Рафаэль и бабы-жабы

– Когда будет, тогда другой разговор.

– Что-то я устал. Укатали, видно Сивку, крутые горки, возраст дает знать, раньше не вылезал из творческой богемы, – посетовал он, решив свернуть тему.

– Рафаэль не притворяйся доходягой, – ухмыльнулась Швец. – Косишь под бедного еврея, а я эту публику знаю. Этот номер у тебя не пройдет. Если хочешь, чтобы мы ушли, то скажи, не придумывай разные сказки. Мы взрослые люди, нечего юлить и мудрить мозги.

– Я, что попало, не ем, – с гордостью заявила гостья.. – Только экологически чистые, свежие без ГМО, нитратов и сульфатов продукты. На хот-доги, гамбургеры, фаст-фуды, не смотрю, тошнит. «Макдональдс» обхожу десятой дорогой. Уважаю и берегу свой организм и вам советую в еде быть щепетильными и осторожными.

– Рафаэль, не сиди, как пень трухлявый, а бери ценные мысли, изречения на заметку, – велела Швец. – У Виолы Леопольдовны, максимально занятой важными делами, нет времени на повторение.

– Уже взял, – кивнул головой художник.– Конечно, человек всеяден, но не до такой степени, чтобы употреблять лягушек. Даже в годы голода люди брезговали.

Суховей старался контролировать свои слова и действия, чтобы нечаянно не обидеть знатную гостью. По мере повышения градуса в мозгах и алкоголя в крови, ощутил себя раскованно, как птица в свободном полете.

– Уважаемая мадемуазель, вам бы при таких гастрономических пристрастиях к лягушатине следовало бы, словно черепахе Тортиле, жить в болоте…

Увидел, как риелтор оторопела, замерла с открытым ртом. Выпучила глаза из орбит, а лицо полыхнуло жаром.

– Ну, спасибо. Тамила Львовна, удружила, – наконец вернулся к ней дар речи. – С кем ты меня познакомила?

– Поднявшись из-за стола, сама же и ответила:

– С неотесанным забулдыгой Дуремаром. Если бы я не была при исполнении, то за оскорбление личности врезала бы ему промеж глаз, покатился бы колбасой.

«Полный фиаско, катастрофа» – запаниковал художник, следя за ее руками и опасливо отойдя от стола.

– Виола, Виолочка, не обращай на него внимания, ешь, сколько влезет, – забегала вокруг нее Швец. – На Рафаэля иногда находит, бывает неадекватным. Особенно, когда заложит за воротник лишку, такие заскоки случаются. Сама ведь знаешь, что у трезвого в голове, то у пьяного на языке…Будущий пациент психиатра и жилец дурдома.

– Тем более, – властно изрекла Баляс.

– Рафаэль, сейчас же ползи на коленях и проси у Виолы Леопольдовны прощение за оскорбление, иначе расстанемся лютыми врагами.

Евдоким Саввич, осознавая, что рушится надежда, выгодно продать квартиру усопшего Никиты, понурил голову и жалобно признался:

– Виола Леопольдовна, простите меня великодушно за глупую шутку. Сам не знаю, как с языка сорвалось.

Она высокомерно с презрением окинула его холодным взглядом.

– Рафаэль. За то, что ты довел мою любимую подругу до стрессового состояния, я на твоей глупой башке разбила бы ночную вазу. Проси, проси прощение, целуй щедрую руку.

Суховей, охваченный паникой, склонил колени, поцеловал холеную руку с нанизанными на пальцы золотыми перстнями и кольцами с самоцветами.

– Только из уважения к Тамиле, я готова помочь при условии, что клиент будет беспрекословно исполнять все мои приказы и рекомендации, – четко потребовала риелтор.

– Виолочка, не обижайся, он готов, – вместо художника ответила Швец. – Он от радости онемел, слова не может вымолвить.

Ему в знак согласия осталось лишь кивать головой.

– Давайте за это и выпьем на посошок, – предложила Виола Леопольдовна.

– Боже, дай завтра тоже, чтобы всегда было, что выпить и закусить,– пожелала Тамила. «Держи карман шире,– с грустью подумал Суховей. – На мои денежки гулять на широкую ногу каждый мастак. Полный пансион».

– Виола, там у нас в холодильнике, – соседка указала взглядом на кухню, – осталась бутылка коньяка «Коктебель» и упаковка «жабичих лапок». Не забудь перед уходом взять с собой в качестве презента, а то маляр их замыкал…

– Не у нас, а в моем холодильнике, – мрачно произнес Суховей, намеревавшийся припасти коньяк себе, чтобы принимать для аппетита по 50 граммов на грудь перед едой и подумал: «Вот, зараза глазастая, ничего от нее не спрячешь».– Ты, Тамила, в этой квартире не хозяйка, а гостья, поэтому не командуй парадом. Прожорливы, как саранча, вся пенсия на пропой и продукты ушла. Теперь я понимаю Вольтера, написавшего: «ненавижу женщин за то, что они помнят, где что лежит».

– Хрен моржовый твой Вольтер, – перебила соседка. – Наверное, сам страдал склерозом и завидовал женщинам.

– Тамила, ты хотя бы знаешь, кто такой Вольтер? – с иронией спросила Баляс.

– Какой-нибудь барыга, судя по фамилии, плюгавый.

– Эх, темнота. Запоминай, знаменитый француз, философ, поэт, драматург, – сообщила риелтор. – О такой личности стыдно не знать.

– Зачем забивать голову тем, от чего никакой пользы, – заметила Швец.

– Виола Леопольдовна, ее великие люди не интересуют, знаниям предпочитает скудоумие, корысть, – вздохнул художник.

– Не ворчи, старый пень. Для тебя же стараемся, – одернула его соседка. – Как только у тебя язык повернулся и не отсох упрекнуть нас в обжорстве? Мы по ночам не смыкаем глаз, думаем, как тебе, старому мерину, помочь.

– Знаю, почему ты не спишь, – усмехнулся художник. – Всю ночь пружины в диване скрипят и слышатся стоны и крики. Разных жеребцов и кобелей водишь. Стыд и срам, не квартира, а бордель.

– Это, не твое собачье дело! – резко осадила его соседка. – Я – женщина молодая, темпераментная и не могу себе отказывать в земных удовольствиях. Тело принадлежит человеку и он вправе им распоряжаться по своему усмотрению. Оно тленно и нет смысла его хранить и жалеть, а вот душа принадлежит Богу, она вечна. Туда я никого не пускаю. А ты, от зависти надулся, как мыльный пузырь. Гляди, не лопни.

– А ты обжора до белой горячки.

Соседка на мгновение потеряла дар речи, не ожидая от него такой строптивости, а потом вскипела, словно самовар:

– Рафаэль, как тебе не стыдно?! Ты меня своей скупостью поразил в самое сердце. Ты же не бич, а интеллигентный человек, художник, и вдруг такое дикое жлобство?– упрекнула она. – Я тебя, сосед, не узнаю, ты превращаешься в скупердяя. Да, подавись бутылкой и лягушатиной!

– Не грызитесь, – сурово велела Баляс, заметив, как у Суховея от возмущения задрожали руки. – У меня такое железное правило: ни с банкетов, ни с кладбища ничего не брать. Это признак дурного тона и зловещая примета. Давай-ка сюда любимые «жабичи лапки». Их я с большим удовольствием посмакую.

– А я вот не верю в глупые приметы. Назло крохобору заберу и коньяк для растирок и компрессов, и баночку черной икры, чтобы он не спился и не объелся.

– Чтоб ты сама объелась до заворота кишок, – пожелал художник и отправился на кухню за «жабичими лапками». Их прожорливая Виола Леопольдовна слопала в мгновение ока. Потянувшись от удовольствия всем телом, заявила:

– Обожаю блюда французской кухни. Они изысканны и пикантны, а вот китайцы в пище неприхотливы.

– Потому, что их больше одного миллиарда и двухсот миллионов. Попробуй-ка, накорми такую ораву, – вставил реплику художник.

– Рафаэль, ты прав. На этот счет есть анекдот; китайцы кушают все, что ползает, кроме танка и все, что летает, кроме самолета. Ха-ха-ха… Почему не ржете?

– Остроумно, но, если бы среди нас был китаец, то обиделся бы. У них тоже есть изысканные блюда, в том числе из морепродуктов и ядовитых змей, – напомнил Суховей и сообщил. – Некоторые гурманы в восторге от саранчи в соусе, тараканов в кляре, устриц и улиток…

– Фу, какая гадость! – скривила мину Тамила. – Сейчас же прекрати отравлять аппетит. Это у тебя самого тараканы в голове завелись.

– Почему хохлы обожают свинину, сало? – продолжил он.

– Менталитет, дело вкуса, – неуверенно ответила Баляс.