Горные инженеры

Все проснулись, недоуменно глядя на Лешку. А тот, ругаясь на чем свет стоит, и лапая себя за мокрые штаны, обескураженно метался вокруг койки, пока не догадался откинуть одеяло. На промокшей простыне лежал лопнувший презерватив. С продавленного матраса на пол струйкой стекала вода.

Поняв, что произошло, мы хохотали до коликов в животе, созерцая Лешкино возмущение. Он кинулся искать Витьку, но того и след простыл. Нарисовался лишь утром, перед спуском в шахту, – видимо ночевал у однокурсников в другой комнате.

*

На другой день все было проще и обыденней. Участковый, встретив нас в околоствольном дворе, провел по откаточным выработкам к тому месту, где шла погрузка руды из люков, смонтированных в стенке выработки. Откуда поступала эта руда, мы толком не представляли. Под одним из люков все пространство, в том числе и рельсовые пути, на которых стояли вагонетки, было залито бетоноподобной массой, из которой торчали разных размеров куски руды. Участковый был немногословен:

– Нужно погрузить эту парашу в вагонетки, – сказал он, махнул рукой на добрую дюжину совковых лопат, прислоненных к стенке выработки, и пошел куда-то дальше по штреку.

Мы недоуменно переглянулись, почертыхались, и после короткой заминки приступили к делу. Читатель и сам может представить себе, насколько привлекательной и высокоинтелектуальной была эта работа.

В последующие дни нас еще не раз привлекали к такому делу. Нужда в этом была постоянной. Вскоре мы увидели, что является причиной такого захламления выработок. Погрузку руды в вагонетки производили обычно два человека. Один управлял люковым затвором, поднимая и опуская его по мере заполнения вагонеток, голосом подавая команды машинисту электровоза о продвижении состава. А другой с ломиком в руках, который здесь называли «штричкой», выворачивал из люка крупные куски руды, которые порой застревали у самого выхода и мешали опустить затвор. Эффективность погрузки в значительной степени зависела от ловкости и физической силы рабочего со «штричкой», взаимной слаженности напарников в этой общей работе.

Самое неприятное происходило тогда, когда застрявший под затвором крупный кусок никак не удавалось выворотить в вагонетку. С обеих сторон от него начинала бурным потоком хлестать пульпа из воды и рудной мелочи с мелкими кусками руды. Сначала в вагонетку, а после её заполнения через вагонеточные борта на почву выработки и откаточные пути, заливая все вокруг. Люковой при этом судорожно поднимал и опускал затвор, пытаясь воспрепятствовать этому потоку, второй рабочий, выбиваясь из сил, старался вывернуть застрявший кусок, ему часто мешал в этом опущенный затвор. Я уж не говорю о многоэтажных выражениях напарников, которыми они обменивались.

Случалось порой и так, что в несколько минут этой «парашей» заливало все пространство вокруг чуть ли не на половину высоты вагонеток, и сами рабочие оказывались по колено залитыми этим месивом. Одним словом хлестало до тех пор, пока не опорожнялась та ёмкость наверху, из которой поступала руда.

Иногда нам поручали другую, не менее «интеллектуальную» работу, – ставить на рельсы «забурившуюся», то есть сошедшую с рельсов вагонетку. При том качестве, с каким были уложены на шахте рельсовые пути, это случалось довольно часто, – обычно где-нибудь на повороте. Машинисты электровозов знали об этом, старались вести состав на таких участках максимально медленно и осторожно, но избежать схода вагонеток с рельсов часто не удавалось.

Вернуть вагонетку на рельсовый путь не составляло особого труда, – вагонетки были небольшие и вмещали в себя не более тонны руды. Но бывало, что это не удавалось сделать. Тогда вагонетку опрокидывали, порожнюю ставили на рельсы, а высыпанную руду вновь грузили в вагонетку. Неблагодарная работа.

Мы быстро сообразили, что легче во время движения состава стоять у поворота и, упираясь спиной в стенку выработки ногой направлять движение вагонеток, не допуская схода её с рельсов, чем потом корячится с их установкой на рельсы или разгрузкой-загрузкой. Руководство шахты по достоинству оценило нашу идею, и вскоре на шахте появилась новая должность-профессия, – люковой-провожатый. При погрузке состава он выполнял обязанности люкового, а при транспортировке работал ногами на поворотах, стараясь не допустить схода вагонеток с рельсового пути.

*

В одну из смен участковый, как обычно, привел нас к месту погрузки. Там стояла тишина. Люковые и машинист электровоза праздно сидели на корточках возле люка и курили. На вопрос: почему бездельничаете, ответили, – нет руды. Участковый посмотрел на часы, досадливо поморщился, оглянулся по сторонам. Я оказался ближе других, и он обратился ко мне.

– Как зовут тебя, парень? – Я ответил.

– Значит так, Володя, дуй по восстающему наверх. – Указал на лестницу возле люка, уходившую куда-то вверх. – Там спросишь горного мастера, – Алексеем Михалычем его зовут. Спроси, что там у него стряслось, почему нет руды?

Я хотел было что-то уточнить, но он меня не понял, сказал, скептически ухмыльнувшись:

– Да не дрейфь ты, не заблудишься, там негде заблудиться. Спросишь, и обратно, – вниз.

Я проверил, горит ли фонарь на каске, подошел к лестнице и полез. Тогда мы еще понятия не имели, что представляет собой эта выработка, – восстающий. Не обратил я внимания и на то, что лестница находилась рядом с люком.

Метра через четыре вылез на небольшую площадку, огляделся, увидел за спиной еще такую же лестницу, полез по ней. Не помню, насколько я поднялся, но не меньше, наверное, чем метров на тридцать. Каска с фонарем то и дело сползала мне на нос, я её поправлял рукавицей и лез дальше, пока от неловкого движения сработал выключатель и фонарь погас. Вокруг была кромешная темнота и, что называется, гробовая тишина. Я наощупь выбрался на очередной полок, прислонившись спиной к стенке, решил передохнуть и поправить фонарь, который что-то никак не загорался.

Меня немного тревожили слова, сказанные участковым: «что там у него стряслось?». Может быть, и в самом деле что-то случилось. И слово-то какое, со зловещим смыслом, – «стряслось». Я уже был наслышан о грозном явлении на шахтах – горных ударах, – внезапном разрушении горного массива, перенапряженного из-за деятельности под землей человека. Рассказывали, что при таких катастрофах воздушной волной сметает все вокруг, многотонные вагонетки летят по выработкам, как пули в ружейном стволе, не оставляя ничего живого.

Я нервно крутил выключатель, но фонарь никак не включался. Лампочка вспыхивала на мгновенье, и снова гасла, – видимо окислился контакт выключателя. Где-то далеко наверху, над моей головой вдруг загромыхало, застучало, стенка к которой я прислонился, задрожала, заколебалась. Сверху что-то посыпалось, причем не мелочь какая-то, а крупные куски, – я чувствовал это по резкому вздрагиванию стенки у меня за спиной. Мысленно представил себе, как обрушается горный массив, куски породы летят на меня сверху, ломая лестницы, полки, вырывая стойки крепления, сметая все на своем пути. В одно мгновенье по всему телу выступил холодный пот, мурашки забегали по спине, зашевелились волосы.

– Ну, вот, Вовка, и все, – мелькнуло в голове, – вот и конец. Всего лишь восемнадцать, – ничего в жизни толком еще и не видел. В долю секунды пролетели в голове картинки раннего детства, образ родителей, сестренки с братишкой…. – Ладно еще, если ударит по башке камнем или деревяшкой и сразу потеряешь сознание. А если прижмет, засыпет, задавит грудь? Тогда предстоит мучительная смерть от удушья…. Вспомнилось вдруг, – мама говорила, что я крещеный. Из груди невольно вырвалось:

– Господи!

Грохот уже слышался над самой головой, стенка качалась и ходила ходуном. Расширенными от ужаса глазами я смотрел в непроглядную темень, ожидая конца.

Так напугавшие меня жуткие звуки вдруг пролетели мимо, стенка перестала дрожать и ходить ходуном. Несколько мгновений удаляющийся грохот падающих камней еще слышался где-то снизу. На секунду все затихло, потом далеко наверху вновь послышался нарастающий грохот камнепада….

И тут меня осенило, – это же сверху спускают руду по другому, – рядом, через стенку отделению восстающего. Сейчас там внизу через люк её станут грузить в вагонетки. Мне удалось, наконец, поймать и удержать контакт. Фонарь засветился. Я осмотрел стенку, к которой прижимался. Через щели между венцами бревенчатой крепи сочилась «параша».

Подниматься наверх уже не имело смысла. Дрожащими руками я закрепил на каске фару шахтного фонаря, стал спускаться вниз. Когда чумазый, еще не отошедший от испуга вышел на штрек, однокашники с лопатами в руках подчищали пути. Встретивший меня участковый ни о чем не спрашивал.

– Присоединяйся, – махнул он рукой в сторону моих товарищей.

Я никому не стал рассказывать о своем испуге. Знал, – однокурсники засмеют, еще и прозвище какое-нибудь прилепят. Вернувшись в общежитие, залег на свою койку, не пошел даже ужинать, лежал, вновь и вновь переживая случившееся. Ребятам, пытавшимся меня растормошить, сказал: устал что-то. Махнули на меня рукой. Слышал, когда уходили из комнаты, кто-то бросил: «О Валюхе, должно быть, скучает». Но мне в тот день было не до Валюхи.

В шахту, насколько я помню, нас больше не спускали. Водили на копер смотреть, как работает подъемная машина, показывали устройство отвалов, террикона, водили на обогатительную фабрику. Там действительно работали в основном женщины. Объяснение технологических процессов мы, в общем-то, пропустили мимо ушей, – зачем, считали мы, нам знать что-то об этой девчоночьей профессии.

Случившееся со мной в восстающем осталось в моей памяти, как самое яркое впечатление от первой моей горной практики.

*

Я рассматриваю старую пожелтевшую фотографию, где среди однокурсников стою возле копра шахты «Капитальная» рудоуправления имени Ш интернационала. Все молодые, красивые. Мы в рабочих робах, на касках – шахтерские фонари, у меня в руке еще и котелок шахтного самоспасателя, – видимо, только что поднялись из шахты. Спрашиваю себя: ну и как, не сбежали мои однокурсники после этой практики на другую специальность, не изменили своей профессии?

Нет, не сбежали. Кроме, разве что, Женьки Хохлачева. Но можно ли назвать это побегом? Он трагически погиб на целине осенью того же года, когда нас отправили туда на уборку целинного урожая.

По-разному сложились судьбы моих друзей. Вот рядом с Женькой сидит на каком-то ящике Витька. Он раздобыл-таки взрывчатку, и когда мы поздней осенью вернулись в «альма матер» продолжать учебу, рассказывал нам, как глушил рыбу в речке за своей родной деревенькой. Не знаю, где он работал после окончания института, но много лет спустя, когда мы встретились на четвертьвековой юбилей окончания института, он уже был директором какого-то вычислительного центра в Перми.

Прильнув к Любаше, стоит Володя Ягнышев. Вот, оказывается, когда он уже «положил глаз» на Любу. На четвертом курсе они поженились, после окончания института уехали в Якутию, – Вовкину родину. Работая на руднике, сделали блестящую профессиональную карьеру, после чего вернулись в Свердловск, купили кооперативную квартиру и сразу же поступили в аспирантуру при нашей родной кафедре.

В глазах однокурсников, да и не только их, это была образцовая пара и в житейском и профессиональном отношениях. Я, в те годы тоже учившийся в аспирантуре, часто бывал со своей женой у них в гостях. Мы не могли не радоваться успехам этой счастливой семьи с их гостеприимством, просторной квартирой, обставленной новой югославской мебелью, медвежьей шкурой, расстеленной на полу в одной из комнат.

Но не напрасно говорят, что судьба переменчива. Уже когда оба они защитили диссертации, вдруг заколодило что-то в семье. Володя подал на развод. Люба противилась этому до последнего, даже пыталась прибегнуть к помощи партийных властей, чем, конечно же, вызвала неприязнь и осуждение многих своих недавних друзей. Этим она только ускорила развязку. После развода Володя женился второй раз и уехал с новой женой горным советником в Алжир.

Люба замкнулась в себе, ожесточилась. Впрочем, профессионально продолжала расти, и вскоре заняла должность ученого секретаря крупного института. Кто близок к науке, тот знает, сколь велики власть и полномочия в научно-исследовательском институте человека на этой должности. Люба, видимо, пользовалась ими в полной мере, если заглаза сотрудники стали называть её «мадам Тэтчер».

Пятым на фотографии, – Лешка Муравьев. Он из детдомовских. Его родители и все близкие погибли в войну. Женившись на последнем курсе, Лешка по распределению уехал с молодой женой в Иртышский полиметаллический комбинат. Вскоре на одном из небольших алтайских рудников стал главным инженером. С женой Лешке не повезло. Несмотря на то, что он её боготворил, а может быть как раз именно поэтому, она сбежала от него с заезжим москвичом, забрав с собой дочку.

Как это часто бывает в подобных ситуациях, Алексей запил, был снят с должности и снова оказался в горных мастерах. Горные мастера на шахте, как лейтенанты в армии, – всегда на передовом рубеже, рядом со своими рабочими. Вот тогда-то Лешку и подстерегла беда.

Обстановка, в которой это случилось, очень похожа на ту, которую я описал выше. Из-за рокового стечения обстоятельств проломилась стенка ходового отделения восстающего, в котором он находился в это время вместе с молодым парнем, – помощником взрывника, и они оба сорвались, – упали в рудоспускное отделение. Произошло это перед самым взрывом забоя – там, наверху. Расследование показало, что они были еще живы, когда сверху обрушился камнепад, раздавив и задушив их, прижавшихся к углу рудоспуска. Ярко представляю, что чувствовал Лешка в последнюю минуту своей жизни.

Рядом с Лешкой на фотографии Саня Багин. Ему в жизни тоже не повезло. Где-то на пятом или шестом году после окончания института, он, работавший тогда на одном из уральских рудников, попал под взрыв сульфидной пыли. Или не оказалось ли у него под рукой самоспасателя, или были тому другие причины, но он сильно обгорел и обжег легкие. Его спасли, он остался жив, но, по существу стал инвалидом и был переведен, как тогда говорили, «на легкий труд», – в контору.

Последний на снимке – Юра Хрыжановский, или «Хрыж», как мы его звали за глаза. Он после окончания института долгое время работал на одном из нижнее-тагильских рудников. Как-то оказавшись там в командировке, я побывал у него в гостях. Вспоминали студенческое время, друзей-однокурсников. Юру почему-то очень интересовало, какие у меня были отношения с Валюхой, – видимо, тоже когда-то был к ней не равнодушен. В студенческие годы Юра был не плохим спортсменом, – футболистом. Никогда не курил. А вот умер рано, не дотянув и до пенсии.

С Валентиной у меня тогда, – после второго курса, «не сошлось». Она вышла замуж за парня с нашего же факультета, но другой специальности, – шахтостроителя. Я встретился с ней в Москве лет через двадцать после окончания института. Она работала в институте угольной промышленности. У неё был уже почти взрослый сын, – студент. У меня, к слову, к тому времени тоже было двое детей, уже росла первая внучка, и работал я заведующим научно-исследовательской лабораторией в Читинском филиале института ВНИИПрозолото.

Валентина пригласила меня в гости в свою шикарную квартиру, где в это время был только сын, – муж был в отъезде. Посидели, поговорили, вспоминая молодость. В ту памятную встречу она своим советом, может быть даже не сознавая этого, выручила меня из тяжелейшей профессиональной ситуации, в которой я тогда оказался. Впрочем, это уже другая история.

*

С грустью дочитываю статью об уральском Сан-Донато. Пишут, что последняя руда была выдана шахтой «Капитальная» в конце 80-х годов. Сейчас историю рудника можно изучать только по развалинам бывших шахт, – остались руины рудосортировки, надшахтного здания, здание административно-бытового комбината и копер.

Рядом разровненное содержимое бывшего террикона. Террикон вмещал более пяти миллионов тонн породы, из которой еще можно было извлечь (была бы рентабельная технология) около пяти тонн золота. Рассказывают, что эти отвалы хотели купить японцы с правом самовывоза, но наши власти гордо сказали: «Нет! Россия не продается!». Ну, а сами мы взять это золото так и не сумели.