На шаткой плахе

– Держи, – вновь протянул мне кружку тот же, лет эдак на двадцать старше меня, уркаган. – А ты, братан, здоров поспать?

– Подфартило мне, – ответил я. – Пока столыпин ждали, винишком ужалился.

– Не хило, – сказал он.

Тут дошла очередь оправки до нас. Сержант открыл двери.

– Первый, пошел, – не повышая голоса и вовсе не в приказном тоне, сказал он.

«Антиресный конвой», – подумал я.

После оправки мы общаково трапезничали и по ходу знакомились. Вернее, знакомился только я, поскольку они давно и хорошо знали друг друга. Все пятеро катили с верхнеуральской крытой, (по окончанию тюремного срока), на Красноярскую зону для дальнейшего отбытия наказания. То есть они прошли то, что предстояло мне, лишь с той разницей – с крытой возврат в зону мне не грозил, с крытой я выйду на волю. Придет время моего звонка, и я обрету свободу – она живет в моем сердце, еще живет.

Столыпинский конвой оказался исключением из правил, из ряда вон. Зеку такая охрана может только присниться. Конвой из сказки – иначе не скажешь.

Один из моих попутчиков лет тридцати, коренастый, с наколкой на веках «не буди», суетился и нервничал.

– Фуфел в погонах, – со злостью, вполголоса говорил он. – Ведь обещал отыграться, сучара!

Мимо бокса, не торопясь проходил солдат охраны. «Не буди» кинулся к решетке:

– Слушай, командир, где там у вас старшой?

– Я же на посту, не знаю, – ответил тот, пожимая плечами, и прошел мимо.

Вскоре, действительно, подошел прапорщик. Я узнал его, хоть и одет он был, как говорится, не по форме: тельняшка, галифе с подтяжками и в тапочках. Он открыл кормушку и положил на нее новенькую, в упаковке, колоду карт.

– На этот раз моими играть будем, – сказал он и изучающе посмотрел на меня. – Новенький-то ко двору пришелся?

– Свой парняга, – ответил Клещ и спросил прапора. – А чем тебе мои «стиры» не нравятся? Гля, какие эластичные. – И Клещ, на приличном расстоянии, высыпал стиры из одной ладони в другую, с шелестом, похожим на хлест крыльев взлетающей перепелки.

– Играть будем этими, – криво улыбаясь, настоятельным тоном произнес прапорщик, ткнув указательным пальцем в колоду.

– Не, ну базара нет. – Клещу ничего не оставалось делать, как идти на попятную. – Желание начальника – закон.

Я- то думал они в «тэрса» катать станут, а они в обыкновенное «очко». В процессе игры у Клеща рот не закрывался. Выспрашивал у прапора о всякой хренотени, которая никому в пуп не упиралась. Скорее он это делал с одной единственной целью – притупить внимание соперника, тем самым увеличить свой шанс на выигрыш, наверняка, надеясь мухленуть. Однако все потуги Клеща оказались безуспешными, прапорщик таки отыгрался.

Проклиная себя на чем свет, Клещ долго копался в своем сидоре. Наконец он извлек из него золотую цепочку и протянул ее прапору.

– Держи, начальник. Сегодня на твой конец муха села. А может это, еще сгоняем? – Клещ похоже желал реванша. – У меня колесо рыжее есть.

– Что за колесо? – спросил прапор, спрятав цепочку в карман галифе.

Клещ вновь нырнул в сидор, еще дольше прежнего копался, и обнаружив припрятанную вещь, прыгнул к кормушке:

– Ну-ка, дыбани!

Прапорщик взял золотое колечко, так и сяк покрутил его, убедился, что на нем стоит проба, попытался одеть на мизинец одной, затем другой руки. Кольцо явно было мало.

– Куда оно мне? – и он протянул его обратно владельцу.

– Выиграешь, жене подаришь – нашелся Клещ.

– Чьей жене? У меня ее пока нет.

– Сегодня нет, завтра будет.

Прапор еще раз оценивающе покрутил кольцо.

– Во сколько ставишь?

– Как сам, понимаешь, – развел руками Клещ. – В моем положении хаметь не котируется. Я думаю, за пятьдесят колов покатит. А?

– Тридцать, и не больше, – уверенно сказал прапор, тем самым, как бы давая понять Клещу, что торг окончен, в противном случае, игра не состоится. Клещ поняв, что всякое его возражение может быть истолковано прапорщиком по – своему, не стал возражать. Со стороны видно было, что кураж у Клеща артистичный, какой-то не присущий истинному катале, но тем не менее он рвал в бой. Торопился расстаться с кольцом, что в итоге и произошло. За какие-то полчаса прапорщик сделал его, и сделал красиво. Все произошло настолько быстро, что Клещ даже опомниться не успел, как кольцо уплыло в тот же карман галифе, в котором лежала цепочка.

– Благодарю за игру, – сказал прапор, убирая карты. – Теперь можно жену подыскивать. – Он не скрывал радости. – Ладно, пойду своих посмотрю, а то они у меня большие любители дремануть.

Прапорщик захлопнул кормушку и пошел восвояси.

– Ща чайку сообразим, подходи, – только и нашелся что сказать ему вслед Клещ, все еще обескуражено стоя у дверей с перекошенным лицом.

Пока гоношили на счет чая, друзья-корефаны вправляли Клещу мозги. Оказалось, все, чем стоящим он разжился в пересылочных «превратках» (большая камера-отстойник, в которую зачастую сгоняют зеков всех мастей – от подследственных, до урок особого режима перед самой отправкой на этап, или же наоборот, пришедших в тюрьму с этапа), стало собственностью начальника конвоя. Клещ влетел в промот, как кошка в подпол. И все же он никак не мог смириться с мыслью, как это вышло, что какой-то прапор-гнида умудрился переиграть его, лишил «кровно нажитого». Он не придавал значения нравоучительным наставлениям своих корешей, курил одну за одной папиросы и нервно мотал головой. Ему явно было не по себе.

– Завязывай каталово, – сказал ему кореш, по кличке «туборь» – Порви свой стос к х… м, а то как в зону с голой жопой нарисуешься? Шулер х… в.

– Ты! – Клещ дернулся на Туборя. – Ты о своей жопе думай. Понял? И воще, метлу попридержи. А то ненароком по бороде схлопочешь.

Мы с Туборем кипятили воду, он держал кружку, а я снизу, сжигая «дрова» (листы журнала «Знамя») поддерживал огонь.

– Ты, понт ходячий, – сказал он Клещу. – Сначала, вот, моего младшего брата попугай. – Туборь свободной рукой указал на ширинку. – Бычара!

У нас на зоне, базары в таком ключе никогда не велись. Так можно было говорить только козлам, парчукам, обиженным и т. д. Для меня такое их ласкательное общение между собой, явилось полной неожиданностью.

– Красиво вы общаетесь, бродяги, – подивился я. – Аж на душе приятно.

– Братан, – просвятил меня самый старший, – ты не обращай внимания. У нас такое терлово только меж собой. Мы ж сто лет знакомы.

Чаек уже настоялся, когда подошел прапорщик и вновь открыл кормушку. По ходу потребления чифиря Клещ спросил его, нельзя ли «макара» посмотреть. Прапорщик подозвал постового солдата, несшего караул на нашей половине вагона, попросил у него пистолет и, когда тот без возражений подал оружие, он ловкими движениями извлек обойму, и проверив патронник, протянул «макара» в кормушку.

– Посмотрите, – сказал он, – только аккуратней, а то застрелитесь.

Не знаю, что думали мои попутчики, но у меня складывалось мнение, что прапорщик не совсем здоров. Он еще и научил нас разборке и сборке пистолета, будто нам придется им пользоваться. Вот те начальник конвоя. За такую связь с нашей братией ему могло, о – о – ох как не повезти.

– А ты не боишься, что тебя твои же солдаты вломят за такие кандибоберы? – спросил я его, после того, как он вернул пистолет постовому.

– Надеюсь этого не случиться, – ответил он. – Я никогда их не унижал. И потом, через недельку, я стану штатским человеком. В этом году окончил строительный институт, заочно, поеду на север, к отцу. Он там у меня начальником строительной организации заворачивает, в Сургуте. Так-то вот, господа уголовники. Откинитесь, милости прошу, ко мне на стройку.

…В Красноярск прибыли затемно. В тюрьме, с отстойника выдергивали по три человека. Шмон, каптерка и, согласно переданного из столыпина дела на каждого зэка, расфасовка по камерам. Когда очередь дошла до меня и я оказался в довольно просторном помещении, где густо пахло смолой сосны, то сразу обратил внимание на едва державшегося на ногах дубака, который только потому и держался, что руки его были оперты о длинный, из свежеструганных досок стол. Козырек фуражки прикрывал левое ухо, а правый глаз его был закрыт. Посмотрев на меня мутным глазом, словно прицеливаясь, он бухнул ладонью о стол и выдал: