Индивидуальное и универсальное как зеркало вечного противостояния в философии

Возведение общественного мнения, благодаря ему, в ранг значимой социальной силы в конце 40-х годов прошлого века не только объясняет ход многих демократических процессов в последующий период в США и Западной Европе, но и придает новую окраску многогранному понятию универсального, которое необходимо учитывать в теории права.

В статье «К проблематике социального права» выдающийся русский философ С. Л. Франк связывает протекание в Европе параллельно двух духовных кризисов 30-х годов прошлого века: кризис идеи права и кризис индивидуализма. Стремление к преодолению индивидуализма, считает он, изначально сочетается с простым отрицанием идеи права и проявляется в двух могущественных и влиятельных духовно-социальных явлениях: в традиционном консервативном универсализме и в механическом коллективизме.

Индивидуализм в них, по сути, не преодолевается, а лишь переносится с конкретной единичной личности на персонифицируемое абстрактное единство общества. «Принцип индивидуализма – субъективная воля личности, руководимая своей высшей в себе действенной ценностью, – празднует при этом “переносе”, – как справедливо замечает Франк, – свое возрождение в декларации неограниченного произвола господ, которая основывается на естественных правовых нормах и которую представляет коллективная общественная личность» [108, с. 157].

Однако для выхода из духовного кризиса автор предлагает весьма сомнительное решение: избавление от связи правового мышления с индивидуализмом. Это, на его взгляд, позволило бы придать стремлениям к его преодолению одновременно и позитивное значение: направить идеи общественности в регулируемое правом русло. В качестве примера такой «социальной попытки» Франк рассматривает стремление работающего во Франции русского философа Г. Гурвича построить юриспруденцию и обществоведение на своей идее социального права.

В качестве важного отступления следует отметить, что «идейным отцом» общественной этики, социального права, а также популярного в этой стране учения «интенциональность», как базового для подобных социальных теорий, по праву можно считать С. Н. Трубецкого, о соответствующих трудах которого мы уже вспоминали. Возможно, его мировоззрение в этом направлении определялось братом – Е. Н. Трубецким, который в своей работе «Учение Чичерина о сущности и смысле права» сформулировал ключевую мысль о том, что «отдельная личность есть проявление какой-либо субстанции» [95, с. 530].

Социальное право, по Гурвичу, основывается не на координации индивидуальных претензий, не на их подчинении целому, а на принципе их интеграции, или, как зачастую выражается сам автор, «инординации», составляющей сущность как общества, так и конкретного многоединства. Социальное право при этом имеет более глубокий и широкий смысл, чем «социальная организация». Неорганизованная общность также основывается на ценностных принципах и поэтому подчинена господству непосредственного социального права.

Связывая возможность реализации ценностных принципов с господством социального права, Гурвич делает следующий, уже ожидаемый, вывод: по сути, существуют два типа права – индивидуальное право и социальное право. Первое – это право, в котором индивиды координируют свою деятельность, а во втором – интегрируют.

Высказывая русскому иммигранту симпатии, не как соотечественнику, а как личности, посвятившей себя преодолению индивидуализма, Франк понимает, что теория Гурвича не может изменить существующую юриспруденцию, и делает меткое замечание: «Надо полагать, что философу права следовало бы следовать и обосновать всеобщую правовую сущность государства совершенно независимо от своих политических убеждений. Трансцендентное, которое находит свое выражение в социальном праве, как и во всяком праве вообще, остается при этом незатронутым или не используется в своем истинном значении» [108, с. 159].

Слова Франка оказались пророческими. И не столько в отношении «трансцендентного», о котором сейчас многие правоведы не имеют ни малейшего представления, сколько в отношении «независимости от политических убеждений», отсутствие которой, наоборот, очень наглядно демонстрируют современные юристы, особенно когда речь заходит о правах человека.

Однако русский философ не обратил внимания на точку зрения Гурвича по другим вопросам, имеющим отношение к проблеме соотношения индивидуального и универсального. Рассматривая субъективное и объективное право в контексте своей концепции, он утверждает, что социальное право может быть выражено не только в сфере объективного права, но и в сфере субъективного. Развивая эту мысль, Гурвич достаточно близко подводит правоведов к осознанию проблемы индивидуального и универсального: «Для того, чтобы развеять подобные недоразумения (о невозможности словосочетания “субъективного социального”. – Авт.), необходимо со всей возможной ясностью подчеркнуть взаимное пересечение и взаимодополняемость терминов: с одной стороны, социального и индивидуального, а с другой – субъективного и объективного права» [29, с. 83]. Делая далее блестящее сравнение субъективного и объективного с «внутренней и внешней поверхностью одного и того же тела», Гурвич, к сожалению, не раскрывает методологической сути их взаимодействия для анализа права и правовых проблем.

Освещая далее соотношение между партикулярным и общим социальным правом, он доказывает необходимость превалирования последнего, точно так же, как и международное право необходимо превалирует над правом общенациональным одного государства. Другими словами, он признает необходимость доминирования публичного права над частным, но структурирует последнее на отдельные промежуточные виды в зависимости от их социального значения.

Осуществляя, как он пишет, «системный подход к соотношению между естественным (автономным для него) правом и позитивным, Гурвич признает научную несостоятельность первого: «Чисто автономное право уже не есть право, а лишь нравственный постулат, знание о праве с точки зрения морального идеала, но не самого права» [29, с. 307].

Рассматривая далее существующие определения права, он справедливо указывает на главный источник трудностей их анализа и сравнения: «…право, как социальное явление, чрезвычайно сложно из-за антиномичности его структуры. В рамках этой структуры существует автономия и гетерономия, идеальные и реальные элементы, стабильность и подвижность, порядок и созидание, принуждение и убеждение…» [там же, с. 602]. То есть он «разлагает» индивидуальное и универсальное на множество способов проявления их, не останавливаясь, к сожалению, на анализе исходных понятий.

Пафосом «преодоления индивидуализма» веет также и от теории «социального эволюционизма» Э. Райха, смысл и цели которой он изложил в своей книге «Общественная этика», опубликованной в Вене в 1935 г. С одной стороны, Э. Райх выдвигает тезис о главенстве обязанности перед любым субъективным правом, с другой стороны, исходя из этого, отрицает онтологическую и этическую ценность свободы, без которой нет самого права, а значит, нет и обязанностей. Понимая потенциальную противоречивость такой концепции, он «спасает» свободу, придавая ей статус социальной обязанности.

Опять мы наблюдаем, как манипуляции с понятиями индивидуального и универсального приводят к новым теориям, оставляя невыясненным вопрос о методологических возможностях исходных понятий.

Современный юрист М. В. Антонов считает социологический подход к праву одним из основных в современном теоретическом правоведении, обосновывая свое мнение на примере анализа творческого наследия Ойгена Эрлиха (1862–1922) – одного из основоположников социологии права. Для Эрлиха право находиться в обществе создается обществом и немыслимо в контексте чистого долженствования, в отрыве от фактов социальной жизни.

Для него право было субстанцией, производной от соотношения социальных сил. Он усматривал в соотношении ключ к решению многих правовых проблем, но требовал выведения этого соотношения из социального анализа.

М. В. Антонов считает, что не онтологический плюрализм, как источник различных вариантов права, которые нужно свести в одно, а методологический плюрализм является главным и наиболее интересным местом в правовой концепции Эрлиха. Он призывал включать методы различных дисциплин (психологии, социологии) для изучения правовых вопросов.

Далее автор пишет: «Не вдаваясь в исследование аналогий между учением Эрлиха и концепциями мыслителей школы Л. И. Петражицкого (Г. Д. Гурвич, Н. С. Тимашов), стоит лишь отметить наличие общих тенденций в социальных науках первых декад XX века – тенденций к преодолению монизма идеалистической философии права и дуализма кантианской традиции в общественных науках» [3, с. 134].

Рассматривая в книге «Этика права» отдельные признаки нравственно-правового сознания в Средние века, ее авторы, В. И. Букреев и И. Н. Римская, обращают особое внимание на противоречие между светской и религиозной властью по таким важным проблемам, как отношение к браку, к содержанию деятельности человека и повиновение государству и церкви.

Если светская власть проповедовала такие индивидуальные начала, как любовь к конкретному человеку, нравственный труд и разумное повиновение закону, то церковь настаивала на безбрачии, не придавая при этом труду значение великой созидательной силы, и призывала к слепому повиновению вере. Нетрудно заметить, что эти начала имеют универсальный характер, однако задачи авторов книги, очевидно, не предусматривали акцентирования внимания на такой оценке различий в воззрениях светской и церковной властей по вышеуказанным проблемам.

Рассматривая взаимоотношения права и морали в Новое время, авторы уделяют особое внимание мнению Гегеля по данному вопросу. Отмечая его несомненный вклад в развитие теории права и нравственности, они не соглашаются с тем, что немецкий философ ставил нормы позитивного права выше ценностей естественного. «Субъектоцентристская концепция нашего исследования, – считают они, – направлена на утверждение обратного: в нормах утрачивается ценностное свободное начало (курсив наш. – Авт.), они более формализуются, подчиняя себе человека, стандартизируя его. Чем более глобально государство, тем сильнее и масштабнее проявляется процесс этой стандартизации, нормативистского насилия» [13, с. 166].

Авторы не скрывают сути своей нравственно-правовой концепции, в центре которой – доминирующая роль в праве индивидуальных начал, которые одни только и способны обеспечить «ценностное наполнение» правовых норм.

Правовед О. В. Скакун в своей книге «Юридическая деонтология» устанавливает достаточно высокую планку требований к современному юристу, оценивая его всестороннюю подготовку результатами освоения таких смежных культур, как психологическая, этическая, политическая, эстетическая, экономическая, информационная и даже экологическая.

Несмотря на отсутствие в этом перечне философской культуры мышления, автор достаточно подробно останавливается на ее этической составляющей. «Связь морали и права, – считает он, – находит проявление в:

– единстве и общности;

– различии;

– взаимодействии и взаимообогащении.

Общее норм права и морали, продолжает он, в том, что они:

1) действуют в едином поле социальных связей, т. е. являются социальными:

2) преследуют общую цель – установление и поддержание порядка в обществе;

3) имеют единое функциональное назначение – воздействовать на поведение людей, регулировать их отношения, формировать масштабы (эталоны, стандарты) поведения;

4) адресованы ко всем либо к большей группе людей, т. е. являются правилами поведения общего характера;

5) имеют единую духовную природу, общий ценностный стержень – справедливость. Даже в древних государствах нормы права являлись выражением лежащей в основании норм морали» [85, с. 310].

Двойственный характер права в форме противопоставления его норм нормам морали проявляется в воззрениях автора как естественный, когда речь идет о различиях между ними. И хотя при этом не используются термины «универсальный» и «индивидуальный», их присутствие ощущается, когда он оценивает эти различия как:

а) догосударственные – государственные (по происхождению);

б) внутреннее осознание – внешнее поведение (по сфере действия);

в) обобщенные безличные правила – конкретные варианты поведения (по системе детализации);

г) не закрепляются в специальных актах – закрепляются в государственных актах (по форме выражения);

д) соблюдаются добровольно – обеспечиваются принуждением (по способу охраны от нарушений).

Р. Р. Апресян развивает свои представления об общественной морали, исходя из популярного во второй половине XX в. тезиса о том, что именно «логика общественной морали в современную эпоху требует снижения пафоса индивидуализации и личной автономии» [81, с. 59]. Если предыдущие авторы появление общественной (социальной) морали и права обусловливали стремлением сдержать и ограничить влияние индивидуализма, то у него исходной точкой раз-вития концепции общественной морали является, наоборот, сама ее цель как средство против индивидуализации.

А. В. Прокофьев, исследующий в своей статье его взгляды, обращает внимание не на направленность этих взглядов, а на важность развития этой тематики для нравственного воспитания современного общества. А заканчивает он статью сожалением о том, что вряд ли услышат призыв Апресяна те, к кому он обращается прежде всего: «Он может, в лучшем случае, объяснить, как работает мораль в “политике”, но выводы его исследований вряд ли смогут работать в ней» [там же, с. 61].

Многие философы и правоведы воспринимают универсальное в праве не как направленность правосознания на исследование всеобщего характера юридических норм, а как ценностное содержание, отвечающее состоянию культуры, традиций и морали общества. Аксиологический подход к проблемам права берет свое начало с Платона, однако как отдельная ветвь философии права получил свое развитие в 40-е годы XX в. Отчасти это было вызвано кризисом 30-х годов и Второй мировой войной, которые способствовали пересмотру ценностей во всех сферах деятельности человека. Отчасти это явилось следствием независимой и постепенно нарастающей тенденции переноса центра тяжести философских исследований с человека, как носителя и автора идей, на общество, как единое «тело идеи». Рожденная Платоном и восстановленная русским философом кн. С. Н. Трубецким, эта концепция получила наибольшее развитие у французских философов в учении «социальной этики».

В современное время центр тяжести исследований аксиологических проблем в области права переместился с Западной Европы на постсоветское пространство. Рост популярности аксиологии здесь среди философов и правоведов можно объяснить обратным тяготением к индивидуальному, которое естественно для общества, где вместе с доминированием публичного права и универсальных начал в его восприятии вдруг открылись зияющая пустота и неопределенность в путях дальнейшего его развития.

В книге «Очерки по философии права» ее автор Г. В. Гребеньков пишет, что право как явление социального бытия есть всегда результат телеологической, целе– и ценностно-рациональной деятельности социального субъекта. «Право в качестве исходного своего основания, – полагает он, – имеет такие нравственные и моральные феномены аксиологической природы, как справедливость, долг, ответственность, свобода и автономия личности…» [25, c. 127]. Он, так же как и многие другие современные философы и правоведы, убежден, что право возникает не там, где кто-то исполняет чужую волю, а там, где человек действует в соответствии со своей разумной волей как личность «сама в себе закон».

Аксиологический подход при рассмотрении правовых проблем как онтологической реальности, по мнению автора, требует восприятия права как вида конкретно-исторических ценностей. А это, в свою очередь, приводит к тому, что оно вбирает в себя содержание «универсалий культуры как исторического феномена бытия» [там же, с. 111]. Другими словами, он воспринимает универсальное в праве как его ценностное содержание, в котором присутствуют элементы культуры поведения, морали.

Таким образом, аксиологический подход Г. В. Гребенькова позволяет «пронизать» всю субъектно-объектную систему права стремлением дать ему ценностно-смысловую оценку, обратить внимание специалистов на соответствие норм права нормам морали.

В. И. Мильдон противопоставляет индивидуализму не универсализм, а эгоизм. «Главное отличие эгоиста от индивидуалиста состоит в том, что первый считает себя совершенным, а второй – совершаемым» [73, с. 44]. С его точки зрения, социальное целое, которое начинается с «другого», возможно только тогда, когда «индивиды осознанно и целенаправленно соединяют свои усилия…» [там же].

Спокойный стиль изложения сменяется всплеском оригинальных идей, которые можно извлечь из его простого анализа истории языка, свидетельствующего, что местоимение «Я» – продукт позднего раз-вития. В русском же языке это последняя буква алфавита. Указывая в конце статьи на главную особенность эпохи начала XXI в. – высочайшую степень зависимости жизни всего общества от свободного выбора человека, от его личной ответственности за этот выбор, – автор не уточняет, о каком слое этого общества идет речь.

Лауреат Нобелевской премии К. Лоренц в своей книге «Оборотная сторона зеркала» с монистических позиций рассматривает природу человеческого сознания, настаивая на гносеологическом единстве «субъекта» и «объекта», «материального» и «идеального». Оценивая процесс познания как взгляд в зеркало, он упрекает идеалистов за то, что они ничего не видят другого, кроме себя в нем, а реалистов – за то, что они не смотрят в зеркало как в потустороннюю реальность и не замечают себя как часть этого внешнего мира.