Пущенные по миру

И когда снег ещё лежал по угорьям да увалам и солнце с утра только едва затеплилось, в тот день из района нагрянул с людьми уполномоченный Снегов проводить по сёлам и деревням эту самую коллективизацию. Начали с ближайшей – Кухтинки…

Собрали в сельсовете беднятских активистов и решали: с чего начать? Снегов велел Антипу Бедину срочно созвать деревенский сход, активисты побежали по селу скликать односельчан. И когда народ собрался перед избой-читальней, уполномоченный Снегов, в длинном как шинель сером пальто, довольно плотный, но невысокого роста, любопытным взглядом оглядывал толпы собравшегося люда. Рядом с ним стоял Антип Бедин в дарованном ему Егором полушубке. Антип, который вдобавок являлся ещё и секретарём местной партийной ячейки, ещё до этого важного события, провёл среди жителей свою агитацию, чтобы все желающие и сомневающиеся немедленно подавали заявления о вступлении в колхоз. И не думали вредительским способом избавляться от своих хозяйств, как это происходило в других районах. А кто шибко будет упираться, он, как активист колхозного движения, советует всем по-хорошему отменить своё упрямство и добровольно идти вслед за сознательной массой будущих колхозников.

Одним словом, всем без исключения было оглашено партийное требование: обобществить все личные наделы земли, посевочный, уборочный и прочий инвентарь, семенное и фуражное зерно, а также скот и другую живность. Но если добровольно не подчинятся, тогда станут изымать у всех в принудительном порядке всё, что было перечислено.

– Я хочу вам сказать, люди добрые, – начал уполномоченный, – что ваше село вступает в новую жизнь. Вам выпало счастье объединиться в коллектив сельхозпроизводителей. Для этого вы должны написать добровольно заявления о вступлении в колхоз. Я надеюсь на вашу сознательность, что вы все так и сделаете. На обдумывание отводится время до утра завтрашнего дня…

Можно сказать, в таком духе он и продолжал, при этом объяснил непростое положение в стране с хлебообеспечением. Эту задачу и должны решать совместно на общей земле все крестьяне, но только не врозь.

Когда Снегов закончил речь, к нему посыпались градом вопросы: какая жизнь ожидает всех в колхозе, как между всеми будет делиться хлеб и все прочее?

Братья Мартунины стояли почти в середине толпы односельчан. Тут были дряхлые старики, бабы, дети, всем было крайне интересно посмотреть на гостя из города и какие он будет говорить слова. Епифан во все глаза пялился на выступавшего уполномоченного, и за каждым его словом кивал, будто безоговорочно соглашался с оратором. Хотя на самом деле испытывал в душе безотчетный страх – мол, с этой их агитацией как бы его не отстранили от егерства да не затолкали силком в колхоз, и тогда ему не будет полнокровной счастливой жизни без своей любимой работы. Ответы Снегова братья слушали рассеянно, так как теперь для них это уже мало что значило, ведь всех ожидала исключительно подневольная жизнь.

– Товарищи крестьяне, в колхозе будет всем замечательно, будем весело жить и вместе, сообща трудиться и заработанное отдавать каждому в зависимости от вклада в общее дело. Чего нужно еще желать? Я уже говорил, – между тем продолжал уполномоченный, – что в молодой Стране советов серьёзная политическая обстановка, ибо всюду у нас враги: и за кордоном, и внутри… Так к чему я вас призываю: надо сообща организовать колхоз, дабы показать врагам нашу коллективистскую силу, и тогда нас никто в мире не одолеет… – в таком духе уполномоченный продолжал развивать свою витиеватую речь.

Люди стали уже скучать и недовольно хмуриться. А Егор, с самого начала настроенный своенравно и даже в чем-то враждебно против приезжего, стоял несколько подбоченясь, с полным затаённым несогласием со всем тем, что тот провозглашал. Он весьма осторожно выглядывал из-за чьей-то спины, собрав у переносицы свои темные кустистые брови, точно вычерченные углем. Между тем он увидел, как Бедин ощупывающим взором окидывал почти каждого из толпы и вот, кажется, пристально зацепился на нем и на его чрезвычайно суровом лице, выразилось этакое восторженное чувство радости: мол, ага, вот я тебя и поймал с твоими крамольными мыслишками. Антип стоял, заложив за спину руки и слегка приподняв ногу, и как-то одним коленом подергивал, так что казалось, будто ему что-то попало под каблук и мешало принять удобную позу. Но это ему вовсе не мешало бросать уверенный взгляд, скользящий поверх всех голов. Правда, ему единственно не понравилось, как Снегов начал говорить – что заявления они будут писать не принудительно, а добровольно. И когда тот дал ему решающее слово, Антип зычным голосом объявил, что под правление колхоза он временно отводит свою избу, а его подворье сможет послужить пока для скотины общим базом. И чтобы с завтрашнего утра начали все до одного приводить скотину и заодно приносили (собственноручно написанные) заявления о вступлении в колхоз:

– В общем, товарищи, так: коров, лошадей, инвентарь – это как кровь из носу, и упряжь, телеги само собой. А вот овцы пока не нужны…

«И чёрт с ней, с землёй, – с облегчением подумал Егор, – без неё, матушки, как-нибудь управлюсь. Правда, без своего хлеба будет плохо. Но как зачну деньги грести вовсю, тогда и хлеба куплю. А почему про овец он сказал, что пока не нужны, значитца, заберут опосля?» Но по этому вопросу Егор не стал искать разъяснений, рассудив по-своему: «Ежели сразу не возьмут, то опосля шиш кто им отдаст. Ещё неизвестно, как будут люди расставаться с коровами и конями. И вот опять же, не захотел писать заявление – можешь ничего не вести, живи единолично…».

Потом было объявлено голосование: кто согласен из всех тут присутствующих записываться в колхоз, а кто воздерживается? И Егор был донельзя поражён, когда увидел, как люди с некоторой оглядкой на других с робостью подымали руки за колхоз, хотя далеко не все – с охотой. Епифан, не глядя на людей, почти первым вытянул кверху руку. А Егор под впечатлением собственных мыслей замешкался, однако, быстро оглядев близстоящих, поднявших в своём большинстве руки, стал нехотя, как-то неуверенно, вытягивать вверх свою.

В толпе после голосования долго не унимался ропот. Егор, не увидев среди людей Степана Горчихина, полагал, что тот не соизволил прийти на сход. Однако он стоял позади всех рядом со своим тестем Селифаном Пряхиным в компании нескольких зажиточных мужиков…

После схода, когда братья Мартунины не спеша вышагивали по весенней осклизлой от распутицы грязной дороге домой, Епифан спросил у брата:

– Кажись, ты был круто не согласен, а пошто тогда голосовал в пользу колхоза?

– Не глупи, братан, – презрительно бросил Егор. – А ты думаешь, все так и согласны? Просто страх вынудил. Да и ты, я вижу, не больно смел…

– Зато я верю, что бедняку в колхозе одно спасение. И кто даст табе али мне эту трактору, как его… ферздонт? А колхозу – пожалуйста. И будет так пахать, что всем станет завидно, мне тоже… Но я пока при своём деле.

– А вот скажи, ты себя бедняком не считаешь? – ехидно спросил Егор.

– И не богач, как ты…

– Обо мне и вороны не каркают, есть побогаче. Но богатство с неба само не валится, я это теперь понял. У нас много не бедняков, а лентяев вроде тебя, Епифан. Говоришь, трактор обещают, а кто знает, как оно с ихним трактором на деле выйдет, кто за него сядет управлять, коли дадут?

– Зря ты меня в лентяи записал, я на службе, поэтому за богатством не тянусь, как ты. А до техники охочий человек завсегда найдется. Мне только чудно, чего это Антип на своем дворе колхоз устраивает?

– Во-во, оно самое, как придет, я ему, супостату, все скажу; заморит животину без хозяйского догляда.

– Не связывайся с ним, братан, вот кто воистину бездельник!

– Он ко мне сам вяжется. Так вот ты сам голосовал, – продолжал Егор, – а в колхоз не вступишь, ведь так? Сам как-то говорил, что от леса ни перед чем не отречёшься?

– А что ты сравнил. Лес сторожить – это государственное дело! Дак я же ещё состою в обществе лесоводов, так что я давно коллективист. А вот тебе, Егорка, надобно подумать. Коли тебе своё дело дороже, смотри – от колхоза не сторонись.

– Ерунда, сам слыхал о добровольном начинании колхозов. Может, хозяйство маленько убавлю, а сам туда не пойду, жинка пущай, и довольно. Твоя небось к тебе на кордон убежит? – при этом Егор лукаво усмехнулся.

– Дак они скажут, что мы, хуже вас, и тоже сабе не пойдут.

– Интересно, как поступит Степан Горчихин? – вдруг спросил Епифан, поглядев на брата.

– Наверно, его к ногтю, поэтому не пришов – чует волк, когда жареным запахнет; небось укладывается бежать?

– Нет, он стояв сзади, куда ему бечь? Со своим тестем…

– На кудыкину гору, ему есть от чего деру задать, хотя сейчас у него работников нету.

– Ежели надо – возьмут за старое, а вообще-то он поимел давно с Антипкой блат, но тот его все равно не любит…

– То-то и оно, что он никого не любит, хотя ко мне наведывается не только за чаркой посидеть – мой вкус к жизни распознает. Степан налог в срок поставлял, а он ему все одне накручивал и где надо жаловался за прошлые его грехи, когда в продразверстку увозил прятать хлеб в лес. И представь себе – предоставил справку о якобы сдаваемом хлебушке.

– И дураку понятно, что достал за магарыч… Между прочим, Антипка ему свой должок ещё с дореволюционной поры не вернул, вот он и истребовал справку с должника…

– Брешут люди, это тебе не старое время, – потом, подумав, прибавил: – Неужто его справка выручила?

– А что тут мудрёного, ежели люди сами видели, как Степан похаживал к Бедину…

* * *

Весенние события быстро облетели сельскую округу. И вскоре засуетилось, заговорило всё сельское население, придя в доселе невиданное движение: во дворах крестьян мычали коровы, блеяли овцы, визжали поросята и свиньи, ржали лошади, сбилась в кучу домашняя птица. Некоторые проворные и находчивые мужики, вопреки увещеваниям и угрозам Бедина, ещё до этого рокового дня для их хозяйств в строгой тайне резали и скот, и живность, а другие из-за страха побоялись уничтожать своё хозяйство, которое наживалось с таким большим трудом, что невольно до последнего надеялись на его спасение. Словом, во всех дворах скотина, вся живность загомонила на своих языках. Людской панически-нервный неумолчный говор стоял буквально на каждом подворье. Что там говорить, ведь люди боялись расставаться со своими хозяйствами и многие запоздало жалели, что ещё задолго до этого дня под каким-то предлогом не распродали скот и птицу.

Через три дня после схода в доме Горчихина побывала из района с местными активистами целая делегация. Описали всё имущество, а самого хозяина с его семейством посадили на телеги и отправили в неизвестном направлении, после чего у некоторых сильно сомневающихся насчёт того, нужно ли вступать в колхоз, все колебания, перешедшие в сущий страх, как рукой сняло, и мигом написали заявления.

Ещё до приезда уполномоченного половину гурта овец в восемнадцать голов Егор порезал, мясо продал, шкуры оставил для выделки. А теперь, когда выяснилось, что овец оставляют хозяевам, он донельзя на себя рассердился и проклял Епифана, посоветовавшего ему так поступить. И тогда на сходе был готов ударить оземь шапкой да отругать брата-паникера, однако он вспомнил, что не всех порешил овец, а значит, со временем возродит поголовье, и от этого радость вытеснила нахлынувший приступ гнева.

И вот когда уже почти из всех дворов стали выводить коров, а кто-то сразу и лошадей, Егор решил повременить, загнал страх подальше в душу и взирал со двора на улицу, где из разных концов доносилось отчаянное мычание коров, которых вели на поводу хозяева к общественному базу, обустроенному мужиками на скорую руку на хлипком подворье Бединых.

К Егору, всё так же неподвижно стоявшему в воротах, чуть позже подошла жена Настя. И сперва молчала, как и он; но видя, что народ ведёт скотину, назойливо повторяла:

– Егорка, чего ты не ведёшь, чего выжидать, выводи, говорю, ведь это добром для нас не кончится, люди знают, что делают, а мы? Егорка, чего оглох?

– Цыц ты, неугомонная баба, раскудахталась! Нешто, я не понимаю слов, означающих добровольное сдатие, а значит, хочешь – веди, а можешь ослушаться.

– Так ты не в своём уме, Егор. Разве людям не жалко свою скотину, а? – чуть ли не плача продолжала жена.

– Чёрт их маму знает, нешто они все с ума посходили, будто перед каким светопреставлением! Епифан увел, ты видела? – спросил он и в нерешительности задумался.

– Так он рано в лес уехал.

– Драпанул братан! Одначе умён, да разве от этого убежит? Намедни он сказывал: всё отдаст, а вот, поди, схитрил?

– Ну гляди, поведу сама! – звонко крикнула Настя. Обе их дочери, выскочившие из сеней на голоса родителей, выглядывали с крыльца.

Какое-то время Егор безмолвно размышлял – всё-таки людская активность, с какой многие ринулись в колхоз, ввела его в некоторое смятение, и, поборовшись со своей гордыней, он про себя выругался и валко пошагал в хлев. Там долго придирчиво разглядывал своих трех коровок, две из которых уже отелились. Какую же оставить себе, а каких увести? Нет уж, дудки им, поведёт одну, стельную, тех было жалко. Из пары лошадей выбрал тоже похуже, прихрамывающую, а всё равно и эту отдавать было жалко, словно отрываешь от себя родную плоть. Если оставит обоих, тогда придут и уведут насильно, говорят, такое произошло в другой деревне.