Лишь бы не было войны

(В Германии культ села и сельского образа жизни: любой гроссбауэр ставит себя на две готовы выше любого бюргера).

– Ты забываешь, – возразила Ингрид, – что крестьяне Восточной Пруссии – потомки германизированных балто-пруссов, и поэтому относятся не к скандинавской, а к балто-славянской расе.

– Отнюдь! – возразил Харальд. – Именно Восточная Пруссия наиболее расово чиста во всем Рейхе. Ведь среди «Фрау Германия» больше всего восточно-прусских уроженок.

Азарт, с которым они спорили о расовых проблемах при выборе милой сердцу, мог бы вызвать изумление, если бы я не помнил, как девушки демократической России с третьей фразы при знакомстве ревностно сверяли гороскопы – и горе тебе, если они не совпадали! Что же касается конкурсов «Фрау Германия», то они проводились вовсе не с целью затащить как можно больше смазливых девушек в постели жюри. Когда Харальд на минуту отлучился, Ингрид кивнула мне:

– И вот таким безответственным людям доверено великое дело государственной безопасности Рейха. Ну, вас, наверно, такие проблемы не волнуют.

– Сталин решил еврейскую проблему таким образцом, что евреи работают на нашу страну. И до сих пор терять эту рабочую силу не было надобности.

– И вам не противно ездить с евреями в метро и сидеть в школе за одной партой? – изумилась Ингрид, которую эта перспектива просто ужасала.

– Это еще что! – поспешил вмешаться Харальд, желая показать себя знатоком российской жизни. – У них даже студенты-негры из Эфиопии и Анголы обучались. Попомни моё слово, Вальдемар, этот альтруизм вас погубит.

Я сменил тему:

– А что, у вас действительно бытуют дуэли?

– А как же! – оживился Харальд. – Это вполне законно и называется «Суд Всевышнего Вотана». Правда, принято это только среди дворян, военных и в университетах. Один мой приятель в прошлом году погиб на такой вот дуэли. С другой стороны, все это строжайше регламентировано законами, и это немного портит общее впечатление.

– Странно, мне казалось, что вашей системе ближе мнение кардинала Ришелье, что дворяне имеют праве умирать только на службе королю.

– Ах, социализм! Социализм в нашей стране – это забава масс. Для истинных рыцарей Святого Грааля эта мораль не годится. Сам величайший фюрер долго колебался, прежде чем назвать нашу партию социалистической. Но сейчас это не актуально: социальные проблемы в общем решены, и от человека требуется не общественная инициатива, а верность присяге.

За разговорами я не забывал отведать всех блюд, которые итальянская прислуга подавала на стол. За отличными баварскими колбасками с кетчупом последовали соленые огурцы для аппетита и гусь с яблоками. Потом целое ассорти рулетиков-штрудель и микробутерброды с явно русской икрой горбуши. Запивали мы все это отличными рейнскими винами.

После ужина Ингрид пригласила нас в комнату с роялем и спела одну из своих песен о смелых немецких космонавтах, штурмующих небо и благославляемых из могилы стариком Кантом. Я же заметил целую фонотеку лазерных дисков и стал их перебирать: они были с чисто немецкой пунктуальностью рассортированы по жанрам и хронологически. Начиналось все с народных песен, потом шли пятнадцать дисков со средневековой немецкой музыкой, потом классика – Глюк, Бах, Вагнер, Шуман, Штрауссы, Лист, далее отец национал-социалистической музыки Пфицнер и венец Франц Легар, юбимый композитор Гитлера, потом партийные марши и сборник музыки из кинофильмов, среди которых затесались «Джентельмены предпочитают блондинок» и «Кубанские казаки» Наконец, несколько совершенно неизвестных мне фамилий – корифеи немецкой музыки конца XX столетья. Я поинтересовался у Харальда об одном из них (кажется, его звали Фридрих Этцель), и он поставил его диск на проигрыватель. Это были вариации на темы Вагнера, музыка по стилю слегка смахивала на известный мне «Нью-Эйдж», и в то же время напоминала стиль Жана-Мишеля Жара.

– Этот стиль называется «Бургундская музыка», – пояснил Харальд на мое замечание о галлицизме мелодии.

– Кстати, – решил я спросить об одной вещи, давно меня интересовавшей, – это верно, что Йозеф Геббельс в молодости написал несколько пьес в стиле Достоевского?

– И не только в молодости! Вот, пожалуйста, – Харальд показал мне в библиотеке огромный темно-коричневый массив книг, который я поначалу принял за Большую Фашистскую Энциклопедию. На самом деле это было полное двестипятьдесятчетырехтомное собрание сочинений второго фюрера немецкого народа – Йозефа Геббельса. Это было самое гигантское в мире собрание сочинений, благо автор трудился над ним семьдесят лет. Харальд пролистал последний, справочный том и подал мне его, раскрытый на сороковой странице.

В обширной библиотеке ромбовидной формы было не меньше десяти тысяч томов: монотонно-многотомные собрания сочинений, яркие зоологические атласы в суперобложках.

– У вас в России какие-нибудь анекдоты о немцах рассказывают? – ни с того ни с сего спросил Харальд.

– Да. (Я как раз вовремя вспомнил самый безобидный анекдот.) Как-то раз ООН… то есть не ООН… а, в общем, в СССР решили написать книгу о слонах, ну и запросили во всех прочих странах соответствующие образцы. Немцы прислали массивный десятитомник, вроде как этот, озаглавленный «Введение в науку о слонах», американцы прислали маленький яркий буклет страницы в две с фотографией Мадонны и названием «Все, что должен знать о слонах средний американец»…

Харальд уже давился от хохота.

– Японцы прислали книгу на бамбуковой дощечке на тему «Использование слоновьего бивня в харакири» (тут уж я стал импровизировать, примеряясь к известной Харальду геополитической обстановке). Англичане прислали свой трехтомный бестселлер…

– Бест… что?

– Бестселлер… ну, книга сезона, – пояснил я. – «Британская политика в странах, где водятся слоны». А туркам ничего другого не оставалось, чтобы прислать свою агитационную брошюрку «Турецкий слон – младший брат русского слона!»

– Длинно и увлекательно. Это целый культурологический трактат. У вас все анекдоты такие?

– Нет, почему? Например, такой: «Колобок повесился».

– Кто повесился?

– Колобок, сказочный герой – пампушка, которую старики-крестьяне выпекают в печке и которая от них убегает. Суть состоит в том, что у пампушки нет ног, она круглая как глобус.

– Это же неэстетично. Среди разумных существ лишь белый человек прекрасен видом и совершенен формой. Наделение разумом неживых существ – это какая-то новая демонология, вернее, пошлый кубизм. Русский философ Бердяев, которого вы выгнали из страны, осуждал это.

(Оказывается, в Германии из всего Бердяева напечатали лишь «Философию неравенства» и «Кризис искусства».)

Тут снова появилась прислужница и подала нам на эмалированной подносе бочоночки с медом алого оттенка.

– Это особый арийский мед, получаемый от арийских пчел, которых привез из Тибета доктор Шеффер, – сказал Харальд.

Поедая довольно приторный мед, я продолжал рассматривать библиотеку. Гегель, Гете, Ганс Эверс, Киплинг, Эрнст Юнгер, Гобино, Данилевский, Гоголь, Гвидо фон Лист, Горбигер, Плотин, Карл Май, Татищев, Мережковский, Кнут Гамсун, Аннунцио, Лесков.

– Тебя удивляет подбор книг? – спросил мой немецкий друг. – А у вас какие самые популярные авторы?

– Аркадий Гайдар, – выдавил я, припомнив повсеместные многотомники этого девяностолетнего старца. – А из немецких – Гете и Ремарк.

(Я было подумал, что фамилия Ремарка ничего не говорит моему собеседнику, но ошибся.)

– Да, – согласился со мной Харальд, – Ремарк, несомненно, талантливый писатель, но, увы, его взгляды противоречат нашей немецкой идеологии. Это великая трагедия для человека, когда он отказывается от своей нации, от своей вековой традиции и меняет их на бесплодные блуждания в чужих пределах… Ведь они почти ровесники с Геббельсом: оба – пасынки веймарской эры, но сколь различны судьбы. Рейхсминистр, впоследствии Фюрер – и безвестный эмигрант.

Потом мы с Ингрид долго и безрезультатно играли на компьютере (в Германии компьютеры иногда называют «Вундербаррауге» – чудесный глаз) в бридж. Моя сводная сестра, дочь полковника, очаровательное соломенноволосое дитя пяти лет нарисовала целое стадо коров на деревенской околице, что мы и оценили.

Перед сном (мы с Харальдом делили одну комнату в мансарде) он сказал мне:

– Завтра (мне твоя мама говорила) ты поедешь «лечить клыки», как она выразилась. Потом, если желание после такой процедуры будет, покажу тебе Берлин, а послезавтра отправляемся в наш родовой замок – познакомлю тебя со своими подружками, – Харальд прищелкнул пальцами.

– Да, нет, мои зубы в порядке, я лечил их в декабре! – возразил я.

(Это было удивительно до невероятности: история повторялась – в конце прошлого года мама договорилась с одним дантистом, мужем ее сотрудницы, и я за месяц привел челюсти в порядок – я имею в виду мой бывший мир. Ну, не говорить же ей, что ее старания уже увенчались успехом).

А Харальд о своем:

– Ах, я же забыл, ты – человек женатый.

– Ничего страшного, – парировал я, – знакомство с твоими подружками меня ни к чему не обязывает.

– И то верно.

Утомленный морем впечатлений, я тут же уснул.

АВЕНТЮРА ТРЕТЬЯ,

в которой мы с Харальдом попадаем в скверную историю, но все заканчивается благополучно