Иоганн ван Роттенхерц – охотник на монстров

– Не иначе из-за твоего куцего хвоста, которым ты пол метешь, – неумело начала флирт мадам Тильда.

– О нет, мой горный цветок, – хальст подошел, и, глядя снизу вверх, приобнял пышную даму за попу. – Чтобы раскрыть секрет, меня просто надо увидеть без бренных оков одежды. Хотя и хвостом, – он обвил означенный орган, увенчанный кисточкой, вокруг голени предмета своих воздыханий, – я кое-что умею.

– Так уж и умеешь! – солидная дама хихикнула как институтка и прикрыла губы ладонью, которой мог бы позавидовать и гренадер.

– Не сомневайся! – хальст легонько пожал мягкое место, которое обнимал и преданно снизу вверх посмотрел в васильковые глаза Тильды. – Лишь дай мне накормить своего изнывающего от голода патрона, и я вернусь, дабы продемонстрировать тебе секреты плотской любви, которыми владеет только мой народ! Он, мой хозяин, там наверху, лечит вашего мальчика.

– Ааа, – поскучнела кухарка и отстранила коротышку от тела. – Вернулся, значит. Ну, вы это… – царица кухни помолчала. – Лечите, короче, скорее наш кошачий ужас, а то старый хер злой ходит, будто геморрой разыгрался, даже ко мне на кухню начал заглядывать, хромой паскудник, девок пугает.

– Всенепременно, – Гиттемшпиц начал активно накладывать на тарелку снедь для Иоганна – сыр, колбасу, бутылку вина, зелень, увел прямо с противня половину цыпленка, пару пирожных и холодный суп. – А почему же кошачий ужас? – полюбопытствовал он между делом, поняв, что романтический момент все равно упущен.

– А ты не знаешь? – вздохнула кухарка и вернулась к вивисекции невинных овощей. – Видел его кота?

– Еще бы! – хальст улучил момент и продемонстрировал Тильде изодранные руки. – Но и историю про кошку, за которой он присматривал, тоже слышал.

– А ты не верь всему, что слышишь, – совсем поскучнела кухарка, и буркнула, почти в сторону. – Умерла та кошка, а из котят один этот остался, самый злющий.

– Любопытно, – особо не задумываясь об услышанном, Гиттемшпиц прихватил поднос, украл для себя полкувшина пива и двинулся прочь. – Ну, до вечера, моншер, как у вас говорят.

Кухарка лишь неопределенно покачала головой, печально посмотрев вслед говорливому пушистику.

К вечеру Карла Луи пробил озноб, ребенок лежал, будто пораженный черной лихорадкой, по телу изредка проходили спазмы, глаза закатились, руки хваткой дога вцепились в простыню.

– Держись, парень, – Иоганн так и не притронулся к пище, он сидел возле постели больного, держал мальчишку за руку и говорил. – Ты не станешь еще одним ребенком, чью жизнь разрушил мой обожаемый родитель. Тьма побеждает, когда мы сдаемся, когда решаем, что борьба бесполезна. Зло торжествует, когда свет бездействует. Все это есть в достатке в нашей душе. Плохое и хорошее, скверное и правильное. Мы сами делаем выбор. Ты сможешь победить. У тебя есть силы. Я же вижу. Вспомни все доброе, все хорошее, что было в твоей жизни, улыбку матери, наставления отца, смех сестры, брата, суровую любовь деда. Вспомни, наконец, эту несчастную кошку, Агнесса говорила, ты даже с кочергой в руке защищал ее от собак. Видишь, сколько в тебе верного! Разве все это не стоит борьбы? Держись, дерись против него, я достал тебе славную шпагу, шваркарасец, но никто, кроме тебя самого не сумеет ей воспользоваться!

Луи скрутил спазм, он забился в судорогах, изо рта пошла пена, затем он бессильно обмяк, продолжив слабо сотрясаться всем телом.

– Ни за что не пускай сюда его мать, – могильным голосом произнес охотник. – А лучше дай мне ключ, я запрусь изнутри. До завтра ты свободен.

Гиттемшпиц забористо ругнулся, швырнул под ноги ван Роттенхерцу ключ и ушел, громко хлопнув дверью.

Темная комната, мягкая кровать, живое тепло рядом и довольное дыхание удовлетворенной женщины, что еще нужно честному хальсту поздней ночью? Кое-что нужно, вспомнил же, черт его дери, рогатого дурака. Слуга Иоганна никогда не мог заставиться себя бездействовать, если считал, что есть проблема, которую он может решить. С кухни приятно пахло жирной, правильной едой, мадам Тильда еще не спала.

– Так что там с этой кошкой? – невинно, как ему казалось, поинтересовался напарник охотника на монстров.

Последовало долгое молчание, тишина звенела от напряжения.

– Тебе лучше не знать, – тяжело вздохнув, ответила Тильда, – вдруг вы перестанете его лечить.

– Я ему ничего не скажу, – горячо поклялся хальст.

– Мужики всегда врут, – зло откликнулась кухарка, – какой бы породы не были.

– Глаз даю! – пообещал мохнатый любовник.

Вновь молчание.

– Есть дерьмо, которое лучше даже палкой не трогать, – голос мадам Тильды снизился до легкого шепота. – Эта кошка умерла, плохо умерла, котята тоже, все, кроме одного, самого злого. Пацан и правда заботился о ней, до родов, а после родов…

Тишина. Всхлипы. Кухарка, казавшаяся несокрушимой и все видавшей в этой жизни, тихо, не напоказ, плакала.

На следующее утро у Карла Луи пошли кровавые слезы из глаз, к вечеру его пот начал серебриться в лучах закатного солнца. А днем позже, утром, ребенка скрутил спазм, изо рта, носа, ушей, из пор хлынула кровь. Все белье хальст тайно вынес и сжег, заменив на новое. Днем Луи открыл глаза, полностью красные от крови, осмысленно посмотрел на Иоганна и плюнул тому в лицо. Вечером ван Роттенхерц уехал.

Хальст остался прилаживать браслеты, сторожить сон страдающего ребенка и тревожиться за своего патрона.

Вернусь добить

Месяц войны издыхал, холодное дыхание осени выжгло из воздуха все тепло, ветер нес желтые листья, а на небеса кто-то накинул рваное покрывало серых облаков. Вдали, над озером Лами, небрежными штрихами карандаша на синем холсте шел дождь. Поблизости от особняка де Люмино было сухо, но внизу, под утесом, будто любовник на первом свидании, волновалось Плевро.

По дорожке парка, сквозь легкий водяной туман, шли двое. Иоганн ван Роттенхерц сменил плащ с пелериной и сюртук на кожаный кафтан с широкими отворотами, блестевший медью заклепок и ременных пряжек. На голове алмарца была широкополая шляпа с высокой строгой тульей. Он шел медленно, периодически глухо кашлял, непогода плохо влияла на больную ногу, и, кажется, сорокалетний мужчина где-то подхватил простуду.

Рядом с алмарцем, легкой, почти танцующей походкой шел невысокий, крепкий мужчина около тридцати лет, весь от макушки до щегольских ботфорт, он имел вид лихой и небрежный. Широкое лицо, озорные глаза, не раз переломанный нос, трехдневная щетина, наглая ухмылка, смолисто-черные волосы, уложенные маслом и стянутые в узкий хвост. Двубортная кожаная курка с начищенными серебряными пуговицами в три ряда, обильно усаженная шипами, широкий пояс, расхлябанная портупея через плечо, кожаные штаны на шнуровке. За спиной укреплен двуручный меч, к поясу прикован цепями молитвенник в стальном переплете. А на груди болтается на волосяном ремне священный знак в виде серебряного черепа с кругом во лбу. Спутник ван Роттенхерца был священником, вернее, братом ордена охотников на нежить.

Впереди возвышался особняк маркизов, своим веселым, вычурным и ярким видом он будто бросал вызов непогоде.

– Какая славная дыра! – возвестил насмешливым голосом спутник алмарца. – Если винный погреб соответствует каменной визитке, я перестану жалеть, что бросил из-за тебя турнир.

На протяжении всего месяца Войны – гетербагора, проходили разнообразные турниры, воинские состязания, фестивали боевых искусств и тому подобные мероприятия. Брат Маркос, чей меч был много острее языка, несмотря на свой духовный сан, был их завсегдатаем и нередко победителем. Живые противники мало пугали человека, с детства натасканного на вампиров и мертвых кирасиров.

Иоганн был не слишком расположен к шутливой беседе, но все же выдавил из себя:

– Уверен, тебе понравится, и ты наверняка не будешь злоупотреблять своим положением гостя, – он немного помолчал, прервавшись на кашель. – И не уронишь высокого звания духовной особы.

– Уронил бы пару раз, если найдется достаточно смазливая служаночка, – охотник на нежить замахал руками. – И не надо мне про целибат! Я не женихаться буду, а трахаться.

Иоганн был молчалив от того, что ему было стыдно перед другом – Маркос действительно очень любил турниры. Но безропотно согласился сопровождать алмарца, поскольку до сих пор хорошо помнил старое кладбище пять лет назад, сотни живых мертвецов, вылезающих из могил, и ван Роттенхерца вместе с верным хальстом, оборонявших священника до тех пор, пока тот не закончил литанию упокоения.

Были и другие причины. Охотник на монстров считал своим провалом необходимость призвать на помощь священника. Отчасти потому, что он воспитывался в монастыре, где каждый норовил воспользоваться возможностью напомнить неудачно родившемуся мальчишке, из чьих чресл он вылез. Отчасти из-за профессиональной гордости, назойливо зудевшей «справимся и без святош». Но большей частью потому, что он был слаб в вере. Иоганн не отрицал существования Единого – сложно отрицать существование бога, каждый день являющего чудеса. Просто ему казалось, что это как-то лицемерно. Что это за бог такой, заставляющий делать людей всю работу за него. Как столь могучий бог, наделяющий своей благодатью столько священников, творящих благое его волей, мог допускать существование демонов, нежити, хаотической скверны Пучины, церковной коррупции и голодных сирот? Почему он – великий и всеблагой, не спустился из своих небесных чертогов и не навел порядок сам, позволяя людям, не редко скорбным разумением, работать от своего имени, часто не только на пользу и во вред? И Иоганна не устраивали пояснения о божественном плане, громоздком и непостижимом для человеческого разума. Он считал это слабой отговоркой. Коли ты бог для людей – то будь любезен, объясни для них понятным языком.

Но сейчас на кону стояла жизнь и душа невинного ребенка, к тому же наверняка не разделявшего мнения Иоганна, а кто он, в конце концов, такой, чтобы решать за других. Потому охотник на монстров Иоганн ван Роттенхерц и брат Маркос Шваркарасского Ордена Охотников на нежить неспешно приближались к особняку де Люмино, дежурно перебрасываясь остротами.

Два пухлых ребеночка из фонтана провожали прохожих сочувствующими взглядами, в потухшем мире ранней осени озорные детишки казались тусклыми и поскучневшими.

Минуло несколько дней. Дней, проведенных в тяжелой, казавшейся почти бесполезной, борьбе. Дверь распахнулась, разгневанный Иоганн, резко постукивая тростью по наборному паркету, выскочил из комнаты Луи в галерею, окаймлявшую второй этаж. В нем до сих пор все выло и клокотало. Но Маркос был прав. Несколько гневных шагов, пара мрачных мыслей о недавней ссоре, воспоминание о двенадцатилетнем парне, пытающемся выцарапать себе глаза, и позже о парне, корчащемся в жестких оковах, под монотонный звук литании исцеления. Невыносимо. Похоже, ван Роттенхерц начал привязываться к своему «пациенту». Наконец, охотник понял, что в галерее он не один.

Лунный свет проникал через узорчатые окна, заливая колоннаду белым сиянием Лунной Леди, набиравшей силу и легким, зловещим багрянцем злобной луны Хас. Навстречу алмарцу, со свечой в руке, выступил человек в темном халате, стянутым поясом с золотистыми кистями, на голове ночного обитателя особняка была расшитая феска, ноги в мягких тапочках издавали потешные шлепки.

– Добрый день, месье ван Роттенхерц, я прибыл узнать все ли в порядке, вы и ваш гость… так кричали, – голос, пытавшийся казаться твердым, звучал заискивающе.

Так кричали: «Убирайся, Иоганн! Единым заклинаю – убирайся! Ты не ешь, не пьешь, не спишь. Ноешь, как побитая сука. И мешаешь! Пойди, перекуси чего-нибудь. Трахни служанку. Или своего хальста за бороду потаскай, я видел, как он стянул серебряную вилку. Только уберись отсюда. Богом прошу. Да, мальчик кричит, корчится, да, ему больно. И да, сейчас ты не можешь ему помочь. И длишь агонию, мешая мне сосредоточиться. Думаешь, это легко?! Да нихера, впервые вижу такое сильное некропоражение. Все, все я сказал. Иди». Алмарец знал, что охотник на нежить прав, но уходить не хотел, ему казалось, что, если он уйдет – проиграет, бросит ребенка на произвол судьбы, лишит сил бороться. Но ничего не произошло, более того, с уходом Иоганна Луи начал выть тише и перестал метаться в цепях.

– Приветствую, герр маркиз, все благополучно, всего лишь часть рабочего процесса. Не могу сказать, что вашему мальчику ничего не угрожает, но он в надежных руках. Брат Маркос знает свое дело, – охотник ухмыльнулся уголками губ. – Ему ведь благоволит Единый.

– Славно, – облегченно кивнул младший, правящий де Люмино, осознавая, что ему не придется разнимать двух профессиональных убийц. – А что же вы?

– Я, похоже, немного перенапрягся, – Иоганн закашлялся, слова давались тяжело, за три бессонные ночи его болезнь неприятно прогрессировала. – Нужно немного передохнуть и развеяться.

– В таком случае, позвольте предложить вам чашку кофе и компанию, – голос Виктора сделался немного заискивающим, почти просящим. Как никогда он производил впечатление человека, который хочет, чтобы «все было хорошо».