Происки любви

Темпераментная музыка, гремевшая в зрительном зале, неожиданно стихла, сменившись на что-то медленное, томительное, щекочущее нервы. Гордин зябко повёл плечами, быстро огляделся.

Лысоватый сосед слева, сильно похожий на актёра Джона Малковича, облизнул тонкие губы и, покосившись на Виктора, загадочно улыбнулся, а потом вдруг неожиданно вульгарно подмигнул ему. Гордина перекосило. Никак не отреагировав, он отвернулся к соседу справа.

Им оказался плотный человечек, практически лишённый шеи, но зато с большими усами, от которых пахло чем-то напоминающим индийские благовония. Человечек этот не обратил на Виктора ни малейшего внимания. Взгляд его чёрных глаз был неотрывно устремлён вперёд, на сцену, на покамест закрытый, но всё более волнительно колыхавшийся занавес.

Музыка зазвучала ещё тише, ещё мучительней, будто зависая в пространстве и готовясь к чему-то, и вдруг, снова резко ломая ритм, взорвалась каскадом бешеных звуков, перелившихся во что-то танговое и страстное. Занавес распахнулся, и в ослепительном, режущем глаза свете узкого луча, прыгнувшего на сцену, появилась женская фигура, стоявшая спиной к публике. Что-то в очертаниях этой фигуры показалось Гордину странно знакомым, близким, как трудно уловимое воспоминание детства.

Ощущение это усилилось ещё больше, когда женщина повернулась, начиная танец, и по залу прошелестел восторженный сластолюбивый шепоток. Что-то в повадке танцовщицы, в её притягивающих движениях было невероятно родное, но в то же время и отталкивающее, дистанция между ним, сидящим в темноте зала, и ею, выхваченной цепким лучом, казалась непреодолимой.

По спине внезапно пополз противный холодок. Он по-прежнему не мог поверить. Он всматривался в неё до боли в глазах и наконец, не выдержав, вскочил с места и побежал вперёд, к сцене, потом в ужасе резко остановился, всё ещё не веря…

Танцовщица вывернулась из обволакивающих её лёгких одежд и, оставшись полуобнажённой, начала неспешно расстёгивать бюстгальтер.

Гордин, оцепенев, неотрывно следил за нею. Ошибки быть не могло, это была она, его законная жена Люба…

Тысячи вопросов роились у него в голове. Как она попала сюда, как преодолела природную свою застенчивость, как решилась выставить себя напоказ перед десятками сладострастных мужиков, почему ничего не сказала ему, никак не предупредила?..

Впрочем, какое это всё имело значение, что он мог теперь сделать, разве в силах он был изменить, остановить это безумное раздевание, за которым с жадностью следили сотни глаз.

Люба переступила ногами в высоких прозрачных туфлях через сползшие на пол трусики и встала, совершенно нагая, посреди огромной пустой сцены, густой темнотой обступившей высвеченное лучом пространство. Ослеплённые этим лучом глаза её невидяще шарили по залу и вдруг остановились на нём.

Это было невероятно, невозможно, он стоял за полосой света, и она просто никак не могла его видеть, и тем не менее Люба пристально смотрела именно на него, это было совершенно очевидно.

Виктор хотел бежать, он просто не мог вынести этого настойчивого, призывного взгляда, но тут же обнаружил, что нет никакой возможности сдвинуться с места – ноги его словно намертво приросли к полу. В ту же секунду произошло нечто совершенно ужасное и непредсказуемое – Люба, по-прежнему неотрывно глядя на него, вдруг отступила чуть назад и широко улыбнулась.

– Какие красивые мужчины к нам нынче приходят! – почти беззвучно прошептала она, но Виктор услышал, вернее, угадал по губам, что она произносит, и от этого пришёл в состояние полного отчаяния.

Она ни в коем случае не могла, не должна была это говорить.

Он протянул к ней похолодевшие руки, словно пытаясь этим жестом остановить её, но Люба напрочь проигнорировала это движение.

– Я вся мокрая! – торжествующе сказала она уже громко, на весь зал. И, неприятно усмехнувшись, вопросила: – Тебе нравятся мокрые женщины?

– Не-е-е-ет! – неимоверным усилием воли заставил себя выкрикнуть Виктор, поскольку всё его существо стремилось ответить «Да!».

– Нет, не нравятся! – убеждая сам себя, уже твёрже повторил он и проснулся.

За окном было ещё темно. Виктор поворочался некоторое время, но сон уже не шёл. Он раздражённо вылез из постели, отправился на кухню, приготовил себе кофе и сел ждать рассвета.

Спустя два часа Гордин шёл по длинному студийному коридору, направляясь в монтажную. Он не выспался, встал очень рано, ночной кошмар всё ещё сидел у него в подсознании, зудя какой-то бесконечной, раздражающей нотой, как невидимый комарик. От этого всё окружающее он воспринимал сегодня с дополнительной остротой, боковым зрением выхватывая на ходу детали, на которые в обычном состоянии он не обратил бы никакого внимания. Покосившаяся табличка на двери, скрипучая дверь туалета, полная окурков жестяная банка из-под плёнки, оставленная на подоконнике лестничного пролёта, – всё вызывало в нём резкое отвращение, и если бы не Люся, уже полтора часа ждущая его в монтажной, Гордин, скорей всего, повернул бы назад.

В конце коридора возник силуэт, становящийся по мере приближения всё более знакомым. Собственно, ещё до того, как он разглядел фигуру, а потом и лицо, он ещё издали уловил походку. Так переступать ногами, плавно поводя бёдрами, могла только одна женщина, с которой как раз он хотел бы сейчас встретиться меньше всего, – Нонна Поглазова.

Виктор внутренне заметался, но деваться было некуда – все спасительные ответвления километрового коридора он уже миновал.

– Виктор Борисович! Какая встреча! – насмешливо сказала Нонна Поглазова своим хрипловатым голосом.

– Привет! – буркнул Виктор.

За прошедшие со времён несостоявшегося фильма о Екатерине Великой годы он многократно видел её во всевозможных телевизионных передачах, они не раз могли случайно встретиться на студии, в Доме кино или в каком-то другом публичном месте, но судьба как-то постоянно разводила их, так что нос к носу они с тех пор столкнулись впервые.

Гордин заметил, что время безусловно изменило Нонну По-глазову – из неё окончательно ушло всё девичье, непосредственное, что когда-то так подкупало его, она превратилась в женщину в расцвете лет, главной заботой которой становилось теперь стремление любым путём продержаться в этом качестве как можно дольше.

– Как жизнь, Витя? – поинтересовалась бывшая возлюбленная, чуть щуря свои, тщательно подкрашенные глаза болотного цвета.

Виктор знал, что на самом деле глаза у Нонны Поглазовой были маленькие, то есть намного меньше, чем ей бы хотелось, и оттого на макияж у неё уходило не менее полутора часов. Он повёл плечами, что означало, что жизнь у него идёт нормально, хотя могло бы быть и лучше.

– Я слышала, ты опять в запуске?

– Угу, – односложно ответил Гордин, не очень желая влезать в подробности работы над картиной.

– Ну что ж, поздравляю, – задумчиво сказала Нонна Поглазова, не выражая при этом ни малейшего поползновения продолжить движение в своём направлении. – Хоть денег заработаешь.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Виктор.