Диалектика

Тень ползла тихонечко, будто старый дед,
Что сопит и дышится под гору и вверх,
Только шорох слышится, словно старый бес,
За спиной привязанный, как большой мешок,
Словно ты обязанный, словно он дружок.
Обернуться хочется, да бока болят,
И спроситься надо бы – думки не велят:
Ну как чёрт поганенький за тобой идёт,
Обернёшься сдуру ты – голову снесёт!
Так и брёл парнишка наш улицей, двором,
Шёл согнувшись, хроменький, не был он орлом.
Час прошёл, и ночь уже утром занялась —
Ноги еле движутся, и запал угас.
Притулиться хочется – где ж тот уголок,
Чтобы успокоиться и прилечь ты смог?
Город тихо вслед смотрел, наблюдал за ним.
Было недосуг ему – занят был другим.
Время уж торопится, завтра суета,
Новый день не хочется портить им с утра…

Чтец немного утомился, речь его стала невнятной, некоторые слова он уже плохо произносил, но, похоже, стих заканчивать не собирался, и хриплые слова продолжали вылетать из его морщинистого рта. Текст совсем стал непонятным. Фэд резко остановился, повторил несколько предыдущих фраз, из которых «Портить им с утра» прозвучала довольно громко, а затем наступила томительная пауза. Собеседники молчали. Облысевший прикрыл ладонью глаза и, казалось, о чём-то задумался. Задумался о чём-то важном, важном для Фэда, и Фэд ждал, что скажет этот «партайгеноссе». Но «партайгеноссе» молчал. Он оправил волосы на затылке, вздохнул и кивнул, словно соглашался с мыслями собеседника. Соглашался молча, как это обычно бывает, когда нечего сказать, когда, может быть, и хочется что-то произнести, но мысли чёткие не появляются и приходится многозначительно молчать.

Облысевший ещё раз кивнул, задумался и вспомнил, как его дядька ловил рыбу на деревенском озере. Дядька, как говорили на деревне, уродился по части ловли рыбы весь в деда. Страсть к этому делу проявилась у него совсем неожиданно в зрелом возрасте. Никто из деревенских и не ожидал, что дядька так увлечётся рыбалкой, что его уловы на простую удочку превзойдут легенды о его деде, который рыбалил весьма успешно. Дед ловил исключительно на хлеб. Ловил с берега, никогда с лодки, и приносил в хату приличного размера плотвицу. Считалось, что дед в деле рыбалки был в некотором роде чудаком, то есть, когда остальные вовсю пользовались сетками, он использовал исключительно удочку. Мужики по весне ловили мерёжами, а дед это не одобрял. Ворчал, что, мол, рыба на нерест, а вы её сеткой, как войной на неё идёте, – неправильно так с рыбой-то, так молодь губите. Деревенские его не понимали и сеточную ловлю свою не бросали.

А дядька увлекался рыбалкой исключительно на удочку, правда, с лодки. К тому времени берега на озере сильно заросли и подойти с удой к воде стало почти невозможно. Те тропочки, дорожки, что раньше когда-то вдоль берегов имелись, заросли за ненадобностью. Народу в деревне поубавилось, рыбарей не стало, один дядька на лето заезжал в гости, да и рыбку тягал помаленьку. Да не помаленьку, с вёдрами рыбы возвращался с озера – вся деревня тогда рыбкой потчевалась. Правда, надо сказать, что в деревне домов-то было в ту пору всего-то числом семь. Захирела деревня-то, а как не захиреть – война через неё прокатилась дважды. Сначала вроде бы не сильно повредилась деревенька, а потом, когда война назад катилась, вся деревня сгорела, и не только она. Много вокруг поселений погорело и не восстановилось, а дядькина восстановилась кое-как, не в полную силу, но жизнь помаленьку возродилась, и дядька любил сюда возвращаться – ведь родина, тянет к ней.

Раненько дядька на рыбалку поднимался – часа в четыре утра. Ещё только-только рассвет займётся, ещё и поплавок на воде еле виден, а дядька уже с удочкой сидит, первую поклёвку ждёт. Туман от воды тёплой, за ночь не остывшей поднимается. Берегов озёрных не видать. Всё молочной, туманной дымкой заволокло. Вода тихая, плотная, тёмная, еле колышется от качания лодки, и вокруг утро раннее начинает просыпаться. Где-то рядом в лесу гукнет птица какая или зверушка. На холме, средь деревенских изб, скотина зашевелится – к выходу в поле готовится – да петухи прокричат. Уже вторые или третьи – значит, пора всем подниматься да дела начинать, что обычно поутру делаются, да и те, что вчера незаконченными остались.

Первая поклёвка – как бы нехотя. Поплавок чуть качнётся и затихнет на пару секунд. Сидишь, затаившись, ждёшь – вот снова качнётся, и, подёргиваясь, поплавок нырнёт и опять успокоится. Первая поклёвка не всегда удачная. Не знаешь, как там рыбка нынче себя поведёт. Может, сразу повезёт и рыба пойдёт одна другой краше, а может, потеребит наживку и затихнет. Не понравится ей что-то – то ли рыбья еда не очень, то ли время не то и погода не для клёва. Как знать, что этой рыбке надобно? Нет поклёвки – сидишь и ждёшь, наблюдаешь природу. Думки в голове мелькают. Думки, если на рыбке не зацикливаться, как правило, хорошие, приятные. Заботы, те, что одолевают каждый день, не тревожат. Воздух чистый, свежий. Тишина и вид на лесистый берег радуют своей чистотой и природной опрятностью. Но если клёв пойдёт, если не будешь ждать, а сменишь наживку, место лова, прикормишь её чем-нибудь любимым, то не усидишь в спокойствии. Только и успевай – снимай рыбёшку, меняй наживку. А если удочек две-три, то отдыхать уж некогда. Пошла рыбалка! Азарт захватывает – рыбку выловленную уж не считаешь, только посуда или кукан заполняется. Час, два – и затишье, передых, можно отдохнуть. И уже не стыдно с рыбалки домой возвратиться – рыбка-то есть. Вот она, поблёскивая чешуёй, расположилась в большой посудине и готова к отчёту перед домашними. А то бывает и так, что добыча мелкая идёт, счёт большой, а рыбёшка не ахти какая, и вдруг крупная попадётся, а за ней ещё одна. Тогда душа возрадуется, и чудится, что сейчас вот счастье рыбацкое пришло и рыбалка удалась на славу.

Дядька разную рыбёшку ловил. Бывало, и крупную. На червя много чего попадалось. Частенько и ребят он брал с собой на рыбалку. Раненько будил их и как-то пожалел ребячий ранний утренний сон —, один ушёл на озеро. Проснулся брат Вильки двоюродный, почувствовал, что уже светло и дядька, наверное, уже на озере, – тихонько с сеновала сполз и на озеро. На берег выбрался, в тумане лодку с дядькой не разглядеть, только знал, где дядька мог в это раннее время местечко для ловли подобрать.

Покричал, аукнул пару раз и дождался ответа от дядьки. А ответ оказался неожиданным: один он пришёл или с братом? Не захотел дядька тратиться, дважды забирать пацанов, рыбалке время усекать. Помчался брат назад на сеновал – второго будить. Разбудил…

Облысевший вспомнил, как пахнет сухое сено и как они с братом ночевали на сеновале. Внизу за стенкой тихо вздыхала корова, было слышно, как она пережёвывала то, что за день нащипала на лугу. Изредка подхрюкивал боров, наевшийся за вечер хряпы, и пахло сеном – запах заполнял всё пространство. Он был везде, к нему за ночь нельзя было привыкнуть, он мог пропитать любого, кто хоть раз заночевал на сеновале.

Они с братом бежали к озеру и снова звали дядьку. Дядька забирал их в лодку, и начиналась рыбалка. На глубине клевала крупная рыба. Поплавок нехотя уходил под воду, словно какой-то ленивый подводный житель тянул его вниз, а затем отпускал, раздумывая несколько секунд, стоит ли утопить его совсем в глубине. Дядька терпеливо ждал, когда большая рыба утащит поплавок вниз и в сторону, и только тогда подсекал. Берёзовое удилище гнулось, но не ломалось – дядька умел вываживать крупную добычу. Через десяток секунд добыча плюхалась на дно лодки, рыба трепыхалась, пока её не помещали в ведро, где уже в воде плескались с десяток среднего размера рыбёшек.

Облысевший помнил, какое довольное выражение лица было у дядьки после пойманной большой рыбы. Он помнил, что ему большие рыбы попадались редко – чего-то не хватало ему в умении рыбачить, – а дядька рыбалил отменно.

– Вот вы, батенька, изволили причислить себя к городским, а позвольте узнать, как вы относитесь к рыбалке? – неожиданно спросил Вил. – Рыбку-то, я вижу, откушать любите.

Фэд встряхнул головой, строго посмотрел на собеседника и громко ответил:

– Городские не чужды разнообразным занятиям, в том числе и таким как рыбалка. Только понимать следует, что есть отдых, а что есть занятие общественно полезное.

Облысевший недовольно покачал головой и возразил:

– Вас послушать – так всё должно быть полезным для общества. А что же для себя? Ничего…

Фэд вскинул голову и торжественно произнёс:

– Извольте общественное ставить выше, чем личное! Иначе… – Он на несколько секунд задумался и продолжил:

– Иначе общество деградирует. Смыслы размоются, растворятся в эгоизме. Никакая диалектика не поможет. Борьбы не будет, а будет прозябание ради удовольствия. А по правде сказать, и удовольствия скатятся к низменным потребностям. Проснёшься однажды – и себя не узнаешь: вроде человек с мыслями, с головой, ан нет человека, свинтус какой-то непотребный, и более ничего.

Фэд замолк; по выражению его лица и фигуре, застывшей в какой-то решительной позе, можно было предположить, что он доволен сказанным и теперь ждёт положительной оценки его слов, совершенно не сомневаясь в том, что его могут не оценить.

Облысевший саркастически улыбнулся, вздохнул и тихо произнёс:

– Диалектика поможет. Вот без неё – деградация. А ваш городской менталитет как раз и говорит о том, что есть у нас с вами единство в двух противоположностях. Город и деревня – вот вам и борьба противоположностей. Вы в городе уплотнились, трётесь друг о друга, а человека не видите. Плотно и тесно у вас, а оттого и мысли суетливые. Однако ж прогресс всю вашу суету спасает, не даёт сгинуть раньше времени. А деревня просторна, раздольна для мудрости житейской, но без прогресса тоже может сгинуть, без следа исчезнуть, словно и не было её. – Облысевший откинулся на спинку кресла и, прикрыв ладонью глаза, продолжил – Уж сколько раз деревня выручала город, когда разор приходил в городскую жизнь! А сколько раз было наоборот: город приходил в деревню, давал ей стимул к новому, к выходу из бытового тупика! Всё по кругу, всё друг друга поддерживало и связывало. Разве не так?

– Как знать, что так, а что не так? – буркнул Фэд. – Всё равно не поймём до конца друг друга. И город, и деревня – всё-таки антагонисты. Как ни крути, разные они, и мысли у них разные. Одни с землёй срослись, другие с… – Он задумался, показалось, что не хочется ему перечислять городские предметы, а главный он никак определить не может.

– Хотите сказать «с камнем или с бетонными строениями срослись»? – спросил Вил и иронично заметил: – Срослись с чем-то совсем несимпатичным.

– Зачем же так? – недовольно ответил Фэд. – У нас много есть симпатичного, только его почувствовать надо, а не просто глазеть бездумно. Город – он тоже живой, он много чего знает и помнит. Людей всех помнит, если его не разрушать, не вредить ему. Помогать ему надо разумно. Он благодарен будет и с лихвой добром отплатит.

– Это вы про что? – спросил Вил. – Неужто про дух городской? Это вы, батенька, куда-то от материального удалились. Это совсем без диалектики.

Фэд вздрогнул, хотел было встать, но, покачав головой, плотнее прижался к спинке кресла и тихо прочитал короткие стихи:

– Город, ты, как мудрый гений,
Мне ответь: кто я тебе?
У тебя есть много мнений,
Ты всех слышишь обо мне.
У тебя за все столетья
Много накопилось дел,
Даже в годы лихолетья
Мудрость сохранить сумел.
Мне совсем немного надо:
Пару слов и пару фраз.
Для меня всегда отрада,
Если думают о нас,
Если кто-то тихо скажет:
«Вот живёт здесь человек».
Мне другого и не надо —
Хватит этого навек.

– Ну вот, пошло-поехало! – заметил Вил. – Эмоции процветают у борцов. А эмоция в борьбе весьма вредна. Вы что ж, совсем остыли от борьбы? Совсем забылось былое?