Чужое

Они водрузили тучное тело проводника на полку, накрыли толстые ноги казенной простыней. Вернон молча взял в руку мягкое запястье толстяка и, пустив скупую слезу, отпустил его.

– В путь! – повторил он торжественно. – Навстречу опасностям!

Но сразу отправиться в путь не получилось. Лишь они вышли из каморки, Шилова потянул за рукав толстый морщинистый старик в индейской национальной одежде, увешанный перламутровыми бусами. У старика было красное, будто сгоревшее лицо. Редкие черные волосы, казалось, срослись с его большой, похожей на дыню головой. В кривых пальцах старик держал деревянную трубку с длинным чубуком. Старик открыл рот – оттуда отчетливо пахнуло табаком – и заговорил не спеша, степенно.

– Посмотри на печальную рыбу-солнце, – сказал он, выпуская изо рта лохмотья табачного дыма, – посмотри на ужасное чудовище, которое пожирает ее и скажи мне: этого ты хотел или нет?

Шилов посмотрел в окно на гибнущую звезду, и ему показалось, что мироздание трещит по швам, будто огромный человек, который пытается выбраться из слишком тесной одежды. Он увидел в разошедшийся шов печальный рыбий глаз и грустных людей, руки которых были обагрены кровью. Они с ужасом смотрели друг на друга, пытаясь понять, почему получилось именно так – ведь хотели как лучше. Шилов пригляделся и увидел черное чудовище, которое медленно пожирало рыбу-солнце, и чудовище это было во стократ страшнее людей с руками, измазанными в земляничном соке; этот синий монстр поглощал все подряд: и людей с горячими сердцами, и маленькое глупое солнце, которое они пытались зажечь, и красные флаги, и бюсты с изображением одного и того же человека, но с разными лицами, и первую любовь, которая не успела еще превратиться в инстинкт размножения; это чудовище засасывало в себя все – и плохое, и хорошее, но ничего не давало взамен, кроме оглушающей темноты, выдирающей горячие сердца из грудных клеток, той самой бескрайней тьмы, которая прячется по углам, когда в детской комнате включен ночник – фальшивый символ надежды для маленького ребенка.

Шилов перевел испуганный взгляд на старика, но тот, кажется, уснул, и трубка с длинным чубуком вывалилась из его рта и упала на колени, затянутые плотной материей. Шилов, повинуясь внезапному импульсу, поднял трубку и затянулся, закашлялся, потому что табак был крепок, и к тому же к запаху табака примешивались какие-то непривычные запахи: яблока, инжира, еще чего-то. Его тут же повело, мозг заволокло серым туманом, и он поглядел в окно на черную дыру-чудовище и рыбу-солнце, и пелена, именуемая реальным миром, спала с его глаз. Он увидел, что они даже не борются, что все давно предрешено, что рыба погибнет окончательно только спустя миллион лет, но она погибнет наверняка, в этом нет сомнения, и ничего после себя не оставит. Шилов прижался лбом к теплому стеклу и выронил трубку из ослабевших пальцев. Он смотрел на грустных людей, которые держали в безвольных руках шашки и смотрели друг на друга с немой тоской. Он смотрел на фуражки и папахи, украшенные красными звездами, на погоны и медали, а они рассматривали друг друга и в смущении отводили глаза, сжимали руки в кулаки, тут же бессильно разжимали и глядели на небо, которое никогда теперь не примет их. Шилов подумал, как было бы хорошо, если б эту сцену увидел Дух. Он бы многое тогда понял. Шилов раз за разом прокручивал эту мысль в голове: он бы понял, он бы обязательно понял… однако Шилов никак не мог сообразить, что Дух должен понять и почему…

– Эй, Шилов! – Кто-то хлопнул его по плечу, и Шилов очнулся. Не стало печальной рыбы-солнце, исчезла первозданная тьма, остались только звезда и хвост ее, вытянувшийся к огненной воронке. – Очнись, что с тобой? Дубняк?

– Пойдем, Шилов, надо проводника искать, – сказал Вернон, успевший переодеться в охотничий костюм. Дух стоял рядом с ним с гитарой наготове.

– Что с тобой, братец? – спросил Дух. – Бледный, как твоя жизнь!

– Наблюдал за смертью печальной рыбы-солнце, – пробормотал Шилов. Он посмотрел на старика, который сидел прямо на полу и спал, наклонился и положил ему на колени трубку и услышал, как старик шепчет под нос во сне: ум-мка, умка, ум-м-мка…

– Странный какой-то дед, – задумчиво произнес Вернон, надраенным воском ботинком касаясь колена «индейца». – Откуда он здесь взялся? Может быть, это тот самый чужак, которого испугался наш проводник?

– Бред, – пробормотал Дух, невежливо отталкивая Вернона, и нырнул в свой отсек. Порывшись в сумке, он нашел сигареты, сунул одну в зубы и вышел в коридор.

– Ладно, пойдем искать этого… как его там?

– Миррера.

– Вот-вот.

– Давайте have some drink сначала.

– Нет. Хотя давайте. Водочки. И сразу пойдем.

– Да, сразу. Но сначала выпьем.

– Само собой.

– Да.

– Да хрена там! Давайте просто нажремся в сопли, а потом пойдем!

Глава третья

Взрыв вышиб дверь ближайшего купе. Огненная струя лизнула стену и пронеслась по коридору, раскаляя воздух. Дверь, лишенная опоры, красиво вертелась в воздухе, и Шилов, который лежал на полу вниз животом, закричал от излишнего многообразия картинок, поступающих, минуя глаза, сразу в мозг. Это было больно. Он видел, как дверь зависает в пустоте, как медленно, слишком медленно прыгает Дух, пытаясь успеть спрятаться от напирающего пламени, как что-то беззвучно кричит Вернон, успевший нырнуть в соседнее купе. Потом время ускорилось, дверь врезалась в стену, оставив в ней вмятину. Дух упал рядом с ним, огненная струя пронеслась над головами и растаяла, осыпавшись искрами и пеплом.

Кто-то плакал. Кто-то смеялся. Шилов повернул голову и увидел, что плачет Дух. Он сидел на полу, прижавшись спиной к стене, и нежно прижимал к груди остатки разбитой гитары. Шилов привстал и увидел, что смеется Вернон, да даже и не смеется, а гогочет, закатывается, держась за живот. Вернон что-то пытался сказать, но у него ничего не получалось, он показывал пальцем куда-то на стену, на соседнее изуродованное взрывом купе и смеялся все громче. По вагону прошелестел механический голос, прерываемый шипением: «Добро пожаловать в загадочный двадцать первый век, когда люди умели останавливать и замедлять время! Теперь и вы можете побывать в их шкуре с помощью Локального Уничтожителя Времени (тм)[3 - (тм) – Древнеамериканская руна, расшифровываемая как «trade mark». Мы затрудняемся определить, что означают эти мудреные слова, ныне полностью выведенные из английского языка, однако есть мнение, что руна (rune) «trade» означает «торговля», а руна «mark» – «марка», старинная денежная единица. То есть двойная руна «trade mark» – это ничто иное, как торговая денежная единица, предназначенная для торговли физическим товаром, то есть таким, который можно пощупать. Надпись «Ливерная колбаса (тм)» означает, что колбаса стоит одну торговую марку. Надпись «Проститутка (2 тм)» означает, что один час с проституткой стоит 2 торговые марки и что ее разрешается щупать во время сеанса. Надпись «Кинофильм (тм)» некорректна, потому что фильм пощупать нельзя; разве что новейший, с полным погружением в реальность кинокартины.]!»

– ЛАВ, – сказал Дух, – так мы его называли.

– Почему не ЛУВ? Так правильнее.

– А был у нас в команде один американец, по-русски ничего так болтал. Вот он услышал русское название этой фигни и говорит: «По-русски, это будет так: L U V, то есть любовь».

– По-моему, «любовь» по-английски будет LOVE, – пробормотал Шилов. – Какой-то неправильный американец тебе попался.

– Чего это неправильный? Правильный, черный такой американец, словист, знаток древнеафроамериканских языков.

– Эй, как бабахнуло-то! – сквозь выступившие от смеха слезы закричал Вернон. – Как оно, а? Уууууууу… а потом: ба-бах!

– Ничего смешного, – ответил Шилов, поднимаясь на ноги. – Нас чуть не убило.

– Сволочь! – закричал Дух, разбивая остатки гитары о стену. В воздухе поплыли щепки. Он повернулся к Вернону и сказал со злой улыбкой: – Вижу, тебе смешно, господин Вернон. Забавный ты человек, с чувством юмора. А скажи-ка мне, повелитель прачечных, откуда ты знал, что в соседнем купе рванет? Как ты это определил?

Вернон нахмурился, поправил пальцем очки:

– Не прачечных, а химчисток, – сказал он. – Увидьте разницу.

– Не вижу, – отрезал Дух. – Зато вижу другое: ты, Вернон, оплатишь мне стоимость этой гитары, а стоит она очень дорого.

– Я…

– Ладно-ладно! – Шилов встал между ними. – Успокойтесь. Не время гавкаться. Давайте лучше искать Миррера.

– Вагон пуст, – буркнул Дух.

Вагон и впрямь казался пустым. Поезд подпрыгивал на несуществующих рельсах, раздвижные дверцы пустых купе стучали, пахло дымом и нагретым металлом. Тревожно шумели кондиционеры. Вагонное бытие было наглухо обито белоснежными панелями из пластика.

– Как в больнице, – сказал Дух.

– Тем не менее, этот вагон классом повыше нашего, – откликнулся Шилов, шагая вперед по коридору. Он заглядывал в каждое купе по пути и видел только стерильно чистые полы, откидные столики, прижатые к стенам, и полки с аккуратно скатанными полосатыми матрацами и подушками со штемпелями инвентарных номеров. Окна в купе были прикрыты жалюзи. Сквозь полупрозрачные шторы блекло светили проносившиеся мимо светила.

– Я… – начал Шилов, оборачиваясь, но тут же умолк, потому что увидел, как Вернон с плотоядной усмешкой вытягивает из кармана завернутый в вощеную бумагу кусок чего-то, похожего на плитку шоколада, и кидает его в купе, а потом поворачивается к братьям и кричит, ныряя в замедлившееся пространство-время: «Спаса…» Он кричит очень медленно и, пока он открывает рот, прекрасно видны его желтые зубы и блестящие капельки слюны и крошки, повисшие в воздухе. Слышно, как свистит взрывчатка, обернутая вощеной бумагой. Взрывчатка, которая летит и вот-вот коснется пола, и новый взрыв сотрясет вагон… «…йтесь» – вопит Вернон и прыгает, как и в прошлый раз, в свободное купе, а Шилов хватает Духа за воротник и швыряет его в другое купе. Сам прыгает за ним. Тут очень медленно и поначалу вроде беззвучно в коридор врывается огонь, пол уходит из-под ног, и они с братом падают, а горячий воздух опаливает подошвы их ботинок, и Дух кричит что-то вроде: «Убью гада!», – а потом вагон начинает трястись. Все вокруг заволакивает черный дым, который очень долго не хочет рассеиваться. Они лежат на полу и ждут, когда дым утянет в вентиляцию. Становится прохладно, мокро, потому что включилась система пожаротушения.

А ведь этот чокнутый там, за стеной, подумал Шилов. Он в любой момент может кинуть бомбу к ним в купе. Вот так приключения. Вот так джентльмен.

– Дух, вставай!

Он помог брату подняться. Дух хромал, припадая на левую ногу.

– Все-таки Вернон?

Шилов кивнул.

– Больной ублюдок. Я сразу его раскусил; любитель, с-сучонок, приключений вторым классом.

Они заглянули в соседнее купе, но не нашли и следа Вернона. Обыскали весь вагон, однако лондонский делец как сквозь землю провалился. В кабинке проводника братья отыскали грязную одежду, несколько книг c сальными обложками, эротику в основном, и сборник рассказов некоего Пелевина «Желтая стрела», страницы из которого были почти все выдраны. На пустой полке Шилов нашел кусок хозяйственного мыла и лист разлинованной бумаги. Лист был мятый, старый, желтый, на нем было написано кривым почерком на эсперанто примерно вот что:

«Я пишу тем, кто придет в наш вагон за нами вслед. Друзья, уходите отсюда скорее, этот вагон мертв и мертво все, что было в нем. Таинственный вирус сокрушил всех нас, и я тоже уже заражен, и умру в течение суток. Ужасный кашель раздирает мое горло, тело покрылось кровоточащими, испускающими гнилостную вонь, пятнами. Я не знаю, откуда взялся вирус, кто его принес, хотя есть подозрение, что вирус – искусственный, что его вывели и принесли сюда ублюдки из десятого вагона. Впрочем, это уже неважно. Запомните, друзья: единственное лекарство от вируса – взрыв, который мог разнести вас на куски, но благодаря редкой удаче не разнес, и вы выжили и теперь знаете, что после такого события вам все нипочем».