Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Глава третья. Я иду в школу. Начало войны (1939 – сентябрь 1941 г.)

Здание средней школы № 557, где мне предстояло отгрызть первый кусок гранита науки, сохранилось и поныне. Типовое сооружение красного кирпича стоит в квартале между нашим переулком и Житной улицей. В годы Великой Отечественной войны в школе помещался госпиталь, потом опять учились дети, теперь – факультет культуры и искусства учреждения, спрятавшегося под аббревиатурой ПМОК.

Не правда ли, страсть к аббревиатурам и сокращениям у нас какая-то болезненная и постоянная. Что в революционные годы (ПЕРСИМФАНС – Первый симфонический ансамбль), что позже, в советское время (ОСОАВИАХИМ, ГТО и т. д.). Вот и теперь, особенно в официальных документах, встречаешь такие словесные перлы, что оторопь берет. Как вам – «МРО № 7 УБЭиПК ГУ МВД РФ по Ростовской области?» Так что ПМОК еще ничего, хотя и непонятно.

В отличие от многих продвинутых соотечественников, к стыду своему, имя первой своей учительницы не помню. Вела она с нами занятия по всем предметам. Все и было интересно, занимался я с удовольствием. Особо благодарен я своему первому педагогу за отличное преподавание русского языка и полученную в результате практически безукоризненную грамотность. Конечно, этому помогло еще и чтение. Книг у нас в семье было много. Читать я начал довольно рано, и к первому классу читал бегло. Брал книги в школьной библиотеке, и как все мальчишки предпочитал путешествия и приключения.

Жизнь идет вперед, и не всегда ясно, насколько технический прогресс способствует интеллектуальному развитию общества. Колоссальный рывок информационного мира XXI века и появление «всемирной паутины» принципиально изменили отношение к чтению моих нынешних сверстников.

А тогда из всех средств познания мира, не считая черных тарелок громкоговорителей, для нас, малышей, были только разговоры со взрослыми, дома и в школе, и, конечно, книги. Ну и немножко кино, но только когда мы стали постарше.

Не буду цитировать великих. Не стану повторять мудрые изречения о пользе чтения. Ибо то, что мы наблюдаем сегодня, в начале XXI века, как нельзя убедительней подтверждает их мысли. Интернет – величайшее изобретение человечества, но при одном, очень важном условии. Как и всеми другими прорывами в области технического прогресса, и, в частности, информатики, им нужно уметь пользоваться. Доказательство тому – вопиющее надругательство над родным языком и грамотностью в так называемых «социальных сетях». По одной простой причине. Нынешние школьники мало и плохо читают.

Не знаю, может быть я ворчу по-стариковски. Но мне кажется, что никто не в состоянии получить то удивительно сильное эмоциональное впечатление от любого из литературных шедевров, каковое постигнет вас при чтении печатного текста добротно изданной книги. Возможно, время меня поправит и электронные книги вытеснят печатные. Но верить в это не хочется, а думать неприятно.

А что же мы, пацаны 30-х годов? Все время, остававшееся от школы, приготовления уроков и гуляния во дворе, мы – я и мои сверстники – читали. Брали книги друг у друга, записывались в библиотеки и читальные залы, читали вечерами и ночами, пряча книжки под подушкой. Отбивались от пиратов на таинственном острове Жюля Верна, скакали вместе с мушкетерами Александра Дюма за подвесками королевы, следили за приключениями всадника без головы Майн Рида. А детские книжки тех лет – стихи Маршака, Чуковского, Агнии Барто – знали наизусть.

Друзья наши книги – культурный фундамент нации. Дикое засорение родного языка чужеродными словечками – прямое следствие небрежения к его истокам и шедеврам. Так же, как и вопиющая безграмотность устной речи и, особенно, переписки в социальных сетях. Еще одна печальная особенность нынешнего интеллектуального пространства – практически полное забвение русского фольклора. Мы, дети тридцатых годов, жили в атмосфере народных песен, сказок, пословиц и поговорок. Весь богатейший пласт народной словесной мудрости сейчас, увы, исчезает. Все это не что иное, как агрессия в отношении духовного стержня национальной идентичности – русского языка. Народная песня практически исчезла из телевизионного эфира.

Его замусорили иноязычные произведения. Дошло до того, что в конкурсе «Голос. Дети» очаровательная малышка старается, вытаращив глазенки, петь на английском языке! А спросить ее, знает ли она «Одеяло убежало…», «Наша Таня горько плачет…», «Муху-цокотуху?» Ужасно! Зачем мы юное поколение практически сознательно отваживаем от исторических корней русской идентичности? Не поступаемся ли мы своей национальной гордостью? Еще раз повторю. Россия обречена идти своей дорогой. Отличной от дороги англосаксонского мира. Уже сейчас очень многие, в том числе и на Западе, начинают сомневаться в целесообразности «глобализации» матушки-Земли. Очень надеюсь, что принимаемые сейчас поправки к Конституции РФ выправят эти перекосы. Вернут уважение к нашему «великому и могучему», и наши молодые журналисты перестанут щеголять лайфхаками, краундсорсингами и прочими фастфудами. В мое время это справедливо звали низкопоклонством.

Каникулы после первого класса я проводил дома. Играл во дворе с мальчишками и девчонками в «салки», «стой!» (это когда после броска мяча вверх все разбегаются, а тот, кто «водит», ловит мяч, кричит «стой!», все замирают, а он старается попасть мячом в любого, чтобы его «выбить»), и конечно в прятки! У нас, первоклашек, была своя дружная компания. До войны все дворы были огорожены. Заборы исчезли позже, в войну, когда их разобрали на дрова. Поэтому родители спокойно выпускали играть во двор даже малышей. Посторонние во дворы практически не заходили, да к тому же тогда преступлений против детей практически не было в силу большой строгости наказаний. Да и нравственный климат тогда был иным. Слово «педофилия» в лексиконе советских людей отсутствовало.

В мае 1941 года я отличником окончил второй класс. Папа решил сделать мне подарок. За хорошую работу его премировали путевкой для сына в знаменитый пионерлагерь Артек. Смена в лагере начиналась в середине июня.

Мама, папа и бабушка, волнуясь и споря, собирали Вовчику чемодан. Главным «укладывающим» выступал папа. Именно от его аккуратной манеры я научился паковать вещи на всю свою взрослую жизнь. А попутешествовать по белу свету довелось немало. Отряд малышей (мне было 9 лет) выстроился на перроне Курского вокзала. Родители волновались больше нас. А мы уже мечтали о Крыме, море и Артеке!

Почему-то дорогу из Москвы до Симферополя, да и сам лагерь я почти не запомнил. Мы приехали в Артек числа 19 июня, едва успели разместиться в палатах и только-только стали привыкать к распорядку. Даже купаться в море нас еще не водили. И вдруг вожатые забегали: «Война»! 22-го фашисты напали на СССР.

Всех ребят первой смены нужно было срочно эвакуировать. Паники не было, но тревога взрослых передалась и нам. Почему-то вспоминаю, как нас быстро-быстро посадили в вагоны поезда в Симферополе, сунув наскоро каждому какую-то еду на дорогу. Слава Богу, состав наш по дороге в Москву не бомбили. Перепуганные вожатые особо за нами не следили, в результате мы объедались выданной нам сгущенкой, конечно не понимая, что теперь мы ее долго-долго не увидим и не попробуем. Так для меня закончился, не начавшись, Артек.

Москва встретила нас притихшей и сразу насторожившейся. В военкоматах срочно шел призыв, стояли очереди – многие приходили туда добровольно.

Отец был мобилизован по месту работы. На нем, как и на других руководителях комбината, лежала большая ответственность за снабжение Москвы, армии и правительства страны продукцией. И это в условиях военного времени, с нарушенными поставками сырья, дефицита электроэнергии и топлива. Чтобы обеспечить строжайшую дисциплину (за воровство расстреливали), работу в три смены и контроль за возможными диверсиями, на комбинате и на других крупных предприятиях Москвы руководство было обязано не покидать свои рабочие места круглосуточно. Отпускали домой редко и ненадолго. Хорошо еще папа смог встретить меня на Курском вокзале и отвести домой. Мама была целиком занята грудным ребенком, моим братиком Павлом. Война диктовала свои правила жизни. По городу пошли слухи о возможных бомбардировках. На улицах и скверах появились группы девушек в военной форме. На привязи у них шевелились большие серебристые «рыбы» – аэростаты воздушного заграждения. Кое-где рыли окопы и устанавливали зенитки. Москва готовилась к воздушным налетам фашистов.

Во дворах жилых домов жители копали так называемые «щели», так окрестил народ двухметровой глубины окопчики с легкими перекрытиями-накатами из бревнышек. Кое-кто посмеивался, оказалось – напрасно, у нас эта щель людей спасла.

Еще очень полезными оказались наклейки крест на крест из бумажных полосок на окнах. Выбитое взрывной волной стекло не разлетается на опасные осколки. Сильная воздушная волна выдавливает стекло как бы целиком, или крупными, менее травмоопасными, частями.

Пока еще оставались в семьях запасы муки, разводили мучной клейстер, которым и мазали вырезанные в основном из газет полосы. Их лепили на окна. А сами окна тщательно завешивали шторами, или приспосабливали что-нибудь другое, тоже светонепроницаемое. По улицам ходили патрули и смотрели, нет ли где щелок, пропускающих свет. За нарушение штрафовали. Этим Москва защищала себя от прицельного бомбометания во время ночных немецких налетов. Я тоже помогал маме и бабушке, разрезая на полоски газетные листы. Самодельной кистью из ниток мы их мазали мучным клеем и приклеивали к стеклам.

Спешно велись работы по маскировке наиболее важных зданий. Кремлевские звезды укрыли брезентом, золотые купола соборов закрасили в камуфляжные тона. Мавзолей Ленина был закрыт щитами, здесь, и для маскировки других правительственных зданий, использовались маскировочные сетки. На Москве-реке установили платформы с макетами зданий. Асфальт улиц и дорожек скверов был разрисован под крыши домов и кроны деревьев. Все это должно было сбивать с толку немецких пилотов, сбрасывающих на город осветительные ракеты.

Конечно, всего этого я тогда видеть не мог – у нас в переулке все было пока тихо. Разве что во дворе напротив вырыли щель. Но об этом чуть позже.

Первый налет немецких бомбардировщиков на Москву состоялся ровно через месяц после начала войны – 22 июля. Четырьмя колоннами двести двадцать тяжелых машин на высоте от двух до трех километров пять часов бомбили столицу. Следующей ночью их было уже больше. Сейчас об этом как-то не принято вспоминать, но тогда москвичам пришлось нелегко.

Прорываясь сквозь плотный огонь зениток, ускользая из перекрестий лучей прожекторов, отражая атаки наших истребителей, фашисты все же смогли нанести ряд хоть и не очень серьезных, но чувствительных ударов по Москве. Пострадал метромост, станция метро Арбатская, одна бомба взорвалась возле Никольской башни Кремля, другая – у Дома Правительства. Взрывной волной был опрокинут памятник Тимирязеву у Никитских ворот. Погибли первые москвичи.

О налетах предупреждали гудки сирен и сообщения по радио. «Внимание, внимание! Граждане, воздушная тревога!», и так несколько раз подряд. Кто-то, схватив детей, бежал в убежища. Там, где были вырыты «щели», прятались в них. Самым надежным укрытием был метрополитен. После объявлении о воздушной тревоге все эскалаторы на каждой из станций начинали работать на спуск. В первую очередь, конечно, вниз пропускали женщин с детьми, стариков и инвалидов. С платформ по приставным лесенкам они спускались на рельсы и уходили в тоннели. Понято, что электричество от токопроводящих шин отключалось. Иногда матери с детьми и старики оставались ночевать на полу станций на заранее заготовленных матрасах. Но станций метро тогда было немного. Риск пострадать во время налетов оставался большим.

Конечно, наибольшая опасность возникала от прямых попаданий авиабомб, их осколков и рушащихся от взрывов построек. Но не исключалась возможность поражений осколками зенитных снарядов, такой плотный заградительный огонь велся по немецким самолетам. Очевидец, британский журналист, позже вспоминал: «Шрапнель зенитных снарядов барабанила по улицам, точно град. Десятки прожекторов освещали небо. В Лондоне мне не приходилось ни видеть, ни слышать ничего подобного».

Только за месяц налетов в Москве погибли 740 человек, раненых было более 3500. За все время воздушных атак на столицу (последний налет случился в июне 43-го) погибли свыше 2000 москвичей, почти 6000 человек были ранены.

Сейчас, к сожалению, о подвиге жителей Москвы в первые месяцы войны почти не вспоминают. А жаль. Паники не было совсем. Люди продолжали работать, ухаживали за поступавшими в московские госпитали ранеными, заботились о детях и стариках. Суровость времени передалась всем. Город притих, но было ясно, что Москва выстоит.

В небе над городом висели аэростаты воздушного заграждения. Темно-бордовое вечернее небо резали белые полосы прожекторных лучей. В их перекрестие зенитчики ловили немецкие самолеты и били по ним плотным огнем. Надо сказать, что отличная организация противовоздушной обороны Москвы не позволила фашистам нанести городу хоть сколько ни будь заметный урон! Не пострадал Кремль, крупные промышленные предприятия, исторические и культурные памятники Москвы. Враг просчитался!

Между тем обстановка на фронтах Великой отечественной войны оставалась крайне тяжелой. Наши войска вели оборонительные бои, неся тяжелые потери. Немцы упорно рвались к Москве. С северо-запада вели наступление на столицу отборные немецкие части.

Много лет спустя, когда мы поженились со Светланой, я узнал о гибели ее отца как раз на этом направлении, в районе деревни Хлебаниха одного из районов Калининской области (теперь городу Калинин возвращено его историческое название – Тверь). В их семье сохранилась «похоронка» – так называли приходившие с фронтов извещения о гибели родственников.

Светлана рассказала, что ее отец, работавший инженером на Московском метрополитене и имевший бронь, т. е. освобождение от призыва на фронт, добровольно отправился в военкомат. По своей военной специальности пулеметчика был направлен на Калининский фронт. Он погиб 30 июля 1941 года, прикрывая огнем отход солдат своей части. В «похоронке» значилось место его захоронения в братской могиле.

Узнав, что попытки разыскать могилу отца до сих пор не удались, я предложил продолжить поиски места его гибели, тем более что в это время поднялось общественное движение по поискам павших на войне солдат. С особой теплотой и надеждой на мое предложение откликнулась Светина мама, моя теща. Мы написали письма в областные военкоматы Калинина и Пскова – теперь деревня Хлебаниха по административному делению оказалась в Псковской области. Какие замечательные люди оказались в этих организациях! Низкий им поклон. Скоро пришел ответ: пулеметчик Грозовский Семен Самойлович похоронен в братской могиле, что в селе Усмынь Куньинского района, что недалеко от Великих Лук. Внимательные сотрудники военкомата объяснили, как туда добраться из Москвы.

Коротко скажу: нам со Светой и ее мамой дважды удалось посетить это место, проехав на машине более 500 километров через Волоколамск и Великие Луки в село Усмынь. От трассы Москва-Рига еще около 50 километров туда ведет грейдер. Между зеленых холмов удивительно красивого ледникового ландшафта этой части России лежит большое чистое озеро. На его берегу установлен памятник советскому солдату, рядом – братское захоронение. Благодаря усилиям работавших здесь поисковых отрядов, ряд фамилий лежащих в общей могиле бойцов был подтвержден документально, и теперь на отдельном могильном холмике установлена табличка: «Красноармеец Грозовский Семен Самойлович». Местные жители ухаживают за памятником. Приехав в Усмынь в день Победы в 1987 году, мы, как почетные гости были приглашены на торжественное собрание. Меня, родственника участника войны, попросили выступить. Хотя к тому времени был уже опыт чтения лекций и многих выступлений на разных собраниях, я волновался. С платформы грузовика рассказал о своем, увы! незнакомом мне солдате, его подвиге, о боях за Москву. Шел дождь, с озера дул ветерок, но люди стояли молча и слушали. В очередной раз мы убедились, насколько свят День Победы для нас, русских людей. Здесь, на Смоленщине, она прошлась особенно жестоко. А в 2015 году мы записали красноармейца Грозовского С. С. в состав Бессмертного полка.

Но вернемся в московское лето 1941 года. Мы, мальчишки, и в это время оставались детьми. Конечно, после сигналов воздушной тревоги все сидели по квартирам – свою «щель» в нашем дворе жители вырыть не успели. Зато, как только звучал сигнал «отбоя», мы неслись что есть духа на улицу искать осколки зенитных снарядов. Самым интересным было подбирать еще теплые, с зазубренными острыми краями, куски металла на крыше.

«Граждане! Угроза воздушного нападения миновала!» – доносится из черной тарелки репродуктора. «Ма-ам! Можно во двор?» «Смотри, только больше никуда!», мама наклоняется, чтобы успокоить новорожденного.

Во дворе уже Генка Лазарев из одиннадцатой квартиры. Он старше и командует: «Айда к нам!». К нам, это значит вскарабкаться на пожарную лестницу сзади нашего дома, и юркнуть в слуховое окно чердака. Затем выбраться наружу на нагретые за день железные листы крыши и осторожно, чтобы не громыхать, переползать по ним в поисках осколков. «Нашел» – тихо шипит Генка, протягивая мне горячий кусок оболочки зенитного снаряда, еще кисло пахнувший порохом…Конечно, от родителей мы их прятали, но со временем эти реальные следы войны куда-то запропастились. Жаль, сейчас это был бы такой сувенир!

Вот на фоне такой, более чем тревожной обстановки в городе, на семейном совете во время одного из редких приездов папы домой, было решено отправить маму со мной и новорожденным братиком на дачу. В этом районе Подмосковья, в Белых Столбах по Павелецкой железной дороге, жили наши знакомые. Их дом стоял километрах в трех от станции, недалеко от овражка, за которым зеленел лиственный лес.

Электрички тогда не ходили. Добирались мы до Белых Столбов на пригородном поезде, под посвист паровозного гудка. Нам отвели небольшую комнатку, окно которой смотрело на недалекий лесок. Стоял жаркий август. Погода располагала к отдыху, такому еще недавно мирному и беззаботному. Однако война была все ближе к Москве, и постоянно о себе напоминала.

Однажды, совсем неожиданно, на дачу приехал папа. Я-то не помню, но мама потом рассказывала, что он был бледен и сильно встревожен. По словам отца, наш дом № 11 по 2-му Спасоналивковскому переулку чудом уцелел.

Во время недавнего ночного налета фашистов на Москву две бомбы были сброшены на наш район. Одна из них уничтожила дом № 10, что прямо напротив нашего, вторая разрушила часть здания Москворецкого райсовета на углу переулка и Большой Полянки.

Это была так называемая «вилка» – летчик целил в объект, находившийся посредине.

Мы, мальчишки, еще до войны выходя в переулок, часто слышали доносившиеся как бы из-под земли звуки, похожие на пулеметные очереди. Здание, откуда они раздавались – дом № 6 – вовсе не было похоже на жилое. Всегда наглухо закрытые высокие двери-ворота, отсутствие окон на фасаде, закрытый двор – все говорило о том, что это какой-то секретный объект. Еще до войны ползли слухи: «военный завод подземный, должно быть…» Тем более, что объект время от времени сам выдавал себя доносившимися из-под земли странными звуками. Они напоминали короткие пулеметные очереди.

Слухами хорошо воспользовались немецкие шпионы. По их наводке бомбили прицельно. Но пилот промахнулся. Вместо завода был полностью разрушен двухэтажный жилой дом№ 10 и угловая часть административного здания райисполкома на Большой Полянке (сейчас дом 50/1).

К счастью, жители разрушенного дома (он стоял в 10–12 метрах напротив нашего) не пострадали. Их спасла та самая «щель», которую они вырыли у себя во дворе! Тряхнуло порядочно, оглушило, но обошлось. Жертв не было, оставшихся без крова над головой куда-то расселили. Но от дома ничего не осталось. В 70-х г.г. на его месте построили тоже жилой, но уже панельный дом, что стоит и поныне.

Разбитая часть здания райсовета на Полянке долго стояла в руинах, напоминая о войне. Позже ее восстановили. В девяностых здесь размещался недоброй памяти банк Столичный. Тот самый, что погряз в финансовых аферах в лихих 90-х. По иронии судьбы (опять «спираль времени»!) наша фирма была клиентом этого банка, и мне несколько раз пришлось посещать его, а заодно и свои родные места. Судьбе было угодно привести меня в наш дом накануне его сноса.

Как оказалось, к тому времени дом уже был расселен. Жутко смотрелись выбитые окна и двери. Двор был пуст, Почувствовав неладное, я поднялся по знакомым ступенькам в подъезд. Дверь в квартиру 10 не была заперта, и я вошел. «Господи! Что творят время и люди!», подумал я, увидев полный разгром. Конечно, никаких вещей уже не было, а из моей детской спальни доносились голоса. По содержанию нескольких фраз я догадался, что это строители. Они обсуждали предстоящую «казнь» моего дома. На миг сжалось сердце, будто хоронил близкого человека…Не спросив ни слова, я повернулся и ушел, попрощавшись со своим детством навсегда. Как оказалось позже, какие-то лихие нувориши купили, скорее всего за бесценок, наш дом, чтобы на его месте построить фитнесс-центр.

А тогда, после бомбежки, дом уцелел. Прочные стены добротной кладки в три кирпича выдержали. Однако все его квартиры, оказавшиеся прямо напротив места взрыва 250-кг немецкой бомбы, пострадали. Окна вылетели вместе с рамами и оклеенными крест-накрест стеклами. К счастью, никто из жильцов не пострадал. По рассказу папы, осколки, пролетев все пять метров комнаты родителей, почти насквозь пробили деревянную четырехдюймовой толщины перегородку, глубоко застряв в дубовых досках. Хорошо еще, что папе удалось очень быстро заказать и закрыть пустые оконные проемы железными решетками, и только потом вставить рамы с остеклением. Вернувшись с дачи, я долго рассматривал углубления от осколков в перегородке. Туда целиком влезали пальцы моих рук. Эти дыры позже мы заклеили обоями.