Серебряные рельсы. Здравствуйте, мама

Но Саша Кошурников не хотел ни на море, ни в заморские страны. Ему б к отцу! Парнишке часто грезилось, как далеко-далеко за горами и реками идёт через тайгу отец – весёлый бородатый гигант. В руках у него волшебная медная трубка на треноге. Он направляет трубку на лесную чащобу, и тайга покорно расступается перед ним.

Обычно отец всё лето вёл вдалеке таинственную, полную опасностей жизнь. Возвращался поздней осенью, к снегу. Медленно стаскивал мокрый плащ, огромные, в ошмётках грязи сапоги. Для Саши не было большего удовольствия подхватить за ушки эти «бахилы», как называл их отец, выбежать на улицу к первой луже и вымыть их до жирного блеска. После бани отец спускал с потолка самую большую в доме лампу, доливал в неё керосину и садился чертить. Белые хрустящие листы покрывались загадочными линиями и значками.

Учился Саша шутя, над учебниками не корпел. Любил убегать из гимназии на речку Басандайку, вечерами засиживался в отцовской библиотеке, пробираясь с Миклухо-Маклаем сквозь тропические джунгли или путешествуя с Пржевальским в легендарную страну тангутов. Ещё интереснее были рассказы отца. Высоко подняв кудрявую голову и раздувая крупные ноздри, заворожённый парнишка слушал, как отец с товарищем и проводником где-то между Енисейском и Томском перетаскивали на брезенте лошадей через болота, как в Манском белогорье на них напали с дробовиками старообрядцы, требуя, чтобы «антихристы» со своими инструментами убирались из тайги, как наткнулся однажды отец на бешеного, так называемого «червивого» медведя и уходил его топором.

Отец, по мнению знавших его людей, был со странностями. Он до беспамятства любил природу и живопись. Самым прекрасным местом на земле для него был Алтай, а самым лучшим художником он считал никому не известного Гуркина, самородка-ойрота, который якобы заткнул за пояс даже Шишкина, своего учителя. В доме Кошурниковых на стенах висели копии гуркинских полотен: «Хан Алтай», «Озеро горных духов», «Камлание», «Черневая тайга».

Всю жизнь отец стремился воспитывать детей в труде, и когда перед революцией он оставил бродячую жизнь и перешёл на преподавательскую работу, то срубил на Алтае, в верховьях Катуни, дом-пятистенок, куда на лето семья переезжала из Томска. Отец с сыном раскорчевали там небольшой участок, дочери развели огород. Отец часто брал Сашу в тайгу. Паренёк научился вязать салики, делать балаганы, жечь в непогоду костёр. Он уже неплохо стрелял и моментально взбирался на самые высокие кедры. А один раз отец отпустил его на целый месяц с артелью «золотничков». В соседнем селе у Саши завелись друзья-приятели, и он подолгу пропадал с ними в тайге, забредая в далёкие урочища.

– С нами, Санька, куда хошь в тайге, – говорили ему деревенские ребята.

И томский гимназистик не раз убеждался, что это так. Маленькие кержачата умели самым чудесным образом вскипятить чай в бересте, одним топором сделать надёжную «кулёму» – кротовую ловушку, выдоить в лесу отбившуюся от стада какого-нибудь богатея корову, испечь в костре ароматного рябчика. По весне Санька ездил с ними на лошадях к кулакам-мараловодам зарабатывать дробь и мёд. Ребята как черти носились по тайге, загоняя маралов в станок, где лесные красавцы в муках прощались с драгоценными пантами. Потом ребята заманивали Саньку на горные речки вязать и ставить на хариуса «морды» из лозняка. Осенью парнишки нанимались на купецкие хлеба бить кедровые шишки, потому что их отцам не на что было купить муки на зиму и не на чем было привезти её из хлебородных мест.

Времена менялись и здесь. Молодёжь в этом далёком таёжном селе уже не могла жить по древним старообрядческим заветам – «тихо и смирно». Приходили с германской искалеченные парни, привозили с собой табачище и вольные разговоры, вводя в ярость степенных аскетических старцев. Подрастающие «неслухи» уже отлынивали от молитв, дрались насмерть с кулацкими сынками, а самые отчаянные убегали посмотреть жизнь в Бийск и ещё дальше – на шахты, на железную дорогу.

Саша Кошурников смотрел и слушал. На селе одни его почитали, потому что он соглашался написать бесплатно любую бумагу, другие внушали своим сыновьям, чтобы они не водились с этим «нехристем», потому что бабка у него каторжанка и до самой войны получала из неметчины письма…

Докатился и сюда гром революции. Алтай заполыхал. Кошурниковы поспешили в Томск, оставив Сашу свёртывать хозяйство, заколачивать дом. Но сын не вернулся домой. Отец кинулся разыскивать его. Бабы из ближайшего села шепнули, что Санька-грамотей ушёл с мужиками в партизаны, и отсоветовали ехать в горы – там хозяйничала банда белогвардейца Кайгородова. Темнее тучи отец приехал обратно.

Вернулся Александр, когда его уже перестали ждать. В грязном полушубке и папахе с красной звездой он выглядел старше своих шестнадцати лет. Не раздеваясь, он сидел в прихожей, пока сбегали за отцом. Тот шумно ворвался в дом.

– Тише, тише, – освободился он от объятий сына. – Старые кости ломкие. Как? Уже бреешься?

– Ага. Ну чего плакать-то, пап?

– И курить, чую, научился?

– Смолю почём зря!

– И водку пил?

– Нет. Самогон пробовал.

– А дело ладно ли делал?

– Кайгородова ликвидировали.

– Хорошо, потом расскажешь. Учиться думаешь, блудный сын?

– За этим и приехал.

К экзаменам Александр готовился самостоятельно и через два года упорных занятий поступил в Томский политехнический институт. Каждое лето он бывал у своих алтайских друзей и после первого курса привёз оттуда девушку, маленькую, черноглазую и пугливую. Молодые сняли комнату на окраине Томска. Там всегда было шумно и весело. В ней постоянно торчали однокашники хозяина. Уж больно артельский парень был этот Сашка Кошурников – гитарист, хохотун и заводила.

Летом отцу не сиделось дома, и три года подряд он ездил с сыном на Север, проектируя лесовозные дороги в бассейнах Вычегды, Мезени, Емцы. Александр совсем отказался от отцовских дотаций, перешёл на свои хлеба. За комнатёнку он не платил – зато всю зиму отапливал бесплатно большой дом, в котором жил. Нередко уходил на ночь грузить лес на баржи или подметать базарную площадь.

На первые самостоятельные изыскания Александра Кошурникова послали за Томск, в сырые и сумрачные урманы.

В глухой таёжной деревушке ему присоветовали хожалого старика.

– Есть дальше дорога, папаша?

– Шибко, однако, торная дорога, паря! – сощурился тот. – Мой отец лет сорок тому с собакой прошёл.

– Темнишь, старина! – засмеялся Александр. – Цену набиваешь. Мой отец лет двадцать назад с проводником и помощником трёх лошадей тут протащил.

– Сынок Николаича! – воскликнул засуетившийся старик. – Дак я ж с ними и ходил! Как это я, старый пень, сразу не признал – такой же кучерявый и ухватистый. Ради памяти родителя задарма проведу, Михалыч! Будешь деньги давать – ищи другого проводника…

После трудного похода по заболоченной тайге Александр щедро заплатил старику, который всхлипнул на прощанье, однако деньги взял.

Технические изыскания железной дороги Томск – Асино были началом беспокойной скитальческой жизни Александра Кошурникова. С этого момента он почти не бывал в городах. Охотничье зимовье либо палатка служили ему квартирой где-нибудь в тайге, горах или степи, потому что чаще всего изыскатели идут нехожеными тропами и живут в таких местах, которые не отмечены кружком ни на одной карте.

Нелегка изыскательская планшетка! Прежде чем трасса будущей дороги ляжет на бумагу, изыскатель не раз проедет вдоль неё, пролетит, пройдёт, проползёт. Геолог обогнёт болото, где зудят миллионы комаров, не полезет в густой ельник, с которого сыплются за шиворот клещи. А изыскателю железной дороги нужен кратчайший путь. Поэтому он не может миновать гнилую мочажину, хотя в ней подступает под самое сердце студёная водица. Поэтому он пробирается через густейший кустарник-мордохлёст, подстраховываясь, как альпинист, лезет по отвесной скале, преодолевает многокилометровые древесные завалы, оставляя на острых поторчинах клочья одежды.

Геологу нечего делать в поле зимой, а изыскатель должен знать, как ведут себя в разное время года камень, вода, снег. В зимнюю стужу иногда приходится даже тянуть трассу. Чтобы добраться тогда до стылой земли, надо рыть в сугробах глубокие ямы. И как часто на полевой работе возникают трудности, которых не предусмотреть, не избежать! Вот отрывок из письма А. Кошурникова, которое писалось в 1933 году студенту-практиканту:

«Пишу из Братска, где сижу в ожидании своего хвоста-обоза. У меня за этот сезон много всяких новостей – и приятных, а больше неприятных. Вскоре после твоего отъезда соседняя партия позорно бросила работу. С Илима вернулся 29 октября, а 1-го добрался до них, для чего пришлось заночевать на сентухе (то есть в снегу – это для меня новое чалдонское слово). Помог ребятам наладить дело – и дальше. В ночь с 3-го на 4-е мороз был 33 градуса. Но надо было поддержать вниманием людей на перевале. 7-го к вечеру был там. Открыл торжественное заседание по поводу 15-й годовщины Октября. Оттуда за сотню километров подался на коне к вершине реки Чебочанки, где ребята запутались с трассой. В ночь с 17-го на 18-е мы с Женькой Алексеевым опять ночевали на сентухе во время нашей рекогносцировки к истокам Киренги. В его отряде работали Домрачев Лёнька и Матвей Коренблюм. Они всё время жили в палатке. Лёнька обморозил себе ноги и был отправлен в Игирму недвижимым. Матвей сбежал, а Женька остался один и мужественно перенёс трудности. Сейчас послал к нему Володю Козлова. Вдвоём эти парни гору свернут. Самая большая моя неприятность за сезон – беда с Реутским. Он шёл из тайги и давал сигнальные выстрелы. Винчестер разорвало. Петрович, наверно, лишится левого глаза. Такая досада – свой бы отдал.

Ход на Верею я всё же переделал после твоего отъезда. Славно получилось! Обязательно приезжай ко мне на будущий год – разжуём ещё какое-нибудь дело».

Мог ли не приехать к нему после этого письма днепропетровский студент Исидор Казимиров? Техники Евгений Алексеев и Владимир Козлов, молодые инженеры и рабочие, получая такие послания, снова и снова стремились в партию к Михалычу.

Почему? Что особенного в этих письмах? Подробные технические описания перемежаются незатейливыми рассказами о печальных и весёлых происшествиях. Александр писал о том, как он переправился через реку, стоя в седле, и даже не замочил ног, как устроил на морозе в ельничке добрую баню, как ему подарили старинную фузею-гусятницу и её пушечным выстрелом он будит по утрам партию. В другом письме он комично описывал, как прямо из тайги, оборванный, грязный – на одной ноге сапог, на другой валенок, – он полез согласно казённому билету в мягкий вагон, а перепуганный проводник принял его за бродягу и вызвал милицию. Кажется, что привлекательного в такой жизни, когда слишком много тяжкого труда и риска, слишком мало культурного отдыха и развлечений, а высшее счастье – увидеть семью или поспать на вагонной полке? Однако шли годы, немало железных дорог и веток в Сибири трассировал Михалыч, но по-прежнему требовал новых и новых трудных заданий, таская за собой по тайге группу молодых инженеров, верных друзей и надёжных помощников.

В звоне пятилеток ветвилась Великая Сибирская магистраль – так ветвится в тайге молодая берёза, когда ураган повалит перед ней старую, гнилую пихту, которая загораживала солнце…

Быть может, изыскателя тянет в тайгу сибирское приволье? Отчасти да. Александру не по душе была буйная, слишком жирная зелень юга, не нравились ему степные равнины, где глазу не на чем остановиться и тишина такая, что ушам больно. Не любил он и больших городов, особенно если по городу надо было тянуть трассу. Кидаются под ноги собаки, целый день вокруг толпятся ребятишки, – того и гляди, что-нибудь стащат.

То ли дело тайга! Никто не мешает работать. Шмели гудят, речки бормочут, кедры шумят, по веткам, будто сатана, бурундук скачет. Хотя, сказать по чести, изыскателю даже некогда любоваться этой красотой, не то что с удочкой посидеть или там с ружьишком побаловаться: сроки изысканий всегда до предела сжаты…

Возможно, большие деньги зарабатывает в тайге изыскатель? Нельзя этого сказать.

– Зато я сплю спокойно, – успокаивал Александр Кошурников жену.

– Не всегда, – улыбаясь, возражала Надежда Андреевна.

Отчего же не спится изыскателю? Чем забита его головушка?

Нет, нелегка изыскательская планшетка! Разведочные, рекогносцировочные изыскания – лишь начало. За так называемыми камеральными работами, когда вычерчивается примерная трасса, идут предварительные изыскания, с инструментами. На трассе ставятся «пикеты», забиваются «сторожки» и колышки, определяются углы поворотов. И снова ночи напролёт над чертёжной доской, бесконечные согласования, увязки, утверждения. Затем окончательные изыскания. Обычно руководитель изысканий становится автором технического, а потом и рабочего проектов дороги и не раз будет ещё приезжать на трассу с поправками, улучшениями, новыми, более выгодными решениями…

К чему эти муки?

Есть у изыскателя идеал, к которому он постоянно стремится: кратчайшее расстояние и минимальные уклоны. Удлинишь дорогу – поезда будут пробегать лишнее расстояние, заложишь крутой подъём – потребуется снижать вес составов, вводить толкача, двойную тягу. А сокращение длины дороги всего на один километр даёт при среднем грузообороте сто тысяч рублей экономии в год. За это стоит побороться! И вот изыскатель перебирает множество вариантов, отыскивая самый выгодный.

Рассказ о том, будто дорога между Москвой и Ленинградом построена точно по царской линейке, не больше как анекдот. Это было бы слишком дорого. Самый выгодный вариант не должен удорожать и задерживать строительство дороги, усложнять её эксплуатацию. Далеко ли местные строительные материалы, вода? Не будут ли полотну угрожать оползни, каменные осыпи, снежные окаты и вешние потоки? Всё это должен учесть изыскатель. Этот инженер обязан иметь обширные знания и опыт в проектировании, строительстве, организации работ. В середине тридцатых годов Александр Кошурников выбрал очень сложный горно-таёжный участок Рубцовка – Риддер, который должен был строиться сразу после изысканий, и несколько лет проработал здесь в качестве начальника изыскательской экспедиции, автора проекта и главного инженера стройки.

Идеала достичь невозможно. Ведь дорога состоит из множества отрезков. И направление каждого из них может иметь свои варианты. Взорвать перевал или пробить тоннель? Построить акведук через падь или засыпать её? Переходить мостом на другой берег реки или рубить полку в утёсе, преградившем путь? И как можно меньше мостов и тоннелей, резких поворотов и полок, выемок и подъёмов! На основании бесконечных расчётов, инженерной интуиции изыскатель выбирает какой-то один вариант и дерётся за него. Изыскатель должен бесконечно верить в свой вариант – ведь он предлагает его на века, и подтвердить правоту этого инженера могут только потомки, потому что дорога строится обычно лет через двадцать-тридцать после того, как её наметили.

Многие варианты Александра Кошурникова считаются классическими образцами изыскательских решений. Он первым в Сибири сел на самолёт для проведения рекогносцировочных изысканий.