому, что их лица и чувства являлись таковыми на самом деле.

Очки, через которые я видел всё в грязном и порочном свете, спали, и я увидел… Боже, что я натворил…

Они не идеальны, да, но и я не ангел тоже. Пытаясь вернуть мнимую справедливость, я пал. Пал в бесконечную тьму. Сколько бы я раз ни говорил, что я невиновен, – этого всё равно будет недостаточно, чтобы заглушить правду, скрывающуюся за чёрной пеленой. Я… никак не мог принять, что не являюсь олицетворением правды во всём мире. Я не искал истину, которая на самом деле не всегда лежит на видном месте, а просто мысленно очернял всех вокруг себя и считал, что являюсь лучше их в моральном и духовном плане.

Скрип колеса где-то вдалеке. Я начал тереть ладонью лоб.

Однако одного самолюбования мне было недостаточно. Пытаясь доказать, что они были неправы, я вступал в перепалки с членами своей семьи, не брезгуя переходить на крик, а иногда и на что похуже. В конце концов, это должно было вылиться во что-то более серьёзное. Я знал, что этот день настанет, и он действительно наступил. Я им прямо сказал, что они бесчувственные старые дураки, причём ещё и лицемерные, а также припомнил им всё, что, как мне показалось, доказывало мою правоту. Их реакция на это ничуть меня не удивила. Они были возмущены теми словами настолько, что стали похожи на змей, которые выгнулись s-образной формой, чтобы в следующий миг наброситься на свою жертву.

В течение того времени, как я пытался доказать родителям всё, что хотел, мать, как обычно, истерично хохотала и ловко парировала мои выпады доводами, которые вели меня в тупик, а отец, нахмурившись, внимательно слушал нашу с мамой перепалку, готовясь вставить поперёк всего свой фирменный и единственный довод, который он практически всегда использовал в таких случаях. Когда я закончил, переспорив свою мать по многим пунктам (ну естественно – я же был прав), отец, сжав кулаки, пошёл ко мне. Пока он шёл, его скулы нервно дёргались, а губы слегка подрагивали, но, когда он подошёл ко мне вплотную, вся нервозность на его лице мигом испарилась. Тогда (как и всегда) я знал, что он хотел меня ударить, и прекрасно знал, куда. Когда его ладонь была уже на полпути к моему лицу, я ловко отвел её своей рукой, и удар прошел мимо.

«Что же это такое? – выразило его лицо. – Этот сопляк что… увернулся от моего молота, приносящего закон и порядок в мои земли?»

Тогда меня это позабавило, хотя я никак не выразил это. Мне всегда нравилось это выражение его лица – тупое удивление, – потому что оно очень хорошо его характеризовало. Отец считал, что абсолютно всё можно решить силой. «Какой-то сопляк умничает? Удар. Кто-то плохо на меня посмотрел? Что-о-о-у-у? Удар! Мой несокрушимый молот всё… сокрушит, ибо он – закон!» Да, отец и мать друг друга стоили, это уж точно.

Я видел, как вены и жилы на его шее напряглись. Он был просто в ярости и не знал, как её выразить в достаточной мере. Но, в отличие от матери, отец не мог долго злиться. Всё-таки что-то в нём было, хотя я так и не смог понять, что.

Мы молчали. Просто стояли и смотрели друг на друга: я – в глаза отцу, он – в мои. Вскоре дыхание отца перестало быть таким учащённым, и он спокойно проговорил:

– Так в-вот, значит, к-как ты думаешь… – Во время споров отец слегка заикался. – Ты думаешь, что м-мы совсем дурачки и н-нас надо выбросить на свалку? М-мы всё с мамой для тебя делаем, а т-ты… – Отец обернулся к матери, рот которой превратился в узкую щёлочку. – Вот, мать, чего мы добились. Вот, полюбуйся, – она кивнула. – Слишком уж м-мы тебя любили – снова ко мне, – теперь я это понял. Теперь ты наконец раскрыл мне глаза, спасибо тебе за это. Я думаю… – отец на несколько секунд замолчал, сжав губы, а затем продолжил: – Может… тебе стоит пожить отдельно от нас какое-то время? Может, хотя бы родителей научишься уважать! Посмотришь, как без папки с мамкой жить! Я… уже у-устал кричать на тебя, к тому же м-мои крики… они до тебя не доходят! Ты ведь ни хрена не понимаешь!

Он замолчал на несколько секунд и за это время успел положить руки на бока и кинуть пару отстранённых взглядов куда-то мне за спину. После этого он вновь посмотрел на меня, и его рот скривился в странноватой улыбке, которая мне совсем не понравилась.

– Ты же… не можешь ничего без нас. Ты… даже сготовить пожрать себе не сможешь!

Я посмотрел на маму. Она вцепилась в края своего платья и смотрела на меня так, что казалось – вот-вот её глаза вылезут из орбит. Мама хоть и была неисправимой истеричкой, но сейчас всё же ждала того, что я сдамся и решу остаться, потому что я знал: что бы ни случилось, даже если, например, меня вдруг осудят на сто лет за убийство и решат увезти куда-нибудь в Сибирь, мама меня всё равно не отпустит от себя. Ей наплевать на всё: на закон, на мнение людей, на своего мужа. Если надо, она придушит любого, кто захочет разлучить меня с ней. Она любит меня, действительно любит, но любовь – неоднородная сущность. Она может принимать разную форму в зависимости от характера человека и от того, к кому именно любовь обращена.

Отец любил меня по-другому. Тогда я не понимал этого. Я даже не понимал, любил ли он меня вообще, но сейчас я знаю, что да, он любил, и любовь его выражалась в его ужасном стремлении слепить из меня что-то действительно стоящее. Да-да, именно слепить, так как лепка – это не что иное, как попытка придать бесформенной массе нужную форму путём сильного физического воздействия на неё. Отец именно так и поступал, разве что воздействовал он на меня не только физически, но и морально. С самого моего детства он учил меня отличать хорошее от плохого, наставлял меня на путь, по которому, как он считал, мне следовало идти, чтобы стать тем, с кем другие будут считаться. Я вспомнил обо всём этом только после окончания спора… однако это всё равно никак на меня не повлияло.

Несмотря на то, что я ему наговорил так много отвратительных слов, мне кажется, что он ждал того, что я всё же решусь съехать, но не потому, что, как я тогда подумал, хотел от меня избавиться, а потому что думал, что если не съеду, то усядусь к ним на шею и… замру. А это не тот путь, что уготовил мне отец. Совсем не тот. Больше всего на свете он ненавидел иждивенцев, этих ублюдков-кровопийцев, как любил поговаривать отец, потому что считал лень самым страшным грехом, почище воровства или даже убийства.

«Даже самые кровожадные убийцы не смогут загубить абсолютно всё общество, а вот лень на это вполне способна», – вот как он говорил по этому поводу.

Ответ, которого они так долго ждали, я дал не сразу. После слов отца я ещё где-то с полминуты или чуть больше стоял и молча смотрел на своих родителей, кидая слегка испуганные взгляды то на одного, то на другого и чувствуя, как ноги, согнутые в коленях под небольшим углом, начали предательски подрагивать. Я двинул бровями – пот, готовящийся скатиться с них в любую секунду, нервировал меня. Когда я понял, что пауза начала затягиваться, то нервно сглотнул, повернулся к отцу и ответил:

– Да… знаешь, я, наверное, всё-таки, съеду… – произнес я, а потом через секунду добавил то, о чём потом сильно пожалел.

Я не знаю, что в тот раз на меня нашло. Может, мне показалось, что я говорил, как трусливый мальчишка, боящийся своих родителей и поэтому желающий поскорее свалить от них, а может… не знаю. Главное, что те слова я всё же произнёс и что их уже невозможно вернуть назад.

– Да… я уеду. А знаете почему? Эти ваши чёртовы запреты, правила, ваши: «Нам лучше знать, поэтому заткнись и делай так, как тебе велят». Меня всё это достало! Какого хрена я должен идти по пути, который вы мне прочертили, и… и с чего вы вообще решили, что я хочу по нему идти? Достаточно мне было сделать шаг в сторону – и вы тут же хватали первое, что подвернётся под руку, били меня этим и возвращали обратно на тропу. Мне было больно и неприятно оттого, что я не мог ничего с этим поделать, так как был зависим от вас, однако я знал – и вы, наверное, тоже, – что это не будет продолжаться вечно. Тем не менее я всё равно продолжил сопротивляться вашему влиянию, надеясь на то, что не стану таким, каким вы хотели меня видеть, и тем более таким, как вы. Вы… вы всегда считали, что все мои увлечения – это глупости, которыми не стоит забивать себе голову. Это были… ни хрена не глупости! Я, может быть, мог бы стать музыкантом… или писателем, или, может быть, художником. Но для вас же это, мать его, не дело! Это же… подростковая хрень, которая «скоро сама пройдёт»! Вы… вы идиоты! Любое моё увлечение вы сравнивали с игрой с пластилином. «Пусть дитя себе тешится», – так вы думали про всё это.

Родители, казалось, слушали меня очень внимательно, но я-то прекрасно знал, что это было не так. Я знал, что половину моих слов они пропускали мимо ушей, так как считали их откровенным детским бредом, а другую половину – простыми занудными словами, не значащими абсолютно ничего. Во время моей речи мама несколько раз отворачивалась, и мне казалось, что она просто была уже не в силах сдержать улыбку, эту противную улыбку, будто говорящую: «Ну и бред же он несёт. Ну ладно, он ещё не взрослый (всего шестнадцать годиков, ага), ему пока простительно… хотя врачу показать его, конечно, не мешает».

Я посмотрел на маму, которая вновь отвернулась и начала смотреть куда-то на стену за собой, затем перевёл взгляд на отца и продолжил:

– Вы… вы всё время принимаете меня за ребёнка, хотя я уже далеко не дитя. И уезжаю я главным образом потому, что устал от вас! Устал настолько, что не могу вас больше видеть. Я… я не хочу вас больше видеть, ясно? Уже насмотрелся на вас за шестнадцать лет, пора мне наконец начать жить своей жизнью, вы так не думаете?

После этого нас накрыла тишина. Оба родителя смотрели на меня, выпучив глаза. Я был доволен впечатлением, которое на них произвёл своей речью, но не показал это. Я хотел, чтобы моё выражение лица оставалось серьёзным и решительным.

После паузы в полминуты отец, продолжая смотреть, как мне тогда показалось, на мои ноги, замахал головой, при этом скорчив свою любимую театральную гримасу, будто говорящую: «Ну ты и сказанул, один-ноль в твою пользу». Утихомирив через некоторое время свою голову, он поднял брови, кинул на меня многозначительный взгляд, а затем произнес слова, от которых у меня мурашки пробежали по телу: