День поминовения

ЛАУ, БалтМорПуть – резануло слух, не правда ли? ЛАУ – Ленинградское Арктическое училище – то самое, которое я столь проблематично закончил, хотя и самое лучшее училище из всех училищ существующих или когда-либо существовавших на этой бренной земле.

А БалтМорПуть – это контора, квартировавшая в Риге, занимавшаяся дноуглубительными работами – всякие там «черпаки», «землесосы», грунтоотвозные шаланды и прочая дрянь. В общем, отличное место для ссылки провинившихся моряком.

Такая вот меня ждала теперь расплата за все мои похождения.

Глава 2

Вместе со мною в купе оказалась пожилая чета и женщина лет тридцати – «тетка», как я ее назвал про себя. Для меня – в мои двадцать – тридцать лет казались чуть ли не какой-то последней чертой, за которой люди уже не живут, а доживают. И кто бы мог осудить меня – тогдашнего – за это? Разве что я сам – нынешний.

«Тетка» была явно поддатой. На столе перед нею стояли запечатанная бутылка «Сибирской» и начатая бутылка шампанского. Устраивая свой чемодан с «загипсованною» ручкой на антресоли, я поневоле прислушался к разговору.

– Ну, мужчина, что вам – трудно составить женщине компанию? Вы что: никогда не пили прежде? – довольно противным голосом «задирала» «тетка» нашего соседа по купе. – Мне плохо. Вы понимаете: мне – плохо! – продолжала домогаться она, как будто бы тот ей был должен. – У меня – мать умерла!

– Мы очень вам сочувствуем, – вмешалась в разговор супруга мужчины, наверное, изо всех сил стараясь быть при этом деликатной. – Но мы не пьем, поймите нас правильно…

– А ты помолчи, – грубо оборвала ее «тетка». – Я не тебе предлагаю.

– Он… он тоже не пьет, – растерянно возразила женщина. – У него… у него почки…

– А у меня что, по-твоему, – камни, да? – снова оборвала ее эта пьяная баба. – Эх, люди, – с укоризной продолжала она. – Я же к вам, как к людям, обращаюсь. Я же вам сказала: у меня – мать умерла. Я с похорон еду… прямо с поминок… мне… мне завтра уже на работе надо быть.

– Вот там и выпьете…. Вместе с сослуживцами, – нашлась женщина и, сказав это, вопросительно посмотрела на непрошеную собеседницу. – Вместе с ними… маму помяните, – совсем уже нерешительно закончила она, смешавшись под уничтожающим взглядом «тетки».

– Эх, дура ты, дура, – перейдя уже все дозволенные границы, отрезала ей «тетка» и презрительно отвернулась в сторону окна.

– Девушка, как вам не стыдно! – опомнившись, возмутился пожилой супруг.

До этого момента он молчал и лишь отрицательно мотал головой, когда «тетка» предлагала ему выпить, и согласно кивал в такт словам своей жены.

Услышав его реплику, та, которую он назвал девушкою, взглянула в его сторону и, презрительно фыркнув, вновь отвернулась к окну.

В этот момент в купе вошла проводница, чтобы собрать билеты.

Я уже давно сидел на краешке полки, которую занимали супруги, у самых дверей, и потому первым протянул свой билет.

– До Риги? – спросила проводница, хотя по билету и так было понятно, что я еду до Риги.

– Мы тоже до Риги, – сообщил мужчина и протянул проводнице два билета и, когда та стала укладывать их в кармашки папки для билетов, он, слегка притронулся пальцами к ее локтю, чтобы снова обратить на себя внимание, и пожаловался: – Знаете, у нас тут проблемы…

– Какие проблемы?

– Эта девушка, – показал он рукою на нашу попутчицу.

– Что – девушка?

– Она – пьяна. Она пристает ко мне с супругой, чтобы мы выпили с нею.

– А вы не пейте, – усмехнулась проводница.

– Да, но… она пристает.

Проводница повернулась в сторону «тетки».

– Ваш билет, девушка? – строго спросила она.

Та, не говоря ни слова, протянула свой билет.

– До Риги?

Тетка кивнула в ответ.

Проводница оценивающе ее осмотрела и, после некоторого колебания, сказала:

– Вот что, девушка. Если в дороге будут эксцессы, я вас высажу на первой же станции… с помощью милиции. Вы меня поняли?

– По-ня-ли, – медленно, по слогам выдавила из себя «тетка» с неприязнью и, с презрением сжав губы, отвернулась от проводницы.

Проводница еще раз окинула ее внимательным оценивающим взглядом и, наверное, решив, что все будет в порядке, пожелала всем счастливой дороги и вышла.

Я сразу же после ее ухода взобрался наверх, на свою полку, и приготовился подремать. Только теперь я в полной мере прочувствовал, как нещадно вымотали меня эти последние дни беспорядочной гульбы. Поезд приходил в Ригу лишь на следующее утро и в запасе у меня были еще целый вечер и целая ночь. Спать в дороге я любил очень, и потому, подумав об этом, сладко потянулся и прикрыл глаза.

Кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза и, повернув голову, увидел липкий, затуманенный взгляд своей безобразной попутчицы.

– Парень, выпей со мною. У меня мать умерла.

Пить, а, тем более, с нею мне не хотелось. Эта пьяная дура не знала, что взывает к тому, кто был главным идеологом и вдохновителем затеи устроить аутодафе Pencil’у (так мы обзывали между собой преподавателя машиностроительного черчения – карандаш, но только по-английски). Я ответил ей просто:

– Я хочу спать.

– Выпей, я же тебе говорю – у меня мать умерла.

Супруги, которые по-прежнему сидели рядом и до этого тихо беседовали между собой, замолчали и, приподняв головы, смотрели на нас настороженно.

Поняв, что просто так «тетка» не отвяжется, я, сделав знак рукой, поманил ее к себе. Она придвинулась.

– Слушай, иди в жопу, – по слогам сообщил я ей.

Она отодвинулась и хмуро на меня посмотрела. Надо думать, что в моем ответном взгляде она угадала характер мальчика, который иногда, в целях нанесения ощутимого вреда всемирному процессу эмансипации женщин, хлестал девочек «по мордам», и потому, решив про себя не связываться, уселась на место, и с ходу, демонстративно откупорила бутылку и, налив в пластмассовый стаканчик грамм этак сто, выпила.

Проследив взглядом за нею, я перевел его на супругов. Они, словно по команде свыше, оторвали свои глаза от «тетки» и посмотрели на меня. Я мило им улыбнулся и, повернувшись на другой бок, заснул.

Глава 3

Мне снился строевой плац во внутреннем дворе бывших конюшен Константиновского дворца.

Ярко светило солнце, наверное, апрельское. С крыш капало и звук капель, кроме звука голоса начальника строевого отдела капитана второго ранга Гнедина (по прозвищу Пони – за очень маленький рост и фуражку с очень большими полями), был единственным звуком, оскверняющим тишину.

Посередине плаца, на флагштоке гордо колыхался гюйс Военно-Морского Флота Советского Союза. Под ним – вокруг Гнедина, читающего ежемесячную сводку приказов начальника училища – несколько офицеров (Колибри, Киса, Кирпич и другие). По периметру плаца – застывшие в безмолвии роты.