Дерсу Узала

С 12 по 16 ноября мы простояли на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе сырые кожи на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами, каждый по своей ноге.

17-го утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.

Глава 19

Возвращение Хей-ба-тоу

Сильный ветер. – Приключения Хей-ба-тоу. – Снаряжение в зимний путь. – Устройство нарт. – Рыбная ловля. – Привычка удэгейцев к холоду. – Саджи. – Зимний поход. – Накануне выступления. – Нартовый обоз. – Река Кусун с притоками. – Тигровая скала. – Горные породы. – Выгоревшие леса. – Зимняя палатка. – Лесные птицы. – Удэгеец Сунцай.

В геологическом отношении эта часть побережья малоинтересна. Между Унтугу и рекой Кузнецова горные породы располагаются в следующем порядке: около ручья Унтугу-Сагды с правой стороны виднеются выходы конгломератов из мелкой окатанной гальки, имеющие протяжение от северо-востока к юго-западу – 51° с углом падения в 18°; далее, у мыса Хорло-дуони, – красные метаморфизованные лавы; еще южнее, около реки Кань-чжоу, – цветные чередующиеся слои базальтового туфа мощностью около 120–130 м и еще дальше – какая-то изверженная зеленокаменная порода со шлирами. Около ключика Куа – высокие береговые террасы с массивным основанием из какой-то темной горной породы с неправильной трещиноватостью и, наконец, близ утеса Ха-диэ – та же неизвестная порода, но с плитняковой вертикальной отдельностью. 22 ноября мы достигли реки Тахобе, а 23-го утром пришли на Кусун.

Еще со вчерашнего дня погода начала хмуриться. Барометр стоял на 756 при –10°. Небо было покрыто тучами. Около 10 часов утра пошел небольшой снег, продолжавшийся до полудня.

После короткого отдыха у туземцев на Кусуне я хотел было идти дальше, но они посоветовали мне остаться у них еще на день. Удэгейцы говорили, что после долгого затишья и морочной погоды надо непременно ждать очень сильного ветра. Местные китайцы тоже были встревожены. Они часто посматривали на запад. Я спросил, в чем дело. Они указали на хребет Кямо, покрытый снегом.

Тут только я заметил, что гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые: горы точно дымились. По их словам, ветер от хребта Кямо до моря доходит через два часа.

Китайцы привязывали крыши фанз к ближайшим пням и деревьям, а зароды с хлебом прикрывали сетями, сплетенными из травы. Действительно, часов около двух пополудни начал дуть ветер, сначала тихий и ровный, а затем все усиливающийся. Вместе с ветром шла какая-то мгла. Это были снег, пыль и сухая листва, поднятая с земли вихрем. К вечеру ветер достиг наивысшего напряжения. Я вышел с анемометром, чтобы смерить его силу, но порывом его сломало колесо прибора, а самого меня едва не опрокинуло на землю. Мельком я видел, как по воздуху летели доска и кусок древесной коры, сорванные с какой-то крыши. Около фанзы стояла двухколесная китайская арба. Ветром ее перекатило через весь двор и прижало к забору. Один стог с сеном был плохо увязан, и в несколько минут от него не осталось и следа.

К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много деревьев, вывороченных с корнями, лежало на земле. С восходом солнца ветер упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.

Надо было идти дальше, но как-то не хотелось: спутники мои устали, а китайцы были так гостеприимны. Я решил продневать у них еще одни сутки – и хорошо сделал. Вечером в этот день с моря прибежал молодой удэгеец и сообщил радостную весть: Хей-ба-тоу с лодкой возвратился назад и все имущество наше цело. Мои спутники кричали «ура» и радостно пожимали друг другу руки. И действительно, было чему радоваться; я сам был готов пуститься в пляс.

На другой день, чуть свет, мы все были на берегу. Хей-ба-тоу радовался не меньше нас. Стрелки теснились к нему и засыпали вопросами. Оказалось, что сильный ветер подхватил его около реки Каньчжу и отнес к острову Сахалин. Хей-ба-тоу не растерялся и всячески старался держаться ближе к берегу, зная, что иначе его отнесет в Японию. С острова Сахалин он перебрался в Советскую (бывшую Императорскую) Гавань и уже оттуда спустился на юг вдоль берега моря. На реке Нахтоху он узнал от удэгейцев, что мы пошли на Амагу, тогда и он отправился за нами вдогонку. Вчерашнюю бурю он пережил на реке Холонку и затем в один день дошел до Кусуна.

Тотчас у меня в голове созрел новый план: я решил подняться по реке Кусун до Сихотэ-Алиня и выйти на Бикин. Продовольствие, инструменты, теплая одежда, обувь, снаряжение и патроны – все это было теперь с нами.

Хей-ба-тоу тоже решил зазимовать на Кусуне. Плавание по морю стало затруднительным: у берегов появилось много плавающего льда, устья рек замерзли.

Не мешкая, стрелки стали разгружать лодку. Когда с нее были сняты мачты, руль и паруса, они вытащили ее на берег и поставили на деревянные катки, подперев с обеих сторон кольями.

На другой день мы принялись за устройство шести нарт. Три мы достали у удэгейцев, а три приходилось сделать самим. Захаров и Аринин умели плотничать. В помощь им были приставлены еще два удэгейца. На Дерсу было возложено общее руководство работами. Всякие замечания его были всегда кстати, стрелки привыкли, не спорили с ним и не приступали к работе до тех пор, пока не получали его одобрения.

На эту работу ушло 10 суток. Временами мои спутники ходили на охоту, иногда удачно, но часто возвращались ни с чем. С кусунскими удэгейцами мы подружились и всех наперечет знали в лицо и по именам.

25 ноября я, Дерсу и Аринин вместе с туземцами отправились на рыбную ловлю к устью Кусуна. Удэгейцы захватили с собой тростниковые факелы и тяжелые деревянные колотушки.

Между протоками, на одном из островов, заросших осиной, ольхой и тальниками, мы нашли какие-то странные постройки, крытые травой. Я сразу узнал работу японцев. Это были хищнические рыбалки, совершенно незаметные как с суши, так и со стороны моря. Один из таких шалашей мы использовали для себя.

Вода в заводи хорошо замерзла. Лед был гладкий, как зеркало, чистый и прозрачный; сквозь него хорошо были видны мели, глубокие места, водоросли, камни и утонувший плавник. Удэгейцы сделали несколько прорубей и спустили в них двойную сеть. Когда стемнело, они зажгли тростниковые факелы и затем побежали по направлению к прорубям, время от времени с силой бросая на лед колотушки. Испуганная светом и шумом рыба, как шальная, бросалась вперед и путалась в сетях. Улов был удачный. За один раз они поймали одного морского тайменя, 3 морских мальм, 4 кунж и 11 красноперок. Потом удэгейцы снова опустили сети в проруби и погнали рыбу с другой стороны, потом перешли на озеро, оттуда в протоку, на реку и опять в заводь.

В 10 часов вечера мы окончили ловлю. Часть туземцев пошла домой, остальные остались ночевать на рыбалке. Среди последних был удэгеец Логада, знакомый мне еще с прошлого года. Ночь была морозная и ветреная. Даже у огня холод давал себя чувствовать. Около полуночи я спохватился Логады и спросил, где он. Один из его товарищей ответил, что Логада спит снаружи. Я оделся и вышел из балагана. Было темно, холодным ветром, как ножом, резало лицо. Я походил немного по реке и возвратился назад, сказав, что нигде костра не видел. Удэгейцы ответили мне, что Логада спит без огня.

– Как без огня? – спросил я с изумлением.

– Так, – ответили они равнодушно.

Опасаясь, чтобы с Логадой чего-нибудь не случилось, я зажег свой маленький фонарик и снова пошел его искать. Два удэгейца вызвались меня провожать. Под берегом, в 50 шагах от балагана, мы нашли Логаду спящим на охапке сухой травы.

Одет он был в куртку и штаны из выделанной изюбровой кожи и сохатиные унты, на голове имел белый капюшон и маленькую шапочку с собольим хвостиком. Волосы на голове у него заиндевели, спина тоже покрылась белым налетом. Я стал усиленно трясти его за плечо. Он поднялся и стал руками снимать с ресниц иней. Из того, что он не дрожал и не подергивал плечами, было ясно, что он не озяб.

– Тебе не холодно? – спросил я его удивленно.

– Нет, – отвечал он и тотчас спросил: – Что случилось?

Удэгейцы сказали ему, что я беспокоился о нем и долго искал в темноте. Логада ответил, что в балагане людно и тесно и потому он решил спать снаружи. Затем он поплотнее завернулся в свою куртку, лег на траву и снова уснул. Я вернулся в балаган и рассказал Дерсу о случившемся.

– Ничего, капитан, – отвечал мне гольд. – Эти люди холода не боится. Его постоянно сопка живи, соболя гоняй. Где застанет ночь, там и спи. Его постоянно спину на месяце греет.

Когда рассвело, удэгейцы опять пошли ловить рыбу. Теперь они применяли другой способ. Над прорубью была поставлена небольшая кожаная палатка, со всех сторон закрытая от света. Солнечные лучи проникали под лед и освещали дно реки. Ясно, отчетливо были видны галька, ракушки, песок и водоросли. Спущенная в воду острога немного не доставала дна. Таких палаток было поставлено четыре, вплотную друг к другу. В каждой палатке сидело по одному человеку; все другие пошли в разные стороны и стали тихонько гнать рыбу. Когда она подходила близко к проруби, охотники кололи ее острогами. Охота эта была еще добычливее, чем предыдущая. За ночь и за день удэгейцы поймали 22 тайменя, 136 кунж, 240 морских форелей и очень много красноперки.

На возвратном пути от моря к фанзам моя собака выгнала каких-то 4 птиц. Они держались преимущественно на песке и по окраске так подходили к окружающей обстановке, что их совершенно нельзя было заметить даже на близком расстоянии; вторично я увидел птиц только тогда, когда они поднялись в воздух. Я стрелял и убил одну из них. Это оказалась саджа, вероятно случайно занесенная сюда ветром из Восточной Монголии. В Уссурийском крае птица эта появилась впервые. Когда я показал ее туземцам, они стали шумно высказывать свое удивление и говорили, что никогда такой птицы не видели. Они сейчас же окрестили ее по-своему: «мафа» (медведь). Такое название они дали потому, что ноги ее напоминали ступню медведя.

Вскоре я убедился, что виденные мною птицы не были единственными. По дороге мы встретили их еще несколько стаек. Впоследствии я узнал, что в конце ноября того же года садж видели около залива Ольги и около реки Самарги. Птицы эти продержались с неделю, затем исчезли так же неожиданно, как и появились.

Пока делались нарты и лыжи, я экскурсировал по окрестностям, но большую часть времени проводил дома. Надо было все проверить, предусмотреть. Из личного опыта я знал, что нельзя игнорировать многовековой опыт туземцев. Впоследствии я имел много случаев благодарить удэгейцев за то, что слушался их советов и делал так, как они говорили.

2 декабря стрелки закончили все работы. Для окончательных сборов им дан был еще один день. На Бикин до первого китайского поселка с нами решил идти старик маньчжур Чи Ши-у. 3-го числа после полудня мы занялись укладкой грузов на нарты. Наутро оставалось собрать только свои постели и напиться чаю.

Вечером удэгейцы камланили[38 - То есть шаманили.]. Они просили духов дать нам хорошую дорогу и счастливую охоту в пути. В фанзу набралось много народу. Китайцы опять принесли ханшин и сласти. Вино подействовало на удэгейцев возбуждающим образом. Всю ночь они плясали около огней и под звуки бубнов пели песни.

Перед рассветом я ушел в самую дальнюю китайскую фанзу и там немного соснул.

Утро 4 декабря было морозное: – 19°С. Барометр стоял на высоте 756 мм. Легкий ветерок тянул с запада. Небо было безоблачное, глубокое и голубое. В горах белел снег.

Первое выступление в поход всегда бывает с опозданием. Обыкновенно задержка происходит у провожатых: то у них обувь не готова, то они еще не поели, то на дорогу нет табаку и т.д. Только к 11 часам утра после бесконечных понуканий нам удалось-таки наконец тронуться в путь. Китайцы вышли провожать нас с флагами, трещотками и ракетами.

За последние четыре дня река хорошо замерзла. Лед был ровный, гладкий и блестел как зеркало. Вследствие образования донного льда и во время ледостава вода в реке поднялась выше своего уровня и заполнила все протоки. Это позволило нам сокращать путь и идти напрямик, минуя извилины реки и такие места, где лед стал торосом.

Наш обоз состоял из восьми нарт[39 - Две нарты принадлежали сопровождавшим нас туземцам.]. В каждой нарте было по 30 кг полезного груза. Ездовых собак мы не имели, потому что у меня не было денег, да и едва ли на Кусуне нашлось бы их столько, сколько надо. Поэтому нарты нам пришлось тащить самим.

Удэгейский способ перевозки грузов зимой заключается в следующем. К передней части нарты привязывается веревка или ремень, которые оканчиваются лямкой, надеваемой через плечо. Сбоку, к ближайшей стойке у полоза, прикрепляется длинная жердь, называемая правилом. Человек держит правило правой рукой, направляет нарту и поддерживает ее при крутых поворотах.

Погода нам благоприятствовала. Нарты бежали по льду легко. Люди шли весело, шутили и смеялись.

Между реками Че и Цзава, посреди реки Кусун, высится одинокая скала, которую туземцы называют Чжеле-Кадани. Старик Люрл рассказывал мне, что однажды он с другими охотниками долгое время стоял биваком около этой скалы. Один из удэгейцев заметил на вершине ее тигра. Он лежал на боку без движения. Удэгейцы простояли здесь несколько суток. За это время два раза шел снег. Он совершенно закрыл зверя. Вдруг, к удивлению их, на утро шестого дня зверь поднялся, встряхнулся и стал спускаться к реке. Тогда они поняли, что тигр был мертвым только на время (он может всегда делать это по своему желанию). Душа его (ханя) оставила тело и странствовала где-то далеко, потом вернулась назад, и тигр ожил снова. Удэгейцы испугались и убежали. С этой поры скала Чжеле-Кадани стала запретной. Другим таинственным местом в нижнем течении, с левой стороны Кусуна, будет скала, похожая на человеческое лицо. Удэгейцы называют ее Када-Дэлин, то есть Каменная Голова.

По наблюдениям туземцев, лососевые рыбы идут по Кусуну неодинаково: кета идет до реки Сололи, горбуша – до Бягаму и, как всегда, дальше всех забирается мальма. Особенно много ее бывает на реке Адыне.

Река Кусун длиной около 100 км. Начало она берет с Сихотэ-Алиня и течет по кривой к северо-востоку. По характеру Кусун такая же быстрая и порожистая река, как и Такема.

С реки Кусун видны ближайшие отроги Сихотэ-Алиня. В истоках Иони 1-й, Иони 2-й, Иони 3-й и Олосо находятся высокие горы Ионя-Кямони; их хорошо видно с моря. По словам удэгейцев, в котловине между тремя их вершинами есть озеро с пресной водой.

Породы, из которых слагаются ближайшие горы, в последовательном порядке от моря вверх по течению реки располагаются так: сначала базальты, потом андезиты и порфириты, затем какая-то темная лава с пустотами, выполненными ярко-зелеными конкрециями; далее следует мелкозернистый базальт и около реки Буй – авгитовый андезит. Выше реки Буй километров на 10 есть каменный уголь. Лет 30 назад, во время пала, он загорелся и с той поры все время тлеет под землей. Другие выходы каменного угля на дневную поверхность находятся по ключику Необе, с левой стороны Кусуна, в 25 км от моря.

Еще недавно вся долина Кусуна была покрыта густыми смешанными лесами. Два больших пожара, следовавших один за другим, уничтожили их совершенно. Теперь Кусунская долина представляет собой сплошную гарь. Особенно сильно выгорели леса на реках Буй, Холосу, Фу, Бягаму, Сололи и Цзава 3-я. Живой лес сохранился еще только по рекам Одо, Агдыне и Сидэкси (она же Сиденгей).

Из животных в долине Кусуна обитают: изюбр, дикая коза, кабарга, куница, хорек, соболь, росомаха, красный волк, лисица, бурый медведь, рысь и тигр. Последнего чаще видят на реках Сиденгей 2-й и Оддэгэ.