Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов

– Но почему?

Вопрос был столь невнятно сформулирован, что можно было подумать, будто Геня спрашивает, почему вертится Земля. Однако, судя по всему, старец Геню понял. И вот, не поворачивая голову, стал говорить:

– С давних пор философы ломали головы в поисках ответа на вопрос: почему один человек совершает скверные поступки, а другой даже в мыслях допустить такое не способен. В итоге пришли к выводу, что есть где-то внутри человека некое нравственное начало, данное ему с рождения, но одним больше повезло, а другим досталось с гулькин нос. Объяснение этому так и не нашли, хотя исписали тонны бумаги. На самом деле, никакого там начала нет и не было.

Геня был крайне огорчён таким ответом, поэтому не удержался и спросил:

– А что же есть?

– Есть только два основных инстинкта – инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Проблема в том, что инстинкт самосохранения может привести к предательству, а инстинкт продолжения рода, понимаемый в широком смысле, может стать причиной воровства, если у человека нет иных возможностей обеспечить материальное благополучие своим потомкам, – старец замолчал, словно дав возможность Гене осмыслить только что услышанное. – Почему же одни люди поступают нравственно, а другие нет? С инстинктами всё ясно – они даны человеку от рождения, это основа нашего существования и гарантия продолжения рода человеческого. А вот понятие о нравственности человек приобретает только на основе жизненного опыта – за дурной поступок последует наказание, за хороший поступок – поощрение. В итоге и формируется то, что условно можно назвать нравственностью человека.

– То есть любого человека можно перевоспитать?

– Не так всё просто. Казалось бы, страх наказания способен удержать человека от таких проявлений инстинктов, которые принято называть дурными поступками. Но всегда есть надежда наказания избежать, поэтому имеет смысл рискнуть, особенно, если судья и прокурор тоже готовы рисковать, спасая виновного от наказания, причём не безвозмездно. Тут уж как повезёт. Что же до поощрения, то этот способ воспитания нравственности годится только в детстве и отчасти в юности, а в зрелом возрасте от него мало толку, особенно если учесть, что ордена и звания нередко раздают кому попало. Поэтому со временем человек теряет веру в справедливость и тогда сфера проявления нравственности сужается до минимальных размеров. Ну там семья, друзья… Словом, ближайший круг общения.

«Толково объясняет – подумал Геня. – Но причём тут alter ego, то самое, которое помыкает мной?» Вслух Геня ничего не сказал, но, видимо, старец читал его мысли:

– Видите ли, в чём дело… Бывает, что ego человека слабое, теряется в непривычных ситуациях, не находя нужного решения. И вот на помощь приходит «второе я», которое есть у каждого из нас где-то в подсознании, а существует оно по своим понятиям, проще говоря, ему на все наши нравственные заморочки наплевать. Задача alter ego – спасти вас и себя, а уж каким способом, ему без разницы. Тут уж вам придётся выбирать – либо признаться в слабоумии, либо подчиниться alter ego.

Геня понял, что обречён жить под властью своего «второго я», но кто знает, может быть, оно и к лучшему? Поэтому снова обратился к старцу:

– А вот способно ли это «второе я» оказать мне помощь в одном деликатно деле? Я тут недавно прочитал, что именно там, в подсознании возникают гениальные идеи.

Старец усмехнулся:

– Тут всё зависит от уровня его развития. Если подсознание недоразвито, пиши пропало! В этом случае нечего надеяться на то, что в голову придёт интересная идея, ну а ростки таланта, если они были, со временем наверняка зачахнут.

Вот, оказывается, в чём дело! Что-то было сделано не так ещё в раннем возрасте – видимо, родители неумело воздействовали на его подсознание. Обласканные властью, они были уверены, что и сыну повезёт, и потому только твердили постоянно: «Ты у нас самый умный и талантливый, станешь знаменитым учёным, действительным членом Академии наук, тебя будут приглашать на телевидение, печатать твои интервью в журналах и газетах, ты женишься на победительнице конкурса «Мисс Россия», а мы будем нянчить внуков». В итоге Геня словно бы оказался в мире, придуманном не им самим, и в этом мире от него не требовалось никаких усилий – жил на всём готовом. Пожалуй, нужно было создать свой мир, добиваться всего своими силами, тогда мог бы стать писателем или художником – в юности неплохо рисовал, писал статьи для школьной стенгазеты. Но то ли чего-то не хватило, то ли alter ego не позволило…

Когда Геня очнулся от раздумий, старца рядом уже не было, и некого спросить: неужто всё так безнадёжно? Или есть надежда что-то изменить? Говорят, что гением надо родиться. Но уже родившись Гением, можно ли им стать?

Глава 2. Жажда славы

Что заставляет человека отдавать все силы творчеству, нередко жертвуя своим здоровьем? Первое, что приходит в голову – желание прославиться. Но можно ли считать это психозом? Если славу заслужил, то есть сделал что-то полезное для людей, за что они безмерно благодарны, в этом нет ни малейших признаков отклонения от нормы. А вот если вы хотите славы во что бы то ни стало, тут надо призадуматься – не стоит ли обратиться к психиатру, пока это неуемное желание не довело вас до безумия.

Кто только о славе не мечтает! Писатель, учёный, композитор, актёр стремятся завоевать признание своих коллег, представителей власти или широкой публики, поскольку это обеспечит благосостояние семье и подвигнет к достижению новых высот на том пути, который был выбран изначально и стал единственным смыслом жизни. Однако фортуна изменчива и весьма капризна, а прорваться сквозь толпу конкурентов не каждому дано. Вот потому ищут обходные пути, нередко готовы пуститься во все тяжкие, лишь бы обратили на них внимание и возвели на пьедестал.

Особенно трудно приходится писателям, поскольку пишут все, кому не лень – от седого старца до юной де?вицы, мечтающей о возвышенной любви, и вот она пытается воплотить мечту в жизнь хотя бы на страницах своего романа. Мне как-то удалось поговорить на эту тему с представителем довольно известного издательства – было это на книжной ярмарке, посетители обходили стенд «Вагриуса» стороной, поскольку там издавали уж очень серьёзную, можно сказать, элитную литературу. Так вот, на мой вопрос, какие у меня шансы, чтобы напечатать свой роман, я получил ответ: «Да никаких!» И далее последовало пояснение: произведения никому не известного писаки никто не станет издавать, а чтобы имя «раскрутить», требуются очень большие деньги либо надо найти влиятельного покровителя.

У меня таких денег не было, ну а идти к кому-то на поклон – это не в моей натуре. Если бы не удалось раскрыть тайну имени загадочной К. из дневников Михаила Афанасьевича Булгакова, так бы и ходил по издательствам без малейшей надежды на успех. Но в итоге повезло – к юбилею Булгакова напечатали статью в «Литературке», благодаря этому обратил на себя внимание в издательстве Центрполиграф, и понеслось: за три года издали шесть моих книг, в том числе и книгу о Булгакове, а потом и самый первый мой роман! Увы, известности это мне не принесло, тем более что Центрполиграф не имел возможностей для рекламы своих авторов, и я решил, что буду раскручивать своё имя сам. За основу взял известный метод: «играть на грани фола», то есть попытаться эпатировать публику, спровоцировать если не скандал, то что-то в этом роде. И вот написал книгу о Дмитрии Быкове – вроде бы достаточно серьёзно, но с изрядной долей иронии изложил его биографию, проанализировал творчество, политические взгляды и прочее, и прочее. Не стану вдаваться в подробности, поскольку уже приходилось об этом писать, но книгу «завернули» – сработала либеральная цензура по принципу «своих мы не сдаём и не позволим над ними надсмехаться». На этом отношения с Центрполиграфом закончились несмотря на то, что другие мои книги нравились и главному редактору, и владельцу, а директор говорил, что у меня недюжинный талант. Но вот оказалось, что принципы превыше всего, ну а литература на последнем месте – после мнения акционеров, приятелей с Болотной площади и т.д. и т.п. Вывод из этого один – если хотите стать популярным автором, ищите покровителя.

Льву Николаевичу Толстому было гораздо проще – род графов Толстых известен с давних пор, и присутствие многочисленных побочных ветвей на генеалогическом древе, лишённых графских привилегий, его достоинств ничуть не умаляет. И вот представьте, присылает некто в редакцию журнала «Современник» свою рукопись, там видят на титульном листе фамилию Толстой и думают: «А что, может быть, и в самом деле граф?» Попробуй такому отказать, тем более что написано неплохо.

Куда сложнее было добиться популярности Борису Пильняку – мало того, что нет никакого титула, так ещё и фамилия изрядно подкачала. Ну кто во время первой мировой войны станет издавать в воюющей России рассказы никому не известного автора по имени Бернгард Вогау? Пришлось фамилию и имя изменить, рассказы напечатали, но этого ему показалось мало – в апреле 1921 года Пильняк приезжает в Петроград в надежде найти себе влиятельных покровителей в столице. Там он каким-то образом знакомится с Горьким и Луначарским, и вот что позже писал о Пильняке нарком просвещения большевистского правительства: «Если обратиться к беллетристам, выдвинутым самой революцией, то мы должны будем остановиться прежде всего на Борисе Пильняке, у которого есть своё лицо, и который является, вероятно, самым одарённым из них». Что уж тут говорить, если даже Сталин с одобрением отозвался о романе «Голый год», опубликованном в 1922 году. А в трудные времена, когда Пильняк попал в опалу, на его защиту встал сам Лев Давидович Троцкий. Возможно, эта связь и стала причиной трагической развязки, так что выбирать покровителя нужно с крайней осторожностью.

Но даже в том случае, когда нет нужды толику таланта у кого-то занимать, без благосклонности властей предержащих трудно продвинуться по карьерной лестнице. Режиссёрское дарование Мейерхольда проявилось ещё в начале прошлого века, когда он поставил множество спектаклей на сценах театров Петербурга и Херсона, но приглашение в Александринку в 1908 году состоялось только благодаря директору императорских театров Владимиру Теляковскому. Мейерхольд был весьма признателен благодетелю и уже гораздо позже, при советской власти, предоставил бывшему директору постоянное место в своём театре – Теляковский пользовался этой привилегией вплоть до своей кончины в 1924 году. Однако существование театра Мейерхольда было бы невозможным без поддержки Троцкого и Луначарского. Рассчитывая на покровительство властей, Мейерхольд даже сформировал при театре художественно-политический совет из партийно-правительственной верхушки во главе с тем же Троцким. «Первому красноармейцу» он посвятил и свой спектакль с весьма впечатляющим названием «Земля дыбом». Тучи стали сгущаться в 1936 году, когда уже не было рядом с Мейерхольдом ни Троцкого, ни Луначарского.

Юрию Герману повезло несмотря на неблагозвучную фамилию. Причина в том, что он нашёл покровителя в лице человека с непререкаемым авторитетом, стоящего вдали от политических интриг. Во время работы в фабричной газете юный журналист набирался новых впечатлений, но так уж случилось, что судьба столкнула его с неким инженером. Словоохотливый немец много рассказывал Герману о своей жизни, о работе, о семье, оставшейся в Германии, и вот Герман решил написать роман об иностранном специалисте, как тогда говорили – об инспеце. Роман «Вступление» напечатали, но реакция прессы была ужасной – роман назвали «вылазкой классового врага». Это и понятно, поскольку главный герой не принадлежал ни к пролетариям, ни к беднейшим слоям русского крестьянства. Вот состоял бы в партии большевиков, тогда другое дело, а тут вроде бы ни к селу, ни к городу. Припомним, что аналогичные претензии предъявляли автору «Собачьего сердца» и «Белой гвардии». К счастью, Германа надоумили обратиться к Горькому, показать ему своё последнее творение, и случилось так, что молодой журналист чем-то приглянулся пролетарскому писателю. Алексей Максимович высказал немало претензий к тексту сочинения и предложил Герману заново переписать роман, однако нашёл возможность похвалить начинающего литератора. В то время пролетарский писатель в основном занимался тем, что пытался улучшить быт литераторов, помогал им, чем только мог, так что визит Германа к нему оказался очень кстати – Юрий Павлович, что называется, попал в струю.

Думаю, не надо пояснять, что протекция, заступничество или рекомендация влиятельных людей играют огромную, если не решающую роль и в наше время. Писателей сейчас хоть пруд пруди, однако далеко не каждому удаётся покрасоваться на телеэкране: вот он я, прошу меня любить и жаловать! Правда, «экранное время» можно и купить, но мало кому такая роскошь по карману – приходится рассчитывать лишь на протекцию политических соратников, единомышленников и приятелей. У Юрия Германа не было ни денег, ни влиятельных знакомых. Да и основным средством информации в те времена были не телевидение и интернет, а обыкновенная газета. Но если похвала начинающему автору напечатана в центральной прессе, да ещё и со ссылкой на мнение знаменитого писателя – такую путёвку в жизнь не сможет дать даже телевидение. Мало того, что реклама, это ещё и указание для тех, кто только для того и поставлен на своё место – чтобы слушать и читать распоряжения, ну и конечно исполнять. Вот как рассказывал об успехе своего отца Михаил Герман:

«После похвалы Горького отец получил все мыслимые и немыслимые блага, пайки и пропуска – его удачные и не очень – вещи издавались и переиздавались и массовыми тиражами, и в "подарочных" вариантах в роскошных переплётах и с иллюстрациями, шли фильмы по его сценариям».

Восшествие Юрия Германа на пьедестал началось после речи Горького весной 1932 года. На встрече в Московском до¬ме учё¬ных с ту¬рец¬ки¬ми пи¬са¬те¬ля¬ми он за¬явил:

«Всё ча¬ще и ча¬ще мы име¬ем яв¬ле¬ния ис¬клю¬чи¬тель¬но¬го ха¬рак¬те¬ра. Вот вам при¬мер: де¬вят¬над¬ца-ти¬лет¬ний ма¬лый на¬пи¬сал ро¬ман, ге¬ро¬ем ко¬то¬ро¬го взял ин¬же¬не¬ра-хи¬ми¬ка, нем¬ца. На¬ча¬ло ро¬ма¬на про¬ис¬хо¬дит в Шан¬хае, за¬тем он пе¬ре¬бра¬сы¬ва¬ет сво¬е¬го ге¬роя в сре¬ду удар¬ни¬ков Со¬вет¬ско¬го Со¬ю¬за, в ат¬мо¬сфе¬ру эн¬ту¬зи¬аз¬ма. И, не¬смо¬т¬ря на мно¬гие не¬до¬стат¬ки, по¬лу¬чи¬лась прекрасная кни¬га. Ес¬ли ав-тор в даль¬ней¬шем не свих¬нёт шеи, из не¬го мо¬жет вы¬ра¬бо¬тать¬ся круп¬ный пи¬са¬тель. Я го¬во¬рю о Юрии Гер¬мане».

Понятно, что речь пролетарского писателя была опубликована в газете «Правда», а потому все чиновники от литературы при обращении к ним Германа если не брали услужливо под козырёк, то уж во всяком случае, не препятствовали публикации его произведений.

Итак, неуемная жажда славы вовсе не обязательно приводит к отклонениям от нормальной психики ввиду отсутствия жизненных перспектив – надо лишь найти верный ход, точнее подход к будущему покровителю. Дмитрию Быкову это не сразу удалось, поэтому какое-то время талантливый журналист был занят тем, что пытался привлечь к себе внимание самыми разными способами – ещё немного и мог бы выбежать на Тверскую голышом. Впрочем, это из разряда ничем не обоснованных предположений. К счастью, Дима понял, что в деле создания неповторимого собственного имиджа имеет смысл воспользоваться опытом предшественников: Набоков написал «Лолиту», Лимонов заявил о себе, как о скандальном Эдичке. Быков решил пойти гораздо дальше – разразился матом.

Всё началось с издания совместно с Александром Никоновым «матерной газеты». Можно предположить, что тут сказались последствия службы в армии. Это было приложение к еженедельнику «Собеседник» и называлось оно весьма претенциозно – «Мать». Быков позже объяснял, что это была первоапрельская шутка – вроде бы там были вполне политкорректные статьи, однако с матерной терминологией:

«Там были чисто первоапрельские материалы. Серьёзная экономическая статья, выдержанная в этих терминах. "Вследствие таких-то действий правительства настанет полный такой-то!" Серьёзная статья о чеченской войне. И всё это с широкими вкраплениями мата. Статья по истории мата, теория мата. И, наконец, якобы обнаруженные в ленинских архивах его пометки на полях, тоже матом».

Это своё самовыражение Быков пытался как-то оправдать, но уже гораздо позже: «Иногда, если реальность не лезет ни в какие ворота, для её описания годится только мат». Может быть, и так, но стоит ли превращать в площадную брань свою неспособность адекватно описать происходящее? Иногда лучше промолчать, однако, насколько я могу понять, это не в характере Быкова. Стоять с закрытым ртом, когда кругом бог знает что творится – для этого требуются неимоверные усилия и развитый инстинкт самосохранения, которым Быков в те годы ещё не мог похвастать. Трудно сказать, добился ли Быков-матершинник желаемого результата, но фигурантом уголовного дела стал именно за употребление нецензурных выражений в периодической печати. Вслед за двухдневной отсидкой в КПЗ наступило и раскаяние.

В своём увлечении матершиной, критикой сайентологии и визитами в винный магазин Дмитрий не забывал и об иных возможностях самовыражения. С юных лет он писал стихи, даже издал малым тиражом две тоненькие книжечки на собственные сбережения, так что совсем неудивительно, что к двадцати четырём годам стал членом Союза писателей СССР:

«Рекомендовал меня Вознесенский по собственной инициативе, в 1989 году, прочитав “Чёрную речку”. Была такая маленькая поэма, я ему показал её при знакомстве. Он к моим довольно консервативным стихам относился с удивительной для авангардиста доброжелательностью. Он вообще был человек добрый».

В признании Быкова меня несколько смутил акцент на «собственной инициативе» Андрея Вознесенского. Вроде бы никто не утверждал, что известного поэта заставили это сделать под угрозой смерти или, не дай бог, используя шантаж. Скорее всего, не было и рекомендации от влиятельных людей – наверняка Быков воспользовался своим статусом журналиста, чтобы повстречаться с Вознесенским, ну а тут в кустах очень кстати обнаружился «рояль», то есть книжечка со стихами Быкова.

Надо полагать, найдутся и такие недоброжелатели, которые получение официального звания писателя объяснят чуть ли не родственными связями Быкова с признанным поэтом. И правда, можно ли рекомендовать малознакомого юношу в столь важное учреждение, как СП СССР, прочитав всего лишь несколько строф из написанной им тьмы тьмущей поэм, стихотворных пьес, ну и, конечно же, сонетов, хотя за последнее никак не поручусь? Наверняка другие страждущие годами добивались свидания с Вознесенским, Ахмадулиной или Евтушенко, и только Быкову несказанно повезло. Так с какой стати именно ему выпала удача? Оказывается, благодарить надо бы не случай и не только Андрея Вознесенского. К доброму делу приобщились и другие люди:

«Мои стихи знал Успенский. Они ему понравились, и он предложил мне написать цикл стихотворений для их [А.Г. Лазарчука и М.Г. Успенского] романа "Погляди в глаза чудовищ". И когда я их написал, то поскольку роман стал абсолютно культовым и тираж его был огромен и переиздание бесконечное, то эти стихи постепенно стали знать, и вот так я под гумилевским покровительством [Быков занимался исследованием жизни и творчества Николая Гумилёва], под успенско-лазарчуковским дружеским надзором вполз в литературу. А то бы так и сидел бы в журналистике».

Ну вполз и вполз – всё хорошо, что хорошо кончается. Главное, чтобы читатель был доволен. Ну а странные изгибы психики, от матерщины до невиданного многословия, поклонники Быкова уже давно ему простили.

Глава 3. Муки творчества

Каковы истоки творчества? Почему одни люди пишут книги, делают научные открытия, а другим всё это словно бы в диковинку? И впрямь, зачем что-то создавать, придумывать, изобретать, если готовую вещь можно купить, не сейчас, так позже, были б только деньги. Как мы убедились, одним из стимулов творчества может быть желание прославиться, однако, если человек бездарен, никакой покровитель не поможет. Гораздо интереснее понять, почему человек отказывается от карьеры чиновника, научного работника или офицера и берётся за перо.

Вот запись, сделанная Львом Толстым 17 марта 1847 года в палате клиники при Казанском университете:

«Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику, и вот шесть дней, как я почти доволен собою. Les petites causes produisent de grands effets [маленькие причины приводят к серьёзным последствиям]. Я получил Гаонарею [гонорею] <…> от того, от чего она обыкновенно получается; и это пустое обстоятельство дало мне толчок, от которого я стал на ту ступень, на которой я уже давно поставил ногу».

Да это даже не толчок – это удар, от которого не всякий юноша оправится. Сведущие люди утверждают, что с этой болезнью имели несчастье познакомиться и другие литераторы, в частности, Антон Чехов и Владимир Маяковский. Однако с ними это случилось уже в зрелом возрасте, а тут восемнадцатилетний юнец оказывается в столь неприятной ситуации. Надо избавиться от тяжких мыслей, но как? Чтение тут не поможет, поскольку трудно найти книгу, которая бы настолько увлекла, что позволит забыть обо всём на свете. Здесь нужно что-то другое, и вот Лёва, сам ли или с чьей-то помощью, нашёл – он стал описывать в дневнике свои переживания и в скором времени почувствовал, что боль куда-то уходит. И чем больше он писал, тем легче становилось на душе – словно бы он перекладывал свою боль на плечи другого человека. Но это случилось уже после того, как он увлёкся беллетристикой и продолжал писать, поскольку стоило остановиться, и возвращалось чувство вины за то, что успел когда-то натворить:

«Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей на войне, вызывал на дуэль, чтоб убить; проигрывал в карты, проедал труды мужиков; казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал».

Сознание порочности своей натуры побудило Толстого к поиску причин – он «препарировал» свой характер, пытаясь разложить его на составляющие и понять, чем вызваны те или иные поступки. Кто знает, может быть, так и не смог в этом разобраться, но опыт самоанализа позволил ему, когда потребовалось, описать художественными средствами характеры героев своих произведений. Толстой продолжал писать, пока хватало сил, и только это помогло спастись от угрызений совести и желания покончить с жизнью.

Всеволод Гаршин тоже мог кое в чём себя винить, а началось с того, что в его жизни случилось событие, которое поделило жизнь на «до» и «после» – разрыв родителей тяжко отразился на здоровье Севы. Но только к тридцати годам у Гаршина, в то время уже популярного писателя, появились явные признаки психического заболевания – в таких случаях обычно говорят, мол, нервы у него ни к чёрту. Однако это ещё полбеды, а вот когда читаешь строки из письма Гаршина другу, возникает подозрение, что дело тут значительно серьёзнее:

«Более всего угнетает меня безобразные мучительные воспоминания последних двух лет. Господи, как извращает человека болезнь! Чего я только не наделал в своём безумстве. Хотя и существует мнение, что человек с больным мозгом не ответствен за свои поступки, но я по себе вижу, что это не так».

Казалось бы, больного человека трудно в чём-то обвинять, но несомненно, что в минуты просветления Гаршин чувствовал, будто стал обузой для родных. Проблема ещё и в том, что, находясь в неадекватном состоянии, он не мог писать, и потому единственным спасением стал бы уход из жизни. И вот однажды он вышел из своей квартиры и бросился в лестничный пролёт. Судя по всему, причина самоубийства в том, что из-за болезни он уже не мог жить в том мире, который попытался создать своим пером, а другой мир его нисколько не устраивал. В отличие от Льва Толстого, у Всеволода Гаршина не было сил бороться за его переустройство.