Чужое

– Прибывать на станция Цапля, стоять на станция полтора часа.

– Черт возьми, – выругался Шилов, который почему-то надеялся, что до станции Цапля еще куча времени и парсеков. Он глянул на наручные часы и убедился, что время позднее, что поезд уже должен прибыть на Цаплю, но, видимо, немного опоздал. Шилов побежал в купе, где лежал Дух. Горячее тело Духа гномы-санитары обтирали влажными полотенцами. Шилов оттолкнул врача и стал тормошить брата:

– Дух, очнись! Ну, очнись же!

Он тряс его очень долго. На помощь санитарам прибежал проводник и Шилова мягко, но настойчиво оттащили в коридор. Врач что-то лопотал на своем языке, а проводник переводил:

– Очень-очень ваш брат болеть, меж. Лучше оставить брат как есть и не отходить от него далеко, брат может очнуться, захотеть видеть родное лицо, дыр, захотеть видеть вам, быр.

– Вам?

– Вас-вас!

Они еще что-то говорили ему, эти добрые и смешные гномы, и Шилов подумал, что и впрямь не надо спускаться на планету, раз брат в таком состоянии; даже на час, на полчаса не стоит. Он как будто впервые посмотрел на гномов и увидел, какие у них добрые глаза, как они держатся друг друга и с укором смотрят на него. Он посмотрел на стены, пол и потолок вагона, которые были обшиты орехом, он увидел, что в каждом купе горит крохотный каменный камин, а огонь в нем поддерживают дети, совсем уж маленькие, но с удивительно серьезными лицами. По вагону, в теплом воздухе, пропитанном ароматами корицы и меда, проносился усыпляющий шепот. По коридору под руку прогуливались гномовские пары: пухленькие румяные женщины в круглых шляпках с перьями и бородатые мужчины в котелках. Они прыскали в кулачки, завидев Шилова, и тут же улыбались ему, как бы извиняясь за нечаянный смех. Врач и проводник продолжали что-то говорить Шилову, он посмотрел на брата, а брат спал и снилось ему, верно, нечто очень неприятное, потому что он хмурил брови и тяжело дышал. Санитары снова и снова растирали его тело яблочным уксусом.

– Хорошо, хорошо, я не оставлю брата… – пробормотал Шилов. – Но дайте мне пройти, хотя бы позову этого Сейко и скажу ему… – Он не договорил и пошел по коридору. Проводник поспешил за ним. Поезд замедлял ход, и Шилов увидел, что звезды в окнах исчезли, а их место заняла огромная планета, совсем непохожая на земную птицу цаплю – ни формой, ни очертаниями материков. Поезд все замедлял и замедлял ход, проводник нырнул в тамбур, и Шилов, помедлив, последовал за ним. Тамбур сейчас выглядел как самый обычный тамбур в самом обычном поезде: не стало черных звезд и белого неба, вместо них появилось маленькое помещение, обитое сосной. Дверь, ведущая наружу, распахнулась, как только они вошли. Шилов увидел маленькую провинциальную станцию: низкий потолок, паркетный пол, синий ларечек (билетная касса), барную стойку и двух-трех скучающих на пластмассовых скамейках мужчин, которые ждали какой-то другой поезд. Прибытие туристического экспресса они восприняли меланхолично.

– Станция Цапля, па-апрашу на выход! – без акцента объявил проводник и покосился на Шилова. В тамбуре все равно никого больше не было. Проводник вкрадчиво произнес: – Меж-дыр-быр.

Шилов сделал шаг к выходу и почти сразу увидел мистера Сейко, который стоял чуть в стороне, у стойки. Сейко потягивал коктейль из высокого бокала и поглядывал куда-то в сторону, наверное, на тот вагон, где по замыслу должен был ехать Шилов. На груди у Сейко висела картонная табличка, на которой было написано черным фломастером «Шилафф», и Шилов, повинуясь магнетической силе таблички, сделал шаг к двери и занес ногу над платформой. Завис в таком состоянии, держась за поручни, и висел с минуту или около того. Смотрел на Сейко, а тот глядел в сторону, и все в Шилове взбесилось и перемешалось: любовь к ненавистному брату и долг перед шефом и родиной, которая вскормила и вспоила. Он стоял и чувствовал, что проводник прожигает взглядом ему спину, а Сейко смотрел в сторону, и Шилов думал: вот сейчас он повернется, увидит меня, и я тогда сойду, извинюсь, мол, не получается с заданием, хотя это чепуха, если уж он увидит меня, и я сойду, тогда мне никак не отвертеться, придется спускаться на планету и искать курьера, чтобы забрать пакет…

Лицо Сейко дрогнуло. Шилов напрягся, но Сейко не повернулся, а просто поднес бокал ко рту и отхлебнул, а потом и вовсе отвернулся, чтобы о чем-то потолковать с барменом. Бармен срывал дохлых мух с подвешенных тут и там липких лент и зачем-то складывал в стакан. Мух в стакане набралось уже очень много, на две трети. Они вяло шевелились, пытались выбраться, но ничего у них не получалось. Бармен кивал Сейко и хватал все новых и новых мух, и только сейчас Шилов заметил, что этих мух на станции очень много, они повсюду, и вот они уже накинулись на него, а сбоку появился гном-проводник и стал хлопать насекомых неизвестно откуда взявшейся мухобойкой. Шилов чуть отошел от двери, спасаясь от мух, а потом сделал еще один шаг назад и еще. Сейко исчез из виду, а Шилов, сунув руки в карманы, шагал по коридору. Сердце громко бухало в груди, потому что он впервые ослушался начальства. Было немного страшно, но в то же время его будоражило, и Шилов глупо улыбался.

Он остановился в дверях купе, где лежал брат, и увидел, как брат спокойно спит, укрытый теплым стеганым одеялом, а на верхней полке сидят и качают ногами гномы-санитары, которые при виде Шилова приложили указательные пальцы к губам: тс-с, не разбудите! Шилов тихо уселся на нижнюю полку напротив брата и стал смотреть на его бледное лицо. На фуражку, что сползла на подушку. Он пытался понять, почему у него так плохо получается общаться с братом: вроде родственники, а чуть что – грызутся как собаки. Он вдруг почувствовал себя очень уставшим и улегся на хрустящую простыню, и сквозь пелену, застлавшую глаза, смотрел на Духа. Он надеялся, что все наладится. Потом мысли сами собой перескочили на Сонечку, и Шилов подумал, что надо обязательно пригласить ее на свидание и сводить в какой-нибудь ресторанчик на краю галактики или хотя бы в Воронеже.

– Соня… – позвал Шилов.

– Красивый имя, – сказал проводник, который вдруг очутился на полке напротив; он присел на самый краешек, чтобы не побеспокоить Духа. – Это ваш женщина, быр-дыр?

– Почти. А почему вы не в тамбуре?

– Поезд три часа назад отъехать.

Шилов приподнялся:

– Так я уснул?

Гном кивнул:

– Совершенно правильно, меж-дыр.

Шилов опять положил голову на подушку и вздохнул. Он ждал скорого звонка шефа, его укоризненного молчания, а потом слов: нет, Шилов, дорогой, премию мы тебе не урежем, все-таки ты – ценный работник, да еще и в законном отпуске, но, Шилов, из-за тебя мы так и не отыскали нашего курьера; быть может, он погиб, а у него невеста молодая на Земле осталась, любимый двор с акациями, старики-родители, которые каждый вечер заваривают его любимый травяной чай из ромашки и высушенных яблок, и ждут его, и смотрят в окно, и молчат, молчат, молчат… А в том пакете, что он должен был передать, Шилов, была формула лекарства от страшной чумы, которая поразила жителей планеты Скво-10, и теперь из-за тебя погибнет уйма народа, возможно, все население несчастной планеты.

Трагические образы вертелись в голове у Шилова, и они, как ни странно, убаюкивали его, приносили успокоение, словно слабые отголоски чего-то гораздо более страшного, и он вдруг понял, что дремлет, и тут же проснулся. Кто-то тянул его за рукав. Шилов протер глаза, сел. Перед ним стояли проводник и врач, санитары терялись в плотных тенях за их спинами. Свет в вагоне отключили, стало темно, только космос за окном лениво выцеживал редкие звезды. Звездный свет, прореженный предметами на столе, черно-белыми решетками забирал лица гномов. В глазах карликов мелькали красные огоньки, которые появлялись и сразу гасли, будто пылающий огонь за чугунной дверкой. Мерно стучали несуществующие колеса, вдалеке гудел несуществующий встречный поезд. Кричали, рождаясь в муках, феи.

– Что? – спросил Шилов.

– Ночь наступать. Пора платить.

– За что? – Шилов никак не мог понять, чего от него хотят, и не прочь был вернуться к прерванному сну. Кажется, ему снилась Соня.

Он машинально пошарил рукою на выдвинутом столике, нащупал какую-то книгу, поднес к глазам. Шрифт оказался крупным, буквы светились, и Шилов прочел, открыв том на случайной странице:

«Основой кинематографа двадцать первого века являлся непрекращающийся саспенс, которому жертвовали все – логику поведения персонажей, диалоги и так далее; все, что можно и нельзя, вырезали, а потом еще удивлялись, почему человеческая жизнь субъективно заканчивалась гораздо быстрее, чем в медленнотекущем девятнадцатом веке, и почему количество самоубийств за десять лет вырастало в шесть-семь раз. Все дело в том, что люди быстро насыщались эмоциями и утоляли жажду необыкновенного (жажду приключений, саспенса, черт его дери!), причем утоляли ее виртуальными приключениями, а вот ты, Жорж, попробуй утолить обыкновенную жажду виртуальной водой и расскажи мне о впечатлениях…»

Проводник снова потянул его за рукав.

– Да в чем дело? – Шилов начал злиться.

– Деньги, – сказал проводник. – Мы долго ждать, но вы не платить, а нам нужен деньги, большой деньги: за уход, за операция, за койка, меж-дыр-быр-дыр.

– Что?

– Деньги! – нетерпеливо повторил проводник, а санитары за его спиной и врач одновременно кивнули. – Круглая золотая монета, десять круглая золотая монета, меж-дыр.

– У меня нет круглых золотых монет.

Они смотрели друг другу в глаза, и Шилов вдруг понял, что в монотонный стук колес вплетаются иные звуки: чье-то нервное дыхание и покашливание, чье-то шарканье и перешептывание. И все это происходит совсем близко, за стеной. Он понял, что его поджидают гномы и в руках у них рогатины, вилы и топоры. Гномы убьют его, если он не заплатит.

Он посмотрел на спящего брата и сказал:

– Может, возьмете прямоугольными бумажными монетами? Они сейчас более распространены. Конвертируемая, так сказать, валюта.

– Нет, – сказал гном, – нам не нужен бумажный дыр-быр-дыр.

Он не подавал никакого сигнала, а может и подал, но сделал это незаметно. Как бы то ни было, остальные гномы пришли в движение и стали наступать на Шилова. Коридор переполнился громкими голосами, по стенам танцевали красные отсветы от множества факелов. Завоняло дымом, у Шилова запершило в горле, но кашлять было некогда, и он с некоторой обреченностью вызвал режим slo-mo и одним ударом вынес сразу несколько гномов, в том числе доктора и проводника. Они разлетелись как бильярдные шары, а санитар, громко вереща, выбил своим телом окно и улетел в космос, где, пройдя некую границу, выгнулся дугой и умер, скованный космическим холодом. Но Шилову было уже не до него, он раскидывал все новых и новых гномов, и были среди них не только мужчины, но и женщины, и дети, и он немилосердно бил их всех, уговаривая себя, что это происходит понарошку. Он говорил себе: не взаправду все эти истерзанные злобой бледные мордашки и слабые, будто сотворенные из ваты руки, которые не могли причинить ему вреда при всем желании, но все равно тянулись к нему, соскальзывали с одежды, бессильно царапали кожу… Шилов бил и бил. Он даже закрыл глаза на время, потому что было все равно, куда бить, ведь кулак так или иначе врезался в кого-то. Шилов проходил сквозь толпу как нагретый нож сквозь масло, а потом ему это надоело, он открыл глаза, чтобы найти брата и отнести его в медпункт. Наступая на стонущие тела, он вернулся к купе. Брат исчез. Шилов замер в растерянности и пропустил удар по затылку, его зашатало, но ярость влила ему в жилы новые силы, он пробил стену головой обидчика и, как живая комета вывалился в коридор, разнося все на пути.

– Где Дух? – кричал он. – Куда вы, сучьи дети, дели моего брата?!

По коридору ему навстречу катились горящие бочки из-под эля, в конце вагона бесновались гномы, которые запустили эти бочки. Шилова взяла такая ярость, что он стремительно выдернул из рук полумертвого гнома лопату, разогнался и нырнул в замедленный мир. Бочки остановились, замерло и пламя, стало твердым, осязаемым, как янтарный леденец. Лица гномов белели впереди, словно кегли, и Шилов, разогнавшись, прицелился именно в эти кегли и ударил по бочкам лопатой. Бочки, развив приличную скорость, умчались к гномам, и время тут же стало обычным, и Шилов понял, что бочки полетели не просто с огромной скоростью, а с умопомрачительной скоростью, такой, что он даже не успел заметить, как они успели оказаться в конце коридора и когда успели разлететься в щепки. Гномы, катившие бочки, куда-то пропали, лишь что-то липкое зачавкало у Шилова под ногами, когда он, измазанный в саже, шагал по коридору навстречу следующему вагону, кажется четырнадцатому.

Факелы чадили. Было трудно дышать из-за дыма. Уши болели, терзаемые стонами умирающих. Однако ближе к последнему купе стало спокойнее, дым и стоны остались позади. Шилов остановился у кабинки проводника и зачем-то открыл ее. Внутри было светло, перед ним маячила чья-то тень. Шилов, пока не привык к ярком свету, не мог понять – кто это.

– Дух? – спросил он.

Глаза чуть привыкли, и он увидел, что перед ним не Дух, да и вообще не человек. Перед ним пыхтел, выпуская пар сквозь прорехи между халтурно склепанными листами меди, агрегат, делающий фей. Шланг, ранее выведенный в окно, теперь валялся на полу и методично отхаркивал фей в душное пространство комнатушки. Феи озирались и молча усаживались на полку, на раму, на шкаф. Сложив руки на коленях, они смотрели на Шилова с тихой надеждой.

– Что вам надо? – хрипло спросил Шилов. – Что вам всем, черт возьми, надо? Ненавижу такие приключения, ненавижу сраных программистов…

Он отбросил лопату, уперся кулаками в бока и случайно наткнулся на книгу, что торчала из кармана брюк, взял ее в руки – это был тот самый экземпляр, который он захватил в купе. Шилов открыл книгу наугад и прочел:

«Нет никаких доказательств, что в двадцать первом веке на планете Земля существовала еще одна разумная раса, представителей которой называли „феями“ (FAIRY), но мы вообще мало знаем о тех далеких временах, а то, что знаем, вполне может оказаться выдумкой журналистов, падких на сенсации.

Внешностью феи напоминали людей, но имели длинные заостренные уши, растущие перпендикулярно вискам и странные ломкие отростки на спине, которые наши предки звали «крыльями». Все феи были женского пола. Однако есть предположение, что мужская особь все же существовала, и была чем-то вроде матки у некоторых видов насекомых, только звали ее не «матка», а «батька». Батька восседал на специально сооруженном бочонке с медом; был он толст и могуч, много крупнее любой из фей, единственным его занятием было распитие алкогольных напитков и, собственно, меда. Ну и… хм… функция размножения. Ты не знаешь, что это за функция, Жорж? Я тебе расскажу. Как-нибудь потом.

Как бы то ни было, феи если и существовали, то давно вымерли, но мы смогли кое-что выяснить об их повадках. Например, можно утверждать, что феи питались минералами; предпочитали золото, причем в виде круглых золотых монет с дырочкой посередине; впрочем, дырочка необязательна. Скажи мне, Жорж, ты бы смог разгрызть такую монету? А феи могли, хотя ростом были с полугодовалого ребенка или даже меньше. Впрочем, чему ты удивляешься? Звери из тех же времен, ныне полностью вымершие, муравьи могли поднимать на своих горбах вес в десятки раз превышающий их собственный. Нам стало известно, что муравьев в свое время называли «кораблями пустыни». Караванщики вбивали в нечувствительную верхнюю часть муравьиного туловища мачты с парусами и путешествовали таким образом по безводным пустыням, которые, слава Богам, не вымерли, дожили до нашего времени…»

Шилов захлопнул книгу, посмотрел на обложку. Автором значился некий Дж. Дж. Доджсон, книга называлась «Разговоры с Жоржем, который держит раскрытый исторический атлас на коленях, употребляя вместе с тем отвар из мухоморов, налитый в дурацкую алюминиевую кружку».