Надеждой тешусь…

Для сотрудников настали непростые времена. Надо было точно знать настроения начальства, не переборщить, но и не отсиживаться в тени. По коридорам вновь прокатился легкий шум. В целом ничего не менялось, только собрания стали длиннее, а на политзанятиях задавались такие вопросы, что дискуссии затягивались до полуночи. Как повернётся ситуация дальше – никто не знал, и даже секретарь комсомольской организации стал задумываться о своём будущем.

Тем временем Москалёв решил всерьёз заняться наукой. Времени было предостаточно, тему он наконец придумал, прикрепившись к аспирантуре родного вуза. Руководителем виделся один из докторов наук, к которому иногда удавалось попасть на лекции, отличавшиеся, как казалось, нетрадиционностью подходов и свежестью взглядов. Согласие было получено, но в последнюю минуту что-то там не склеилось, и всё пришлось менять. Тогда Москалёв сильно переживал, ещё не зная, какие неожиданности ждут его на научном поприще. В итоге новым опекуном стал тоже доктор, но не экономист, а историк, милейший и интеллигентнейший человек, общение с которым доставляло Михаилу истинное удовольствие.

Первая проблема возникла совершенно неожиданно. Не оставив надежды поучиться у шефа научному ремеслу, в котором он был не меньшим специалистом, чем в административном словоблудии, и ни разу не столкнувшись с ним на бюрократическом ристалище, Москалёв поделился с Наумовым своими планами в надежде на методическое содействие. Казалось, поддержка должна ему быть обеспечена.

Какого же было его удивление, когда, узнав название избранной соискателем темы, шеф вдруг заявил, что институт будет категорически против постановки научной задачи в подобном ключе и последующей защиты диссертации. Аргументация была по меньшей мере странновата – задуманная работа относилась к разряду фундаментальных исследований, а «мы – практики, должны быть ближе к земле, соответственно и работа должна носить прикладной характер». Возражения Москалёва в расчёт не принимались, объединять науку с практикой была первейшая задача, стоящая перед институтом.

Изменить тему Москалёв не мог никак – это было бы чем-то вроде повторного прикрепления к аспирантуре, о котором он довольно часто вспоминал в ночных кошмарах. Так что на помощь рассчитывать не приходилось. Однако как-то надо было решать проблему с возможным противодействием начальника самой защите, и тут Москалёв здраво рассудил, что времена меняются, и что там впереди…

Посоветовавшись с Леной, которая прошла все круги ада, связанные с аспирантурой и защитой, Москалёв понял, что активного противодействия институт оказать не может, так как сама защита всё равно должна была состояться в его родном вузе, где он чувствовал себя несколько увереннее. Не теряя времени, Москалёв сел за написание «кирпича».

Леночка, между тем, быстро освоилась в стенах нового учреждения. Почувствовав себя увереннее, она не стала особо обременять себя научными изысканиями. Всегда доброжелательная и общительная, она довольно умело пользовалась благосклонностью неравнодушного к ней начальника, который добровольно и с радостью взял на себя все заботы по доводке выходивших из-под ее пера не столь частых трудов. При этом ей вполне удавалось одновременно крутить ещё пару-тройку романчиков, сохранять ровные отношения со всем коллективом и раздавать многочисленные авансы. Новые ухажёры не заставляли себя ждать. Москалёву, продолжавшему с ней прогуливаться в обеденный перерыв, как-то призналась:

– Ты ведь понимаешь, я – стерва номер «раз» и прекрасно это знаю, но ничего поделать с собой не могу. Вот с мужем разругаюсь, виновата – на все сто процентов, но три дня не буду с ним разговаривать, пока он на коленях приползёт ко мне, а я ещё и поломаюсь.

Как это выглядит на практике было продемонстрировано однажды прилюдно, прямо в институте. Скинув очередной труд начальнику и не получив от него должных поправок (очевидно, шефу просто надоело работать впустую), Елена, не стесняясь коллег, демонстративно швырнула девственно чистые страницы на свой стол и отправилась курить в коридор. Примирение наступило очень быстро – в обед шеф покорно сидел рядом со своей подчинённой, что-то вежливо разъясняя ей по существу представленного материала, в то время как отдел дружно собирался на обеденный променад.

Следующим (и, как казалось, заключительным этапом бурно развивавшегося романа) стала организованная профкомом института речная поездка на Волоам. Такие поездки были достаточно редкими, министерство делиться не любило, и поэтому подобный шанс все постарались использовать по максимуму. Поехали и шеф с Леной, оба – без семей. Что произошло на теплоходе – потом рассказывали месяца три, всячески смакуя детали. Если не вдаваться в подробности, картина представала следующая: в первый же вечер Лена познакомилась в баре с неведомо каким образом оказавшимся на теплоходе швейцарцем, в каюте которого она и провела всё отведённое для водной экскурсии время. На шефа, проведшего тур в унылом созерцании бескрайних российских полей и красот знаменитого острова, было страшно смотреть. Был мрачен, даже немного поседел, однако своих попыток добиться благосклонности подчинённой не оставил. Поэтому, когда через три месяца после неудачного выезда на природу Лена объявила, что ей срочно нужно ехать в командировку в Швейцарию для сбора материалов по новой теме, ей было оказано всяческое содействие. Как ни странно, невозможное свершилось – командировка состоялась, хотя, как все подозревали, в пробивании поездки поучаствовали и более солидные силы. Правда, дальнейших попыток выехать в Альпийскую республику не делалось – видимо, не всё там было просто. Когда же Москалёв с небольшой иронией поинтересовался, как можно организовать подобную командировку, был получен весьма простой и чёткий ответ – «мне предложили». Самое интересное заключалось в том, что ему в дальнейшем пришлось не раз пользоваться этой блистательной формулировкой, обладавшей убойной силой и враз отбивавшей охоту продолжать развивать тему загранпоездок.

Глава 4. Командировка

Между тем в министерстве назревало событие, о котором Москалёв не имел никакого понятия, а тем более о его значении для своего будущего. Практическая деятельность этого учреждения, кроме всего прочего, предполагала координацию работы различного рода межведомственных комиссий, занимавшихся перепиской с другим органами, подготовкой тем для обсуждения с перспективными партнёрами за рубежом, и, в конечном итоге, выезд в командировку и подписание протоколов о сотрудничестве. Мероприятия эти были скорее формальностью, подписываемые бумаги никого ни к чему не обязывали, и если раньше невыполнение приложения к протоколу грозило серьёзными неприятностями, то после начавшихся в стране перемен они стали носить, как стало принято говорить, рамочный характер.

Организацией очередной такой поездки и занимался хорошо знакомый нам Николай Иванович, уже три дня ломавший голову, где бы ему найти экономиста с редким языком, распространённым именно там, где и предстояло провести очередное заседание комиссии. Предстояло не только перевести на этот непонятный язык протокол, но надо было, чтобы ещё и руководитель комиссии, по традиции назначавшийся из высших эшелонов власти, был доволен качеством перевода.

Поделившись с подчинёнными своей головной болью, Клещёв случайно узнал, что в сопутствующем министерстве институте, одно упоминание о котором вызывало у него головную боль, сидит парень, вроде изучавший нечто похожее и занятый теперь бумагомаранием.

Москалёв действительно часто заходил в этот отдел, с сотрудниками которого у него сложились неплохие отношения. Дело было в том, что на каждую работу, направлявшуюся институтом в министерство, требовался отзыв. В свою очередь, вечно озадаченным бесконечными срочными заданиями чиновникам было совершенно некогда читать всю эту писанину и уж тем более – готовить отзывы. Так и было быстро достигнуто компромиссное решение – Москалёв пишет заключения на свои работы сам, а «сводники» их подписывают. Вот в один из таких визитов, вдыхая сигарные дымы в курилке, где говорилось многое из того, чего нельзя было услышать в кабинете, Москалев как-то и обмолвился, что знает редкий восточный язык, который выучил в студенческие годы по своей собственной инициативе. Тогда ему казалось, что в очередной раз ляпнул что-то лишнее, проявив дурацкую инициативу, как и тогда, когда записался на языковый факультатив при университете.

Об этом разговоре и вспомнили чиновники. Через день Москалёв уже стоял перед Клещёвым, который строго допрашивал его, сможет ли тот сделать быстро перевод и, при необходимости, отправиться на три дня в одну из азиатских стран в составе межправительственной комиссии. Перевод показался Москалёву достаточно простым – благо, всё языковое обучение на курсах свелось к чтению газет, изобиловавших политической лексикой. Насчёт устного перевода гарантий он дать не мог – не было практики.

– Ничего, справишься, ты всё знаешь, так что давай, собирайся, – похлопал по плечу Москалева его новый временный шеф. Отступать было некуда. Документы были оформлены мгновенно, самолёт путём простого телефонного звонка, однажды раздавшегося из очень высокого кабинета, был получен от одного из гремевших на всю страну банкиров, позже благополучно «кинувшего» своих вкладчиков и тем весьма гордившегося. Банкир, немного подумав, решил отдать свой запасной самолёт, заявив, что он прекрасно знает, во что превращают салон госчиновники во время таких поездок.

Через неделю Москалёв рано утром стоял с небольшой сумкой (на этот раз без американского и британского флага) во Внуково-2. Собралась вся делегация, ждали только председателя, а вот его-то и не было. Через пару часов томления в буфете, где он быстро перезнакомился со всеми членами делегации, которые казались вполне свойскими и благожелательно настроенными по отношению к новичку людьми, выяснилось, что поездка откладывается до вечера. Оказалось, что где-то в Таджикистане взяли в заложницы сотрудницу руководителя делегации, которому и было поручено заняться её освобождением. Москалёв уже решил, что раз так складываются обстоятельства, то лучше всем разъехаться по домам, поскольку, по всей логике, председателю предстояло лететь несколько в ином направлении, хотя и в азиатском. Однако выяснилось, что уезжать из аэропорта никуда нельзя, освобождение происходит путём переговоров по телефону, и как только оно состоится, все тут же вылетят в нужном направлении. Около шести вечера, когда делегация совершенно ополоумела от бесконечного сидения в кафетерии аэропорта, в зал вышел пилот и заявил, что полёт состояться не может, так в тех пределах, куда предстояло направиться, отсутствует ночное сопровождение наземных диспетчерских служб, что делает перелёт невозможным. Радостно схватившийся за свою сумку Москалёв был опять остановлен – решали, что делать. Вариантов оказалось множество: позвонить председателю, не позвонить председателю, дождаться его звонка, как ответить, если позвонит сам, что он может спросить и так далее. Рассуждали около часа. Страшно болела голова, под ложечкой сосало. Москалёву казалось, что он попал в лабиринт, из которого не было выхода, и что аэродромное поле станет последним увиденным им предсмертным пейзажем.

К счастью, кто-то, не дожидаясь достижения консенсуса, додумался позвонить сам председателю, от которого и получил приглашение всем приехать в дом правительства.

Ехать по вечерней весенней Москве было одно удовольствие. Встретили их доброжелательно, напоили чаем, потом всех развезли по домам. Поездка откладывалась на неделю. Оказывается, председатель комиссии просто забыл об ожидавших его в аэропорту. К счастью, за делегацию «вступилась» супруга, которую он тоже решил взять в поездку, что и помогло прервать затянувшееся сидение.

Уже на следующий день состоялось и освобождение заложницы – устав от бесконечных и бесплодных переговоров, боевики просто решили отпустить её, что и было сделано поздно вечером следующего дня. Как выяснилось позже из интервью «освобождённой», ей пришлось пройти по горной дороге несколько километров, пока не наткнулась на пост стоявшей в горах российской военной бригады.

Через неделю всё повторилось, правда, на сей раз – в облегчённом варианте. Едва делегация прибыла в аэропорт, как всем было сообщено, что вылет переносится ещё на неделю из-за неожиданно возникших у правящей в далеком краю азиатской семьи проблем. Председателя в аэропорту опять не было, из чего Москалёв сделал вывод, что информация в доме правительства всё же поставлена лучше.

В третий раз все приехали во Внуково-2 налегке, уже вовсю текли ручьи, весна понемногу вступала в свои права. Поездку никто больше всерьёз не рассматривал, для Москалёва это стало чем-то вроде обязательной воскресной прогулки в аэропорт, не очень обременительной, благо жил он по пути в пресловутое Внуково-2.

Как ни странно, на сей раз всё сложилось, как и планировалось три недели назад. Единственным неудобством, не очень обременительным, оказалась незапланированная остановка в Сочи, где самолёт посадили на три часа по просьбе председателя – здесь жила его мать. И пока родственники встречались, члены делегации бродили по аэродрому, наслаждаясь немосковским теплом и первыми запахами наступавшего лета.

Встреча в аэропорту на берегу Персидского залива прошла великолепно – весь загранаппарат выстроился на лётном поле в элегантном ожидании, багаж никто не проверял, посол крутился перед председателем, вереница белых «Мерсов» даже не заглушила моторы. Москалёв оказался в одной машине с мидовцем, немедленно надувшемся, как воздушный шар. Оставалось заняться созерцанием проносившихся за окном пейзажей.

Сразу после расселения в пятизвездочной гостинице Клещёв предложил всем встретиться в его номере и обсудить программу действий. Предварительно стало известно, что утреннего заседания не состоится, протокол был готов и уже переведён, поэтому решили поехать смотреть город. Однако утро ожиданий не оправдало. Очевидно, Иван Николаевич получил какие-то инструкции и решил ещё раз пересмотреть уже готовый текст. На вполне логичные возражения, что все документы уже переведены и переданы партнёрам, никак не реагировал, внося коррективы в уже не раз отработанный материал и вступая в яростные споры по каждой формулировке. К полудню протокол был переделан, все отправились в ресторан, поразивший Москалёва изобилием блюд. Ещё никто не знал, что большую часть времени они проведут именно здесь, на гостиничной эспланаде.

Бесполезность проделанной утром работы подтвердилась уже во время пленарного заседания. Руководитель делегации начал зачитывать приветственную речь, потом резко прервался и передал сложенные веером листы хозяевам встречи, восседавшим напротив. Все переглянулись. Затем последовало предложение Клещёва вновь рассмотреть и скорректировать протокол, но тут гостеприимные азиаты вежливо и твёрдо заявили, что протокол уже согласован и может быть подписан только в таком виде, либо вообще ни в каком. На этом всё закончилось – председатель на оставшиеся два дня куда-то исчез, появившись только к отлету самолету. Остальные провели комплексную проверку гостиничных ресторанов, каждый из которых представлял национальную кухню определённой страны. Вся сложность состояла в их количестве: ресторанов было десять, а визит был рассчитан только на три дня. После простых арифметических действий стало ясно, что даже при сильном напряжении желудков одной из точек гостиничного общепита придётся пожертвовать. Единственное – надо было сделать правильный выбор. Выбирать пришлось в последний вечер. На кону стоял французский «Медитэрранеэн» и мексиканский «Панчо». Выбрали второй. Каково же было разочарование, когда звучные «Эмпанадас» и «Лос Компаньерос» оказались простыми лепёшками с мясом, «Корден Попо» – котлетами куриными, а «Алитас де Пойо» – крылышками той же домашней птицы. Сгладило разочарование мороженое, запеченное в тесто, причём тесто оставалось горячим, резко контрастируя с замороженной начинкой.

В Москву Михаил приехал коричневым, здорово обгорел. В метро мартовские москвичи шарахались от странного чернокожего с русским лицом.

Институт встретил неприветливо. Все стали понемногу игнорировать своего коллегу. Выражалось это в разных формах – например, можно прервать реплику и начать обсуждение другой темы, или встать спиной, загородив от всех, кто находится рядом. Москалёва эти мелкие выпады никак не трогали. Все силы и время были посвящены диссертации. Но и в мире науки всё оказалось довольно зыбким.

Поскольку писать надо было на экономическую тему, консультироваться приходилось с неким Марком Абрамовичем, считавшимся на кафедре светилом местного значения, непревзойдённым и авторитетным специалистом. Мнение Марка Абрамовича обсуждению не подлежало, срока давности не имело

Начиналось всё мирно. Благожелательный Марк Абрамович, научный маг и чародей, пояснил Москалёву, как лучше построить работу, что и было исполнено. Написав первую главу, Москалёв поделился своими планами относительно последующего текста и предполагаемых выводов. Всё получило одобрение. Однако, взяв после первого прочтения свою работу и раскрыв её, Москалёв был немало удивлён сделанными на полях замечаниями. Кое-где были вписаны комментарии типа «НУ И НУ», либо восклицательные знаки, непонятно что означавшие, а в критических местах, являвших миру то, что называется научной новизной, стоял вопрос-предложение: сделать аналогичные расчёты по соседней с описываемой страной. Все попытки Москалёва разъяснить, что он не в состоянии внести исправления, ориентируясь на подобные замечания, были встречены с непониманием. Новые расчёты, как оказалось, были необходимы для проведения сравнительного анализа.

– Будем двигаться методом проб и ошибок, – подвёл черту Марк Абрамович, и порекомендовав проштудировать гору источников, только из которых и можно было извлечь код для расшифровки сделанных пометок, исчез, на этот раз надолго. Все попытки дозвониться для передачи работы на новое прочтение резко пресекались. Марк Абрамович упорно не подходил к телефону, ставя Москалёва в тупик неординарностью выдвигаемых домочадцами предлогов.

Шло время, ситуация принимала непредвиденный оборот. Надо было срочно выяснять причины затягивавшегося ожидания. Объяснилось всё просто – Марк Абрамович, написавший работу по избранной Мишкой стране ещё лет тридцать тому назад, полагал, что большего здесь сказать никто не может и не должен, а потому избранная Москалёвым тема стала для него «чёрной меткой». Кроме того, у Марка Абрамовича появилась молодая аспирантка, которой неженатый учёный отдавал все свои силы и время. Иными словами, происходило то, что называлось «заматыванием работы» – данные устаревали, время шло, а тема теряла свою актуальность. Не исключалось, что кто-то уже писал нечто похожее, и тогда всё пришлось бы начинать сначала. Выхода, казалось, не было.

Глава 5. Новые времена

Тем временем, в институте стали появляться новые сотрудники, вызывавшие у старожилов неподдельный, почти антропологический интерес. Самым удивительным была их невероятное невежество. Так, пошутив однажды в присутствии будущих корифеев науки, насчёт Елдырина, которому впору набросить на него, Москалёва, шинель, он столкнулся с вопросительными взглядами.

– Ельдигин? Это кто, из какого отдела, – спросили его, и Москалёв был вынужден пересказать «Хамелеона» Чехова, попутно уточняя, что в рассказе классика фигурировал Елдырин, а Ельдигино было небольшой деревушкой по дороге на озеро, куда Москалёв часто ездил купаться летом.

Ирочка по-прежнему продолжала веселить институтскую публику – новым достижением была сделанная юной экономисткой рассылка очередного опуса с указанием «Нью-Ёрка» в перечне городов-получателей, который она к тому же искренне считала столицей США. На насмешки коллег не реагировала, заявляя, что их выпады – издержки «верхнего образования» и нечего тут больно умничать.

Между тем перестройка и ускорение уже всерьёз будоражали умы патриотов, уставших от нараставшей неразберихи и начинавшей надоедать бездеятельности руководителей. Компенсировать отсутствие прогресса в институте решил сам Наумов. Единственное, что его подвело – это потеря чувства меры, и даже скорее – чиновничьего нюха. А может, начальник отдела просто устал от бесконечных игрищ в разных кабинетах, высоких и не очень, где пытался реализовать однажды задуманное – разогнать половину сотрудников, создав мощное интеллектуальное ядро, способное и готовое заниматься настоящей наукой. Исчерпав все доводы и не видя конца бесконечным компромиссам, Наумов решил пойти «ва-банк», сразу ударив «по верхам». «Верхами» оказался всё тот же ЦК, куда и пошло написанное им письмо о бессмысленности работы института, научной импотенции сотрудников и необходимости срочной и коренной реорганизации института. Не учёл одного – система работала по обкатанной схеме: письмо вернулось обратно в институт, прошло совещание, потом собрание, где непревзойдённые специалисты бюрократических игрищ задали шефу вполне простой вопрос: А что сделал он сам для укрепления научно-кадрового потенциала института? Ответ, конечно же, никого не удовлетворил: кроме приглашения Наумовым на работу своего бывшего коллеги, им же потом и уволенного, практически ничего. Что крылось за этим «практически» – никто так и не понял, но осуждение было единодушным. Шефу ничего не оставалось, как реализовать свою давнюю мечту и переквалифицироваться в… таксисты. Уже через три месяца все судачили о телепрограмме, в которой ещё не так давно потрясавший всех своей велеречивостью учёный рассказывал теперь уже телезрителям о праве на забастовку, о роли закона о трудовых коллективах и своём видении проблем таксопарка. Больше Наумов на телевидении не появлялся и постепенно о нем все забыли.

* * *

В кабинет Клещёва постучали.

– Да, что ещё? – отрываться от новой публикации в «Иностранной литературе» очень не хотелось. Журнал дали всего на два дня, вся Москва только и говорила об очередном литературном шедевре зарубежного дива. На столе росла гора бумаг, просмотреть которые не было времени. Всё откладывалось.

В кабинет боком просочился страновик из сводного сектора.

– Понимаете, Иван Сергеевич, тут такое дело, не знаю, как и быть. Пришёл обзор из страны, которой я занимаюсь, всего на 14 страницах. Половина разделов не прописана вовсе, таблицы тоже отсутствуют, в общем – полная халтура.

Да чего же некстати пошли эти обзоры, подумал Клещёв. То хоть волком вой, то ни вздохнуть ни… Замечание вернуло Клещёва в мир министерских реалий.