Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Увы, но вскоре Гега как-то внезапно перестал приходить на встречи со мной, и исчез навсегда. Возможно, родители его уехали из Москвы. Жаль, могли бы хорошо подружиться…Но, прежде чем закончить с этой темой, мне хочется рассказать одну историю, случившуюся во время наших прогулок.

Там, где выход из тоннеля под Октябрьской площадью идет в сторону Крымского моста, с левой стороны Садового кольца стоит темно-бордовое конструктивистской архитектуры здание. В описываемое мной время это был Институт цветных металлов и золота им. Калинина (в 1958 году он переведен в Красноярск), Кто-то посоветовал нам с Гегой по дороге в парк Горького пройти мимо мусорной площадки этого института, дескать иногда там на свалке можно отыскать что-нибудь интересное, по нашим мальчишеским понятиям. Пробравшись на эту площадку, увидели груду каких-то сломанных стульев, кучу выброшенных тетрадей и прочий хлам. Отдельно громоздились вытряхнутые из форм учебные отливки металлов, среди которых мое внимание привлекла дощечка серого цвета с выпуклым изображением чьего-то портрета. Взяв ее в руки и протерев найденным здесь же куском тряпки, с удивлением и неким волнением обнаружил, что это барельеф Сталина! Мне, пионеру, воспитанному советской школой, факт, что кто-то выбросил портрет вождя на помойку, показался по меньшей мере кощунством!

Не удивляйтесь, мои дорогие читатели. Коммунистическая партия дотошно следила за воспитанием и образованием подрастающего поколения. Октябрята – «внучата Ильича», пионеры – наследники Павлика Морозова, комсомольцы – Павла Корчагина, героя книги «Как закалялась сталь». Мы росли в этой идеологической атмосфере, с младых лет проникаясь славой великого Сталина. Поэтому нет ничего исключительного и в моем поступке. Как и в том, что летом 1951 года, шагая в колонне студентов МИСИ по брусчатке Красной площади во время первомайского парада, и крепко сжимая древко красного флага, я вместе со всеми орал во всю мощь легких: «Товарищу Сталину ура-аа!». Наша колонна была далеко от мавзолея, фигура вождя была нам еле видна, и никто нами не командовал, но советское наше воспитание проявилось во всю силу!

Первомайская демонстрация 1951 года. Рядом – парторг курса.

Недавно кто-то из молодежи спросил: «А как вы жили в Советском Союзе?» Говорить на эту тему можно много. Но жили мы так, как живут люди любой страны мира в свое историческое время. Встраиваясь в общество. Выбирая линию своего поведения и обучая этому своих детей. А сравнивать, лучше или хуже в идеологическом смысле, чем сегодня, не буду. О вкусах не спорят. У кого-то герой Тимур со своей командой, а у кого-то Гарри Потер и человек-паук. Мы кляли на чем свет стоит «загнивающий» капитализм, а сейчас спокойно загниваем в объятьях западной рыночной экономики, забывая о своей истории и тщетно пытаемся отыскать свою нынешнюю национальную идею.

Но что же по поводу барельефа? На самом деле, если бы этот предмет нашел не я, а какой-нибудь бдительный гражданин, подключилось бы НКВД. Нашли бы, кто выбросил барельеф в мусор, и загремел бы бедолага в лагеря…Время было такое, что мог и под расстрел угодить!

А я осторожно завернул дощечку – это был алюминий – в тряпочку и принес домой. Долго, до блеска, оттирал наждачной бумагой Иосифа Виссарионовича и поля дощечки, и пристроил ее на стене над столиком, за которым делал уроки. Хорошо, что дома никто особенно не интересовался, откуда у меня появилась эта дощечка.

Как-то мама подозвала меня и сказала, что они с папой решили перевести меня в школу поближе к дому. Тем более, что речь шла о школе № 7, считавшейся лучшей в нашей округе. Здание школы было построено в Казанском переулке еще в 1910 году для трехклассного городского училища.

Во время Первой мировой войны здесь размещался госпиталь. После революции в здании открылась фабрично-заводская семилетка, которая в 1932 году стала уже школой – десятилеткой. Она быстро выделилась из числа московских, как образцовая. Вскоре ей присваивается имя Карла Маркса. Так получилось, что учился я здесь дважды: с пятого по седьмой, а затем в десятом, который и закончил в 1949 году. Судьба старого здания моей школы решилась в 1979 году. Оно было снесено, чтобы освободить площадку для строительства нового корпуса французского посольства, занимающего до сего времени интереснейший по архитектуре и окружавшим его преданиям особняк купца Игумнова на Большой Якиманке. Что же касается самой школы № 7, как образовательного учреждения, она в 1958 году была переведена в новое здание на улице Крупской, где благополучно функционирует и поныне.

Подошло время отправлять одиннадцатилетнего Вовку в пионерский лагерь. Собрав нехитрый чемоданчик, мама отвезла меня к месту посадки в автобусы.

Дорога оказалась недлинной. Сейчас, когда я проезжаю по скоростной магистрали, в которую превратилось довоенное Варшавское шоссе, я с улыбкой вспоминаю ту поездку в лагерь. По обе стороны узкой дороги стояли невзрачные домишки подмосковных деревень. Теперь на их месте красавцы жилые дома и торговые центры Чертаново. Как же стремительно преобразилась Москва!

Лагерь оказался небольшим, неподалеку протекала речушка, вдали зеленел лесок. Я не буду подробно описывать нашу пионерскую жизнь. Вы наверняка смотрели замечательную кинокомедию «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен». А если не видели, сделайте это обязательно! Очень смешная лента. Многое то, что было в этом «кинолагере», было и в моем. Утреннее построение на линейке, большие спальни для ребят, коллективные окунания в крохотную речушку, проказы и выговоры от вожатых. Шла война, оттого кормили нас скудно. Но все равно жизнь в лагере мне очень нравилась.

Нелепая беда случилась ближе к концу смены. Воды в нашей речке было, что называется, по колено, и как произошло несчастье, никто не понял. Хватились мальчишки из моего отряда, когда все уже вылезли после купания на берег и обсыхали. «А где Коля??», испуганно закричал вожатый. Колино тело нашли быстро, но было уже поздно. Эта была первая смерть, которую я видел на своем веку. Нас всех быстро увели на территорию, а на следующий день объявили, что лагерь закрывают и всех отправляют по домам.

Остаток лета я много читал, играл со своими приятелями во дворе. Незаметно кончился август. Итак, с сентября я – ученик 5 «А» замечательной школы № 7. С этого года было введено раздельное обучение мальчиков и девочек. Наша школа – мужская.

Новые учителя, новые товарищи. Новые предметы. Военные годы – в школе холодно, и мы, и учителя мерзнем и потихоньку голодаем. Но учиться интересно, коллектив педагогов у нас в школе очень сильный, требования высокие. Постепенно втянулся, занимался с удовольствием.

Прошу моих педагогов простить мою забывчивость, но из многих замечательных учителей по русскому языку, истории, физике и другим предметам хорошо запомнил только колоритного преподавателя ботаники – Николая Николаевича Лебедева.

На манер героев «Педагогической поэмы» Макаренко мы звали его НикНикЛеб. И хотя ботаника, а впоследствии и зоология, никогда не входили для нас, мальчишек, в число главных предметов, на уроках НикНикЛеба мы сидели, затаив дыхание.

Нежно держа грубыми обмороженными руками какую-нибудь тычинку или козявку, он до того увлекательно и почти художественно о них рассказывал, что в классе стояла мертвая тишина. Иногда уроки он заменял занимательными историями и даже сказками, и все сидели, раскрыв рты. Его предмет мы знали на отлично.

А вот многих своих товарищей по классу помню поименно. Игорь Александров, Эрик Пырьев (мы не сразу узнали, что он сын директора Мосфильма, знаменитого кинорежиссера), Неон Арманд – то ли родственник, то ли однофамилец Инессы Арманд, на улице имени которой мы сейчас живем, и, конечно, ставший моим другом Сашка Верешкин.

Хорошие, добрые, ответственно относившиеся к учебе ребята. Это был очень сильный и дружный. класс. Почти у всех кто-то был на фронте. Обсуждали ход боев, переживали за наших, говорили о фильмах «Воздушный извозчик», «Два бойца» и других.

На переменах во дворе, когда было сухо, играли в «отмерялы». На земле чертилась линия.

По очереди все прыгали с места, кто дальше. Проигравший «водил», то есть становился, согнувшись вперед и уперев руки в колени, на расстоянии от черты, равном самому длинному прыжку с места. Остальные по очереди, разбежавшись, старались перепрыгнуть через «водящего», опираясь при прыжке руками в его спину. Самый дальний прыжок «отмерялся» и тот, кто водил, переходил к новой черте. Тут уже разрешалось до прыжка с упором на спину «водящего» сделать один дополнительный прыжок от начальной черты, что-то вроде нынешнего тройного прыжка. Тот, кто при неудачном прыжке сбивал с ног «водящего», становился на его место, и игра продолжалась. Отличное упражнение!

Были у нас забавы и не такие невинные, время-то было военное. Учился в нашем классе Андрюша Арапов. Жил он во дворе дома по Житной улице, через забор от НИКФИ – Научно-исследвательского кинофотоинститута, созданного на базе первого в России кинопроизводства купца Ханжонкова. Ребята с Андрюшиного двора таскали со свалки киноинститута мотки выброшенной пленки. Что мы делали? Доставали гильзы от крупнокалиберного пулемета, прикручивали их к деревянным ручкам. Плотно свернутый жгут кинопленки вставляли в пустой винтовочный патрон. Тут нужно было очень быстро поджечь спичкой пленку и, засунув маленькую гильзу в большую, крепко забить о стену или камень. Целлулоид пленки горел без доступа воздуха, образуя газы. Самодельный «пистолет» надо было держать от глаз подальше на вытянутой руке. Через несколько секунд газы выталкивали маленькую гильзу из большой, раздавался «выстрел». Как мы не покалечили себя, непонятно! Повезло!

Учиться в пятом классе было гораздо интереснее. Новые предметы, разные, но одинаково сильные педагоги и, конечно, знакомство с товарищами. Школа-то была мужская, и на девчонок мы не отвлекались!

Незаметно стали складываться все более дружеские отношения с Сашей Верешкиным. Сидели мы на разных партах, общались на переменах, но взаимный интерес постепенно все рос и рос. Однажды Саша пригласил меня к себе домой. Жил он недалеко от церкви «Иоанна воина на Якиманке», ближе к нынешнему парку «Музеон», в старом двухэтажном домишке. Проходными дворами позади кинотеатра «Авангард» мы прошли от Казанского переулка к Якиманке. Сейчас здесь вестибюль метро «Октябрьская» – радиальная, а тогда стоял высокий «доходный» дом, через арку которого можно было выйти на улицу и быстро перебежать на другую сторону.

Такими же проходными дворами спустились вниз, в сторону Москвы-реки. На кирпичном первом этаже дома стоял второй, деревянный. По скрипучей лестнице, сильно вонявшей кошками, поднялись к дверям Сашиной коммунальной квартиры, где его семья занимала две небольших комнаты. Мы жили небогато, но у них обстановка была совсем скромная.

Я рассказываю об этом так подробно потому, что бедность жилища Сашиной семьи никак не соответствовала радушию и теплоте его родителей и сестры, встретивших меня удивительно гостеприимно. Оглядываясь теперь в то далекое уже время, думаю, что это сыграло очень большую роль в моей дружбе с Сашей.

В те годы обстановка в нашей семье была довольно сухой, что ли. Мама не очень ладила с бабушкой, много времени возилась с маленьким братом, забывая обо мне, а отец много времени пропадал на работе. Общения со сверстниками мне не хватало. Вероятно, поэтому меня так тянуло в Сашин дом, где жили добрые и простые люди. Сашин отец, Петр Иванович, был инвалидом, в армию не призывался, но работал где-то на заводе. Мама (увы, имя – отчество забыл) вела нехитрое, и по-военному бедное хозяйство. Сашина старшая сестра Таня, немного полная девушка лет шестнадцати, сразу же расположила меня к себе открытой улыбкой.

По их приглашению я стал частым гостем в Сашином доме. Время было суровое, угощали морковным чаем без сахара и черным хлебом, намазанным тонким слоем постного масла. Но каким же вкусным казалось тогда это нехитрое угощение!

Мы вместе делали уроки, увлекались чтением. Проверяя друг друга, наизусть цитировали обожаемых нами Ильфа и Петрова – «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка». Но вскоре все наше свободное время покорил каток в ЦПКиО – так официально назывался парк Горького.

До войны мама и папа часто брали меня на прогулки в этот парк. На набережной Москвы-реки стояла вышка для тренировок прыжков с парашютом. Папа оставлял нас с мамой внизу, а сам поднимался на верхнюю площадку. Там на него одевали ремни, и мы с восторгом смотрели, как он спускается вниз под белым куполом парашюта. Папе-то было всего 25 лет!

А зимой там, в парке, родители учили меня ходить на лыжах. Прокат лыж и раздевалки помещались в здании на набережной, сохранившемся до сих пор. Лыжня шла вдоль берега Москвы-реки в сторону Нескучного сада. Пятилетний Вовчик неплохо справлялся с дорогой туда и обратно.

Став постарше, я уже более уверенно чувствовал себя на лыжах. Крепления были в виде ременной петли, куда надо было просунуть валенки – о детских ботинках тогда и понятия не имели. Но это не мешало уверенно ходить и на более длинные дистанции. Хорошо запомнил лыжный поход с папой на Воробьевы горы. Это было зимой 1940 года. Лыжня проходила примерно в том месте, где сейчас высятся корпуса университета. Поодаль курились дымками домишки небольшой деревушки. День был морозный, но мы отлично покатались!

А вот на катки парка Горького родители ходили одни – рановато мне было. Зато теперь меня позвали с собой ребята нашего класса и, конечно, Саша. Он-то вообще жил, что называется, через дорогу от катка!. Но сначала мне пришлось решить два вопроса: где достать коньки (проката в те годы не было), и как научиться на них бегать. Папа сказал: «Бери мои». Ничего себе! Папины беговые «норвеги», или «ножи» (мы их так тогда называли) были приклепаны к ботинкам 41 размера. Мой восторг от предвкушения обладать шикарными «норвегами» сильно поубавился, когда я просунул свои ступни размера 35 в папины ботинки. «А ты попробуй напихать в ботинки газетную бумагу, и придумай, чем прикрутить ботинки к ногам», сказал отец. Я так и сделал. И что вы думаете – получилось! Конечно, выглядел я смешно. В свои 12 лет я был мелковат, и вид пацана на большущих беговых коньках вызывал если не хохот, то уж улыбку у окружающих точно. К тому же ботинки я прикручивал к ногам какими-то ремешками, а иногда для прочности и веревками, что добавляло комизма моему появлению на льду.

Да и кататься надо еще было научиться. Но с этим я справился на удивление быстро. Через пару недель, подбадриваемый Сашкой и ребятами, не только уверенно стоял, но и неплохо бегал. А скоро вообще освоил свои «ножи» и стал пижонить. Заложив руки за спину словно настоящие спринтеры, мы с моими друзьями «паровозиком» мчались по аллеям парка, ловя восхищенные взгляды девчонок. А на больших площадках нарезали круги, лихо переставляя ногу в поворотах. Красота! Далекие школьные годы! Увы. Так вышло, что я уже никогда больше за всю долгую жизнь не вставал на коньки. Порой только мне снится сон: поворот за поворотом я мчусь по льду…

В те годы мы все очень много читали. Обменивались книгами, которые приносили из дома, ходили в библиотеки. Романы Джека Лондона, Диккенса и, конечно, обожаемого Дюма были нашим настольным чтением. Естественно, и русские классики, и не только по школьной программе. Появился интерес и к фантастике, тогда еще нашей – А.Толстой, Беляев. Но хотелось чего-то большего. С разрешения мамы я поехал записываться в общий читальный зал Ленинской библиотеки. Зал помещался в боковом флигеле знаменитого Дома Пашкова, что на холме напротив Боровицких ворот Кремля, а теперь и памятника Князю Владимиру. Ходил туда трамвай № 11 – по Большой Полянке, Большому Каменному мосту и дальше к Охотному ряду. Вход в читальный зал был с улицы Фрунзе (теперь ей возвращено историческое имя – Знаменка). Записали меня по ученическому билету, такие у школьников были в ту пору, и вот я, волнуясь, вхожу в огромный зал. Не помню, что я тогда взял почитать, но с того времени стал регулярно ездить в Дом Пашкова.

Этот шедевр классической архитектуры известен каждому. Построенный для разбогатевшего денщика Петра 1 предположительно архитектором Баженовым, он с 1862 года стал местом хранения библиотеки и коллекций Румянцевского музея (по имени графа Н. П.Румянцева, их собравшего). Государственный канцлер, граф Румянцев был известным политиком, библиофилом и ценителем древностей. Он завещал все собранное «на пользу Отечеству и благое просвещение». Эти слова выбиты над входом в тот самый общий читальный зал Государственной библиотеки России, к которой с 20-х г.г. прошлого века относится Дом Пашкова. В годы войны в нем работали и профессора, и студенты и даже такие же мальчишки, как и я. В огромном, площадью более 450 квадратных метров зале с высоченными потолками, было уютно. За длинными столами с зелеными лампами сидели посетители. Вокруг стояла какая-то торжественная тишина. Меня это просто завораживало… Ездил я в читальный зал и в начале лета. Не всегда мои поездки на трамвае оканчивались удачно. Вагоны, как правило, набивались народом, что называется, «под завязку». Мы, мальчишки, а частенько и взрослые, цеплялись за наружные поручни вагона и гроздьями висели на подножках. Однажды ко мне привязались двое пацанов: «Ну-ка, подвинься!». Ответ мой им не понравился. «Эй, ты, щас получишь!». Трамвай затормозил на остановке у 1-го Спасоналивковского переулка. Соскочив, я пулей помчался в сторону своего дома, эти двое за мной, с явным желанием побить. Бежал я мимо углового дома, который ныне превращен в суперэлитное жилье под названием «Полянка 44». Стало ясно, что догоняют. Выручило то, что я свернул во двор, где жил мой одноклассник и забежал в его подъезд. Мои преследователи потеряли меня из виду и повернули назад. Драки удалось избежать.

В середине лета 1944 года в нашей семье случилось радостное событие. Вернувшись с работы, папа сияя сообщил: «Меня включили в наградной список по мясокомбинату имени Микояна!». Мы знали, что дела у него на работе идут хорошо, план выполняется, начальство довольно, но орден! В советское время получение правительственной награды значило очень много, не то, что ныне. Прошло около месяца. Отца пригласили в Кремль.

Вместе с другими работниками комбината он получил орден Трудового Красного Знамени. Вернувшись домой, подробно и интересно рассказывал, как все это происходило, а мы с мамой, осторожно держа в руках орден, внимательно его разглядывали. Конечно, в классе я рассказал приятелям о своем папе – орденоносце!

Жизнь шла своим чередом. Промелькнуло лето, как-то незаметно подошла зима моего шестого класса. Учиться было по-прежнему интересно, отметки у меня по всем предметам были хорошие, с этим проблем не было. Наступил 1945 год – год Победы.

К этому времени советские войска провели ряд крупных наступательных операций – на территории Западной Украины, Молдавии, Прибалтики. 12 января началась, а 3 февраля завершилась Висло-Одерская операция. Война шла уже за пределами СССР. Настроение у всех было приподнятым. Даже нам, школьникам, заниматься стало как-то веселей. И вот настал великий день 9 мая.

После объявления по радио о подписании немцами капитуляции в Москве начались стихийные митинги и народные торжества. А когда на город опустился теплый вечер, в небо над столицей поднялись десятки аэростатов. На этот раз они не охраняли Москву от налетов, а несли огромные флаги с портретом Сталина.

Вместе с ребятами я оказался на той площади ЦПКиО, где зимой мы бегали на коньках. Прямо над нами плыл по ночному небу огромный аэростат. Портрет вождя ярко освещали мощные прожектора. Грянули пушки победного салюта. Гроздья алых ракет висели над зданием Министерства Обороны на Фрунзенской набережной. Трудно забыть эту необыкновенную минуту. Люди обнимались, до хрипоты кричали «Ура!», «Победа!», плакали…Война закончилась.

Конечно, мне, мальчишке сложно было ощутить все значение этого момента, этого дня, который советский народ ждал так долго. Только теперь, по прошествии многих лет, значение праздника Победы высветилось для меня во всю свою пронзительную силу.

Сейчас День Победы 9 мая – главный праздник российского народа. Нет более торжественного, щемящего, переполняющего сердце гордостью за свою страну и ее народ праздника, чем День Победы. Как поется в потрясающей песне-гимне композитора Тухманова и поэта Харитонова – «Это праздник со слезами на глазах». А ведь учрежденный еще 8 мая 1945 года, он на долгие 17 лет был забыт и официально, как выходной день не отмечался. Сейчас уже не важно, что было причиной. Главное, что возвращенный нам Брежневым в 1965 году праздник стал символом, я не боюсь этих слов, Общности и Силы Духа советского, а ныне российского народа. А его «минута молчания» возвращает всех к светлым мыслям о погибших в годы войны…

Нельзя не отдать должное и замечательному нашему певцу Льву Валерьяновичу Лещенко. Именно благодаря его решимости песня-гимн «День Победы» обрела жизнь на сцене и теперь уже невозможно отделить ее от наших сердец. Народ принимает ее как второй гимн России, и как правило, все встают при ее исполнении.

Здесь мне хочется сделать небольшое отступление от рассказа о своем детстве.

В последние годы в прессе часто можно встретить рассуждения на тему поиска т. наз. «национальной идеи» нашего народа и государства. Одновременно некоторые, с позволения сказать, журналисты и историки публикуют рассуждения о необходимости «переучредить» День Победы, сетуют на якобы «формальный» характер проведения этого праздника. Я не случайно объединил здесь эти две темы. Начавшись стихийно в Томске в 2011 году, истинно народное движение под именем «Бессмертный полк» за несколько лет мощно шагнуло по России. В День 9 мая миллионные колонны людей всех возрастов выходят на шествие с портретами отцов и дедов, ветеранов, героев и рядовых Великой Отечественной войны 1941–45 г.г. Наиболее значимо в этом движении то, что не было никаких разнарядок, люди шли, и продолжают идти, движимые исключительно зовом собственных сердец.

Я не мог остаться равнодушным к этому поистине знаковому событию в жизни России. Написал стихи.

Бессмертный полк душой народа создан: