Живые и мертвые классики

«У нас не было современной армии. У нас она есть теперь.

У нас не было флота. У нас он есть теперь.

У нас не было Петербурга, Риги и Ревеля. У нас они есть теперь.

У нас не было Полтавской и Гангутской побед. У нас они есть теперь.

У нас не было Академии наук. У нас она скоро будет».

И так далее.

Вот правда Петра и правда русской истории. А царевич Алексей был против нее. Кто же он – правдолюбец или троцкист XVIII века? Пушкин дал ответ на этот вопрос:

Тогда-то свыше вдохновленный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело! С Богом!» Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь – как Божия гроза…

Нет другого способа создать великую державу, как только с помощью Божьей грозы.

Странно, что ныне, в пору поношения русской истории, Ю.Бондарев и тут выказал себя оппозиционером: недавно в патриотической «Правде» назвал петровскую власть «антинародной». Что ж, Юрий Васильевич, посади мысленно на место Петра, вдохновленного свыше, припадочного лежебоку Алексея и прикинь, что стало бы с нашей родиной. По-моему, произошло бы то же самое, если на место Сталина сели бы Троцкий или Бухарин.

Но еще удивительней, чем царевич Алексей в ряду «правдолюбцев», вот что. Такой высоконравственный писатель, как Ларионов, о чем он постоянно твердит, должен уважать правдолюбцев и страдальцев за правду, и по началу его упомянутого перечня от Болотникова да Радищева, кажется, так оно и есть, но дальше – совершенно ясно, что он презирает их, глумится над ними. Так, о декабристах говорит, что они «были изобличены царем как люди безнравственные», что он «судил их как преступников». Разумеется, на взгляд царя они преступники, желавшие лишить его власти, но ты-то, ведущий «тяжелую нравственную борьбу», как относишься к памяти казненных и сосланных во глубину сибирских руд? Согласен вместе с Пушкиным признать за ними «дум высокое стремленье»? Сказал бы царю вместе с поэтом, что если был бы 14 декабря в Петербурге, то непременно явился бы на Сенатскую? Нет, на Сенатскую Ларионов, пожалуй, не вышел бы даже в обнимку с Пушкиным…

А дальше «правдолюбцы» перечисляются уже в презрительном множественном числе: «гиблые (?) революционеры – Желябовы, Перовские, Петрашевские, Каракозовы, Ульяновы… Участь их известна». И не стоит, мол, на них задерживаться. Так в своем перечне «правдолюбцев» автор добрался до большевиков. И тут начинается самое примечательное, тут он развернулся. Большевики-то, оказывается, в 1917 году бесстыдно обманули народ, он поддержал их и этим только «жизнь свою осложнил, отяжелил на целый ХХ век, названный теперь кровавым». Из-за большевиков? Вестимо! А кто назвал из-за них кровавым? Чубайс и Новодворская.

Вся-то политика Советской власти была антинародной, и как плод, как итог ее стоит перед скорбными очами нравственного писателя Ларионова средний россиянин – «человек душевно искореженный темпами пятилеток, войнами, целиной и БАМом, химизацией и электрификацией, коллективизацией и индустриализацией». Ничего этого, даже электрофикации, выходит, народу не надо было. Сидел бы с дедовской лучиной, но зато – с неискореженной душой. И на войну не надо было идти, там и вовсе убить могли. Ну, поработили бы немцы Россию. Подумаешь! Зато – неискореженные души.

Ах, как промахнулся народец наш простодушный! Надо было ему и вначале поддержать не большевиков, не Ленина, а Деникина, Колчака и, конечно, галантных интервентов – английских да французских, американских да японских, немецких да польских… И позже – не Сталина и Жукова, а Гитлера и Власова. То-то этим народ упростил бы да облегчил себе жизнь на весь ХХ век, который тогда назвали бы золотым. Кто? Да те же Чубайс и Новодворская.

А дальше уже о наших днях с такой торжествующей злобой, что оторопь берет: «КПСС рухнула в одночасье, как поддохлая моль, оставив о себе мифы и легенды о борьбе за народное счастье». Мифы и легенды… Кажется, даже помянутые Чубайс и Новодворская уже перестали вот так злобствовать. Откуда же это у человека, который сам лет сорок в партии состоял? Может, Советская власть так всю жизнь мордовала беднягу, что ничего другого, кроме злобы и ненависти к ней, в истерзанной душе и быть не могло? Вот и злорадствует: «Сидим у разбитого корыта. Коммунистическая сказка кончилась. Уплыла золотая рыбка от родного берега…»

Тут же читаем в редакционной справке: родился Ларионов в маленькой глухой деревеньке Цильма в дальнем северо-восточном углу Архангельской области, надо полагать, в семье колхозника. Окончил архангельское мореходное училище, получил диплом штурмана дальнего плавания, но плавать почему-то не захотел, может быть, качку не переносит. Поэтому вскоре нагрянул в Москву и поступил в прославленный столичный университет. На философский факультет! В 1965 году получил диплом философа. Диво дивное! Цильмяк окончил два учебных заведения. Колхозник стал столичным философом! Это советский миф? Это коммунистическая легенда? Как дело-то было? Вышел на бережок, позвал золотую рыбку и взмолился: «Смилуйся, государыня рыбка! Не хочу быть архангельским колхозником, хочу быть московским философом!» – и стал им? Нет, Ларионов, такие метаморфозы были обычным делом во времена «коммунистической сказки», и обходилось без всяких золотых рыбок. Не один же ты из архангельских мужиков взлетел так высоко. Ведь и замечательный писатель Федор Абрамов, выросший в многодетной крестьянской семье. И Александр Михайлов, сын колхозника из деревни Куя, доперший до ЦК, а потом – и Первый секретарь Московского отделения СП, и профессор, и лауреат. Да, наконец, и Альберт Беляев, цековский деятель. Все архангельские. И никто не взывал к золотой рыбке. Конечно, возможны были и сбои в те годы, когда народ не жалел сил, «чтоб сказку сделать былью». Кто ж мог предвидеть, например, что этот Беляев, просидев долгие годы в ЦК, при первом шорохе легко все предаст, а Ларионов станет проклинать большевиков и глумиться над КПСС.

А что дальше? Может быть, получив диплом собрата Аристотеля, штурман дальнего плавания вернулся на флот? Ничего подобного, там качка. Он поочередно берет на абордаж ряд самых популярных СМИ: радиостанцию «Юность», журнал «Кругозор», «Комсомольскую правду», «Советскую Россию»… Это тебе не «Московский литератор», не «Московская правда». Многомиллионные тиражи, высокие должности, неплохие оклады и гонорары! Правда, подолгу философ почему-то нигде не задерживается. «Все течет, все меняется», – сказал его коллега Демокрит. Но, однако же, подумайте только, кто он, откуда явился в столицу и кем уже стал. И ведь опять же не молил: «Смилуйся государыня рыбка! Не хочу быть рядовым журналистом, хочу быть завотделом и членом редколлегии «Советской России».

Так в метаниях по редакциям и должностям дожил философ до 1968 года, и тут в жизни бывшего архангельского мужика произошло крупнейшее, пожалуй, даже, как теперь выражаются, судьбоносное событие. Он об этом поведал так: «Я был неожиданно обласкан и сердечно принят на последние десять лет ее жизни Лилей Юрьевной Брик». Ему тогда едва перевалило за 40, а старушке уже под 80. Как она о нем пронюхала? Чем он ее пленил – пронзительностью ума? статью? дипломом штурмана дальнего плавания? Как именно философ был обласкан? Что значит «принят на (!) десять лет»? Обо всем этом можно лишь гадать. Известно лишь одно: «Я по-прежнему храню нежность и душевное тепло к Лиле Юрьевне…» Надо полагать, и она была к нему тепла, насколько может быть тепла 88-летняя пассионария.

Впрочем, к Брик мы еще вернемся, а сейчас надо отметить, что вскоре Ларионов был принять в Союз писателей. Да и как не принять обласканного Лилей Юрьевной! Вот я не был обласкан, так меня пять лет принимали и приняли наконец, в конфликтном порядке. А тут – с лету! И недолго любимец Лили оставался рядовым членом Союза. В последующие годы «неоднократно избирался секретарем правления Союза писателей РСФСР». Как? Почему? За какие заслуги? Сам он объясняет это так: «Когда последовательно защищаешь общественное дело и не лезешь нарочито в «главные», то обязательно попадешь в оные». Интересно… Какое замечательное торжество справедливости можно было наблюдать во времена все той же «коммунистической сказки»! И разве вся жизнь Ларионова, начиная с колхозного детства и до триумфа в столице, не есть ярчайшее доказательство этого? Однако это несколько противоречит моему личному опыту. Я, может, не менее последовательно, чем Ларионов, защищал общественное дело, – допустим, о злоупотреблениях на самом верху нашего Союза неоднократно выступал на больших писательских собраниях в ЦДЛ (например,19 ноября 1985 года, 3 июня 1986-го, 19 марта 1987-го), писал об этом статьи, такие, например, как большая статья «Спорили семь городов» («Волга», № 7, 1989). И что же в итоге? За всю свою долгую литературную жизнь никаким «главным» я ни разу не стал. Мало того, именно за такую защиту общественного дела на меня подавали в суд, таскали по партийным инстанциям, едва не влепили строгий выговор с занесением… Неужели такое различие в наших судьбах объясняется только нежностью Брик к одному из нас? Едва ли…

Дальше Ларионов утверждает: «В советское время тебя выбирали начальником, как удобного им, государям, человека, и ты правишь». Значит, и тебя неоднократно выбирали именно так? И каким же конкретно «государям» ты был удобен? В интересах кого ты правил? И как это согласовать с твоей замечательной преданностью борьбе за общественное дело? Молчание… А потом опять: «Никогда бы не позволили «партайгеносцы» вольного выбора. Им ненавистна была воля свободных людей». Но как же при такой ненависти «государей» к свободе удавалось не только тебе, такому лучезарному, многократно избираться в секретари и главные редакторы, но и твоим кумирам: Михалкову – Первым секретарем Московского отделения СП, потом – Первым секретарем Российского СП, Бондареву – тоже Первым секретарем Российского? Неужели и они были всего лишь мерзкими прислужниками «государей»? Соображаешь ли ты, Ларионов, что навешиваешь на своих наставников и защитников? Пожалуй, они больше не захотят ответствовать за тебя в схватках времени. Что же касается обзывания коммунистов «партайгеносцами», т. е. так, как было принято в нацистской партии, то шел бы ты с этим, милок, к Хакамаде, ей всего 50, она бы за это обласкала тебя, куда как слаще, чем Лиля Брик в 88 лет.

Да, говорит, в Советское время выбирали начальниками только прислужников, «но теперь совсем не так». А как? Да вот, мол, посмотрите на меня: я же как не лез, так и не лезу в главные, однако ныне я и секретарь правления СП России, и первый заместитель Исполкома Международного сообщества писателей, и профессор Московского государственного педагогического университета имени Шолохова, и лауреат премии имени Шолохова, и все мои книги «неоднократно переиздавались». Сплошное торжество добродетели и справедливости!

Тут я позволю себе этот фейерверк опять, чтоб далеко не ходить, сопоставить с некоторыми обстоятельствами собственной биографии. Были у меня переиздания? Были. Получил я шолоховскую премию? Получил. Но как! Премию учредили в 1991 году, и тогда же председатель Комитета по премии Ю.Бондарев и член Комитета С.Викулов сообщили мне, что решительно выдвинули меня в лауреаты. Я ликовал и прыгал. Если две таких фигуры выдвинули, значит, дело в шляпе. Но премию получили А.Ларионов, В.Сорокин, А.Жуков, не отказался от премии писателя-коммуниста и патриарх, – словом, облауреатели, кажется, всех членов Комитета и кое-кого еще. На это потребовалось две пятилетки. И вот, наконец, в 2001 году дошла очередь и до меня. Не успел я до этого помереть, на что, возможно, был расчетец…

Открытое письмо в закрытую для нас газету «патриот»

Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид…

    А. С. Пушкин
Братушки!

Хочу на прощанье поделиться с вами кое-какими соображениями в связи с известным вам шлагбаумом в № 16 вашей газеты, преградившим мне туда доступ. Как же в таких случаях без нескольких дружеских слов! Ведь прожито душа в душу как-никак четыре года. И в такое время! Вы и печатали меня напропалую, и гонорар, как оказалось, в порядке исключения платили, и портреты мои с ваших страниц всем глаза мозолили. После такого альянса уйти молча было бы как-то не по-русски.

Так вот, моя литературная жизнь с самого начала еще на фронте, где при первой же попытке напечататься меня заподозрили в плагиате, и до нынешних дней, уже на ваших глазах, была бурной, драматичной и непредсказуемой. Все, о чем великий Пушкин в приведенных строках писал о себе предположительно, на моем скромном, но долгом литературном пути сбывалось наяву.

Чума? Было! Еще во время оно при главном редакторе В.А.Кочетове я занимал в «Литературной газете» важный пост заместителя редактора раздела русской литературы, который возглавлял Михаил Алексеев. Но потом пришел Сергей Смирнов, предтеча нынешних демократов, образцом коих стал его сын Андрей, кинорежиссер. Сергей Сергеевич тотчас по приходе наслал чуму на Алексеева и на меня. Пришлось сломя голову бежать: Алексеев – в «Огонек», я – в газету «Литература и жизнь» (ныне «Литературная Россия»). На наши места Смирнов посадил Юрия Бондарева и Феликса Кузнецова. Что ж, это вполне понятно: главный редактор подбирал команду единомышленников. И обижаться нечего.

Потом работал я в «Дружбе народов». Там объявили меня чумным покойный Баруздин и ныне здравствующий титан мысли В.Оскоцкий. За что? Да как же! Журнал безо всякого обсуждения напечатал две повести Б.Окуджавы, к которым у меня, как члена редколлегии, было много претензий, но их игнорировали, да еще главный редактор подъелдыкнул: «Может, ты в печати выступишь?» Я и выступил: о первой – в «Литгазете», о второй – в «Москве». И тотчас был объявлен чумным. Опять пришлось сматывать удочки.

А уже во времена смуты я три года активнейшим образом сотрудничал в «Советской России». Главный редактор Валентин Васильевич Чикин души во мне не чаял. Заходил коньячку тяпнуть, сам заезжал ко мне домой за статьями, и они в весьма пространном виде печатались чуть не еженедельно. Даже угораздило меня стать лауреатом газеты. Но настал черный день, и тов. Чикин тоже наслал на меня что-то вроде чумы или холеры – перестал печатать и вычеркнул из числа лауреатов.

В чем дело? Может, обнаружилось, что я власовец? Или внук Троцкого? Или принадлежу к сексуальному меньшинству? Ничего подобного! Просто я, будучи членом ЦК КПРФ, однажды на пленуме выразил громкое недоумение по поводу ряда антисоветских публикаций в «Советской России». И все: чумной! Но я и тут не держу зла на ветерана Чикина: спасибо, что три года терпел.

Ну, а мороз костенил ли меня? Да, и это знакомо. Вот уже четыре мои статьи в свежезамороженном виде лежат в «Завтра». Почему тов. Проханов заморозил меня после десяти с лишним лет любовного сотрудничества, распивания опять же коньячка с лапшой и взаимного празднования наших юбилеев? А потому, что я и в редакции, и на своем вечере в ЦДЛ говорил, что на меня вдруг дохнуло горбачевщиной да яковлевщиной. В самом деле, ходит человек с Зюгановым к Мавзолею, возлагает цветы, нахваливает в своих передовичках какие-то «красные ленинские методики», пишет: «На реальность следует взглянуть зорко, по-ленински», или: «Сквозь бутафорию фанерных орлов и траченного молью горностая сумрачно светится кремлевская ниша с Лениным» – и в то же время издал книгу, на обложке которой Ленин в образе исчадья ада. Никто ж не заставлял его ни молиться на Ленина, ни ленинские юбилеи отмечать, но с кем же ты, если антинародный режим, пылко проклинаемый тобой, тоже неустанно глумится над Лениным, как над главнейшим символом нашего сопротивления, тоже изображает его в образе сатаны? И книгу эту, разумеется, тотчас расхвалили Хакамада, Новодворская, и удостоилась она премии «Национальный бестселлер». Как же не дать за такого Ленина!

Возможно, припомнили мне и то, как я негодовал в редакции, когда они в день Красной Армии поместили на первой полосе портреты великих русских полководцев, и рядом с Александром Невским, Кутузовым и Жуковым – американский наймит Колчак, Верховный душитель Советской России, родной дедушка Горбачева и Ельцина. Было это в 92-м году. Вот еще когда и кто начал торить тропку к ныне установленному в Иркутске памятнику работы Вячеслава Клыкова, говорят, ищущего место и для памятника Власову. Так ли, нет, но был дан приказ: «Заморозить! Окостенить!»

И вот, братушки, наконец, – недавний инвалидный шлагбаум в лоб от вашего проворного начальства. За что – я переметнулся в лагерь демократов и стал печататься в «МК»? ушел от жены к Новодворской? взломал сейф редакции и уволок сто грамм березовских долларов, полученных от политического трупа им. Ивана Рыбкина? Нет, нет и нет!

Тогда надо разобраться. Но сразу скажу: этот шлагбаум как гору с плеч свалил. Легко отделался! Ведь могли бы в суд подать и, как Явлинский или Степашин, потребовать с меня 200 тысяч, могли Шолоховской премии лишить, как лишили непослушного Николая Федя. А тут всего-то навсего – «завершаем наше сотрудничество». Как деликатно сказано! Словно завершают сбор цитрусовых.

Так в чем же и на сей раз дело?

Оказывается, причин две. Первая: Бушин «в последних своих публичных выступлениях в СМИ позволил себе(!) пренебрежительно(!) отозваться о газете «Патриот» (единственная из всех газет печатала все его публицистические произведения полностью)».

Интересно, кто это писал – классик Бондарев? гендир Ларионов? комсомольский лауреат Сорокин? генерал Земсков? Господи, полфразы не могут написать грамотно и не соврамши.

Во-первых, здесь по тексту получается, что я неоднократно выступал о «Патриоте» в каких-то, может быть, даже многочисленных средствах МИ, подобно тому, как о затеянной ими же склоке в Международном Союзе писательских Союзов (МСПС) точили лясы только что помянутые трое, – в «Правде», «Советской России», «Завтра», в «Слове», «Экономической газете», «Литературной России» и «Патриоте», т. е. в семи газетах общим тиражом, поди, под миллион экземпляров. А мои «СМИ» это одна-единственная малоформатная газетка «Московский литератор» с тиражом в 2 (две) тысячи экземпляров, в которой я выступил в апреле этого года лишь один раз. Братушки, неужто ваше начальство и его наставники не соображают, как они выглядят хотя бы только на фоне такого сопоставления? Это же как муравей супротив носорога. Умные собаки и носороги не замечают тараканов и муравьев, молча проходят мимо. А тут лай и рев подняли.

Между прочим, еще в 1989 году эта же доблестная газета «МЛ», которую тогда возглавлял Н.Дорошенко, напечатала мою суровую статейку об А. Яковлеве. А он тогда был и членом Политбюро и секретарем ЦК. Но представьте себе, – никаких шлагбаумов мне в лоб за то, что я (а это было тогда печатно впервые) «позволил себе пренебрежительно отозваться» о нем. Даже Яковлев! А ваши начальнички? Хоть брали бы пример с этого монстра.

А откуда взяли, что они «единственные» печатали меня полностью?

Конечно, на моем долгом литературном пути встречалось всякое. Например, в «Нашем современнике» один тогда молодой редактор В.В., убежденный, что поступает как Чернышевский с рукописью дневника Добролюбова, взял да и переписал «своими словами» мою статью «Два Аякса» (о Ю.Суровцеве и В.Оскоцком). Разумеется, я забрал статью и напечатал ее в «Москве». Но до этого именно в «Москве» покойная В.С. в статью «Кушайте, друзья мои» (о романе Б.Окуджавы «Путешествие дилетантов») вписала совершенно чуждые мне фразы. Я потребовал убрать их или снять статью. А однажды предложил большую статью в трех частях «Правде», и, публикуя первую часть, ей дали такой несуразный заголовок, что я запретил дальнейшее печатание. Такие прискорбные факты случаются со всеми. В любой редакции сыщется некий антик, такой Васька Буслаев, которого просветить или унять невозможно.

Ах, да что там вспоминать о сокращениях или искажениях! С 1979 года до 1987-го я вообще не смог напечатать ни одной статьи. Восемь лет! Это вся творческая жизнь, допустим, Добролюбова. А если пойти по именам, то, скажем, за двадцать лет «Наш современник» не напечатал ни одной моей статьи. А ведь патриот из патриотов. Да как же печатать, допустим, статью, где доказывается, что стишок «Прощай, немытая» – это вовсе не Лермонтов. Как печатать нечто весьма неласковое о секретаре СП СССР Ю.Суровцеве или о любимце демократов Б.Окуджаве? Ведь за такое вольтерьянство могут к очередному юбилею орденок не дать. Сергей Викулов стал печатать меня в 87-м году уже после того, как было объявлено «Валяй, ребята, кто во что горазд!», т. е. когда храбрость была дозволена. Но его преемник Станислав Куняев и в пору дозволенной храбрости выбросил в форточку, например, и критическую статью об ак. Сахарове, и ту, где я защищал Юрия Кузнецова от критики Юлии Друниной, и уже знакомое читателю эссе о Вадиме Кожинове… О Сахарове, говорит? А что скажет Марья Алексеевна Старовойтова? О Кожинове? Вот если бы ты изобразил его беспорочным ангелом. О Кузнецове? Гений не нуждается в защите. Ответ есть на любой случай!

Но, братушки, при всем этом скажите своим начальничкам, пусть не хвастают и не корят меня тем, что они «единственные» и неповторимые. А сперва напомните, что ведь я никогда не выдвигал никаких требований, претензий: печатайте, мол, это немедленно! или – никаких сокращений! или – на первую полосу! и т. п. Любая редакция любому автору может по тем или иным соображениям предложить и сокращения, и поправки, и изъятия каких-то фактов, имен. Я просто приходил и говорил: «Вот статья». И за все четыре года у начальства ни разу не было ни замечаний, ни вопросов, а молча печатали статьи безо всяких сокращений. Да еще я получил любезное приглашение войти в редколлегию.