Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Святая память поколений об отцах,
О подвигах бойцов в дни испытаний грозных
Навечно поселились в преданных сердцах.

Портреты в строй, не различая званий, встали,
Кто – с орденами, кто – без орденов,
Но жизни все они за нас отдали,
И если надо – каждый был бы вновь отдать ее готов.

Бессмертный полк бессмертного народа!
Не только в День Победы ты поднялся в бой.
За Русь Святую, за ее свободу
Всегда ты нас зовешь, потомков, за собой.

Идут колонны по земному шару,
Миллионы фотографий защищают мир,
всех нас уберечь от войн пожаров.
Бессмертный полк – наш вечный командир!

Это ли не свидетельство того, что именно празднование Победы и память о павших, именно осознание силы единения людей в защите своей отчизны и есть искомая национальная идея России? Как тут не вспомнить и Александра Невского с его «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет»? И императора Александра Второго, сказавшего: «У России есть только два союзника – ее армия и ее флот».

Теперь уже научно доказано, что в процессе эволюции человечество разделилось на две генетически несхожие ветви. За более чем 26 тысяч лет в результате случайных, а затем и повторявшихся и ставших устойчивыми мутаций, обособились две группы народов с несхожими во многом особенностями организации социальной жизни – англо-саксы и славяне.

Пусть бросят в меня камень отдельные ученые и «западники», но я глубоко убежден, что славянская идентичность русского народа делает бессмысленными и опасными попытки заимствования евроамериканских стандартов жизни. Россия, с ее многонациональным и многоконфессиальным составом населения при примате русского народа, с ее особой тысячелетней историей борьбы за сохранение государства, обречена идти своим путем. Совсем недавно об этом сказал президент Путин: «Россия-это не просто страна, это действительно отдельная цивилизация». Лучше не скажешь! Теперь это будет закреплено в нашей конституции.

И одна из примет этого пути, его национальная идея, это – осознание силы духа и оборонной мощи народа и государства, воплощенное в понятии «Победа». И потому столь священным для нас должен оставаться праздник победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.г. – день 9 мая. Но вернемся к весне 45-го года.

Настроение в школе было приподнятым. Всем хотелось даже отметками как-то соответствовать окончанию войны. Наш класс хорошо сдал все экзамены. На каникулы расходились радостно возбужденными. Сейчас уже не могу вспомнить в подробностях, как провел лето. Конечно, снова побывал в пионерском лагере, на этот раз без печальных приключений.

В середине занятий первой четверти седьмого класса в жизни нашей семьи произошло событие, на многие годы разлучившее меня со школой № 7. Вернувшись вечером с работы, папа объявил, что по распоряжению руководства его отправляют на работу в Берлин, в распоряжение Советской Военной Администрации в Германии. Уезжает он сначала один, а когда обустроится, вызовет маму и нас с братом к себе. Бабушка остается в Москве.

Провожали отца мы уже через пару недель. Спустя некоторое время из Берлина пришло письмо. Папа сообщал, что приступил к работе, временно живет в небольшой комнате и подыскивает квартиру для всех нас. Мама занялась подготовкой к отъезду, а мне в голову пришла мысль: «Как же я поеду в чужую, да еще совсем недавно вражескую страну не комсомольцем?». Не смейтесь. Мы тогда все были такими «советскими», я говорю это безо всякой иронии! Поступление из пионеров в комсомольцы было для нас серьезным и торжественным актом. Но принимали в комсомол только с 14 лет, которые наступали для меня с марта следующего, 1946 года.

В школе у нас была своя комсомольская организация. Секретарь комитета ВЛКСМ школы меня поддержал и посоветовал обратиться в Райком комсомола. Помещался он на Донской улице. Бывая сейчас в тех краях, неизменно вспоминаю, как пришел в Райком.

Меня внимательно выслушали, расспросили, как учусь, какие общественные поручения выполняю и сказали: «В виде исключения, понимая твое желание и твой отъезд в Германию, оформим твое вступление в ряды комсомола. Где ты будешь учиться?» Я пояснил: «Папа написал в письме, что в Берлине уже работает советская школа, где мне и предстоит продолжить занятия в 7-м классе». Через несколько дней в Райкоме ВЛКСМ мне торжественно вручили новенький комсомольский билет…

Мое сообщение об отъезде в Берлин одноклассники приняли неоднозначно. Кое-кто даже не скрывал зависти, другие наоборот – поздравляли. «Ну, ты даешь! Надо же, Берлин!». «Не забудь там пистолет немецкий найти!» Мальчишки…

Почему-то странно отреагировал друг мой Саша. Надо сказать, что к этому времени былые наши очень теплые отношения заметно остыли. Одной из причин была дружба Саши с мальчиком, жившим с ним в одном дворе, другой – отставание Саши по многим предметам. Я учился заметно лучше, его это, видимо, очень расстраивало, а от моей помощи он стал отказываться. «Саш!», обратился я к другу, «А я скоро уеду в Берлин, там буду учиться!». Он отвернулся, что-то буркнул, надулся и больше со мной не разговаривал. Пусть это прозвучит излишне патетично, но тогда я воспринял его поступок, как измену!

Многое в нашей взрослой жизни мы получаем от детских впечатлений. Обидно мне стало от такой реакции моего, теперь, как я понял, уже бывшего друга. Осталось это чувство очень надолго. Приятели у меня были, а вот настоящей мужской дружбы так за всю жизнь и не случилось…

Вскоре после Нового года папа прислал письмо, в котором сообщил о получении квартиры, «Собирайтесь!» писал отец. «Скоро в Москве будет наш сотрудник, он поможет вам взять билеты на поезд, а я встречу вас здесь». Так и вышло. Через пару недель, попрощавшись с бабушкой, мы сели в поезд Москва – Берлин.

Глава шестая. Берлин (февраль 1946 – июль 1948)

Прошу прощения у моих читателей за то, что описание двух с половиной лет моей жизни в Германии будет фрагментарным и лишенным серьезного анализа особой обстановки того периода – почти сразу после окончания войны…

Во-первых, надо сделать скидку на возраст. Я приехал в Берлин 13-летним подростком, школьником 7-го класса. И хотя уезжал уже шестнадцатилетним юношей, все-таки воспринимал увиденное без попытки его оценки, присущей уму взрослого человека. Во-вторых, между моим рассказом и описываемыми событиями прошло более семидесяти лет, срок немалый. Тем не менее, постараюсь все вспомнить и описать как можно точнее.

Возможно, некоторые моменты в моем рассказе покажутся вам выдумкой. Но нет, все о чем я пишу, чистая правда.

Итак, мама, четырехлетний Павлик и я на перроне берлинского вокзала. Навстречу бежит радостный папа: «Ура!». Мы не виделись полгода, объятия, поцелуи, мама счастлива, я тоже!

У отца уже прикрепленный служебный автомобиль BMW с шофером. Водитель Петр помогает погрузить вещи, и мы едем к нашему новому месту жительства, в берлинский район Карлсхорст.

Согласно исторической справке, пригород Берлина Карлсхорст начал застраиваться в 1885 году. Он был задуман как элитный коттеджный поселок с небольшими хорошо озелененными участками. В 1919–21 г.г. район стал частью концепции «город-сад», внедрявшейся тогда немецкими архитекторами – урбанистами. Постепенно кроме престижных вилл в Карлсхорсте стали появляться более скромные трех-четырехэтажные дома для берлинцев среднего класса.

В тридцатые годы прошлого века здесь разместился комплекс зданий саперного училища вермахта. Одним из них был офицерский клуб, ныне вошедший в историю, как место подписания капитуляции гитлеровской Германии. В апреле 1945 года в нем находился штаб генерал-полковника Берзарина, впоследствии первого военного коменданта Берлина.

В ночь с 8 на 9 мая 1945 года (0.43 по московскому времени, отчего мы празднуем День Победы 9-го мая, а европейцы – 8-го) представители высшего командования вермахта подписали Акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил, означавший конец Великой Отечественной войны и второй мировой войны в Европе. От имени советского командования капитуляцию принял маршал Жуков.

Здесь же с мая 1945 по октябрь 1949 года находилась его резиденция, как Главноначальствующего Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Аппарат СВАГ, постепенно расширявшийся по функциям и числу военных и гражданских специалистов, также занимал ряд административных и жилых зданий в районе Карлсхорст. Ныне этот район является частью берлинского округа Лихтенберг.

Тогда же, зимним днем 1942 года, я с любопытством смотрел на серые, и какие-то нахохлившиеся дома района, где мне предстояло прожить целых два года. Война пощадила эту часть Берлина, разрушений почти не было видно. С большого проспекта машина свернула на улицу поуже, мощеную брусчаткой. На столбе висела табличка с названием. С трудом разобрал готический шрифт – Gundelfingerstrasse. Интересующиеся без труда найдут ее на плане Берлина в интернете. Она идет параллельно главной магистрали района – Тресков аллее.

По обе стороны улицы стояли трехэтажные дома с простыми, без балконов и украшений фасадами. Машина остановилась у дома 23. По удобной деревянной лестнице пешком поднялись на верхний этаж. У немцев уже тогда в подъездах были установлены устройства, экономившие электроэнергию: нажимаешь кнопку на первом этаже, и свет горит ровно столько, сколько нужно, чтобы подняться на третий.

«Ну вот!» – сказал папа, – «это наша квартира.» Вошли, огляделись. Комнат было три, плюс кухня, что после нашей московской коммуналки было абсолютным шиком.

Тогда я еще не знал, что многие семьи моих одноклассников, отцы которых приехали в Берлин раньше моего, живут вообще в отдельных коттеджах Карлсхорста – роскошь вообще безумная по советским меркам!

Дело в том, что многие из домов были поспешно брошены своими владельцами. Те, возможно, были связаны с фашистским режимом и опасались преследований. В первые месяцы после окончания войны в советской зоне оккупации Германии, и в Берлине в частности, имела место определенная организационная неразбериха. Такие бесхозные дома часто занимались под жилье, как говорится, явочным порядком. Позже, из разговоров с одноклассниками я узнал, что семьи некоторых из них как раз живут в таких «виллах». Они были расположены в другой части Карлсхорста, к востоку от Тресковаллее, разделявшей его на две части. Сразу скажу, что ни в этой части района, ни, тем более, в этих виллах так и не побывал.

Папа объяснил: «Здесь мы с мамой, здесь наша столовая, а тут мальчики». «И это еще не все», – сказал папа, «У нас будет домработница, немка, чтобы помогать маме. Вы с ней познакомитесь завтра, а сейчас располагайтесь, отдохните. После обеда я расскажу вам о своей работе».

Тогда, мальчишкой, я не все понял из папиного рассказа. Работая над этими записками, просмотрел материал о Советской Военной Администрации в Германии (СВАГ) и узнал следующее. СВАГ, созданный 6 июня 1945 года постановлением СНК СССР был органом военной администрации, которая заменила немецкие органы государственного управления в советской зоне оккупации Германии. После окончания военных действий на ее территории оставалось значительное количество наших войск, проживало несколько миллионов человек немецкого населения. Возникало множество политических и хозяйственных вопросов, требовавших оперативного решения. Даже простое их перечисление, как и описание структуры СВАГ, заняло бы несколько страниц. Потому остановлюсь лишь на одном – вопросе репараций.

Репарации – возмещение побежденным государством, по вине которого возникла война, убытков, понесенным государством-победителем. Задачей отдела СВАГ, где работал отец, было выявление на действующих немецких предприятиях пригодного к использованию в СССР оборудования, организация его демонтажа и отправки на наши предприятия.

Как пояснил отец, такая работа требовала постоянных поездок по городам советской зоны оккупации и конкретного знакомства с заводами, прежде всего мясной и молочной промышленности. Поэтому в его распоряжении и был автомобиль с водителем. «Командировки», успокоил маму отец, «у меня непродолжительные, ездим группами по нескольку человек, так что это совсем не опасно». Надо сказать, что папа был не только отличным инженером-механиком. Узнав еще в Москве о своем назначении, он серьезно занялся немецким языком, и к моменту нашего приезда уже очень прилично его освоил.

Это здорово помогало ему в общении с немецкими специалистами и просто с жителями.

На следующее утро я вышел на улицу. Та часть района, где жили и работали советские люди, и где учились мы, была огорожена. Конечно, не каким-то высоченным забором, и не колючей проволокой. Просто металлической сеткой на невысоких столбиках. Считалось, что она оградит нас от немецкого населения. Но законопослушные берлинцы и без сетки не стали бы посещать «русский» Карлсхорст, а вот обслуживающий персонал – дворники, слесаря и другие, включая нашу домработницу, входили на огороженную территорию по пропускам. Вообще, особой охраны и не было, и пропуска эти скоро стали формальностью.

Дело в том, что отношение немцев к нам, русским, что военным, что штатским, было если не дружелюбное (все же недавние враги), но совершенно спокойное. Конечно, были и недобитые фашисты, которые нас ненавидели, но и они затаились и вели себя тихо. За все годы пребывания в разных районах послевоенной Германии мы ни разу не сталкивались с неприятными ситуациями на этой почве.

Последовавшие за приездом несколько дней прошли в я знакомстве со своим районом. Родители отпускали меня одного спокойно, зная обстановку, но далеко я пока не уходил. Через несколько кварталов от нашего дома, тоже на Гундельфингерштрассе, находилось здание школы. Туда я и отправился в понедельник.

Учеников в седьмом было немного. Приняли меня очень дружелюбно. А когда узнали, что я любитель пеших путешествий, вообще обрадовались. Заводила, Игорь Висневский, ленинградец, тут же предложил присоединиться к их плану – побывать в рейхстаге. У меня загорелись глаза. «В рейхстаге? А как мы туда попадем?» «Да просто. Его никто сейчас не охраняет, я узнавал». «А родители?» «Скажем, что мы пойдем группой, доберемся до центра на трамвае, в городе сейчас спокойно». «А что там?» «Поищем, может какое-нибудь оружие попадется». Ну что взять с мальчишек! Оружие им подавай! «Володь!», продолжал Игорь, – «а ты видел кирху рядом со школой?» Узнав, что нет, предложил сходить туда вместе. Я пишу сейчас об этом, чтобы через много лет извиниться перед Берлином за наше неоправданное подростковое варварство. Мы вошли в кирху.

Я впервые оказался в здании лютеранской церкви. Средний неф, там, где должны были стоять скамейки для молящихся, был захламлен. «Пошли наверх», – позвал Игорь. По лестнице поднялись к органу, точнее к тому, что от него осталось. «Это мы отомстили фашистам!» Игоря, пережившего в Ленинграде блокаду, можно было понять. Но причем здесь музыка? Небольшой орган был зверски разворочен. Свинцовые трубки голосов разорваны, от клавиатуры вообще ничего не осталось. Мне почему-то стало стыдно, но я смолчал. «Ладно, Игорь», – сказал я, – «пошли». Насколько я помню, ни о чем подобном больше я не слышал. Мы, школьники, в дальнейшем вели себя вполне адекватно. Надеюсь, тот орган восстановили…

Прошло несколько дней. Я познакомился с учителями, почувствовал, что уровень требований здесь ниже, чем в нашей школе № 7. Было ясно, что проблем с учебой не будет. Учебники я привез с собой и буквально за несколько дней освоился в классе. Спустя какое-то время, ребята напомнили о своем предложении поехать посмотреть рейхстаг. Запланировали нашу вылазку в центр города на выходные. Родителям я сказал, что иду с ребятами на прогулку. Ох, нехорошо обманывать старших! Вообще-то мы, мальчишки, порядочно рисковали, по глупости совершенно об этом не задумываясь. В огромном, незнакомом и, все-таки еще враждебном городе с нами могли случиться любые неприятности. К счастью, и на этот раз, и в следующие наши «путешествия» – обошлось!

Мы добрались до центра Берлина и стоим на Унтер-ден-Линден. Перед нами Бранденбургские ворота. Здесь шли бои, много разбитых зданий. Особенно пострадал парк Тиргартен, что за монументальными воротами. Сворачиваем направо, к зданию рейхстага. Он тоже сильно пострадал от обстрелов и штурма. Всем хорошо известны фотографии военных корреспондентов: вот водружение знамени Победы, вот ликующие бойцы на ступенях рейхстага. Эти фото сделаны как раз со стороны парка. Теперь на этом же месте наша группа.

Стоит тяжелая тишина. Перед нами огромное здание с закопченными и побитыми осколками стенами. куда мы так стремились: а вдруг найдем что-нибудь интересное? Внутри большущий пустой зал заседаний с поломанными скамейками, полуразрушенные лестницы, полусумрак. Неужели именно здесь выкрикивал свои речи бесноватый фюрер? Неужели мы в том месте, где бесстрашный Георгий Димитров обличал фашизм? Теперь зал разбит и пуст. До сих пор попахивало горелым. Когда затихли бои, здесь побывали многие. Саперы, разведка, контрразведка в поисках гитлеровских документов, просто любопытные. После них вряд ли что-то осталось для нас интересное, а вдруг?