Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет
Хорошо, что наши молодые желудки выдерживали эту экзекуцию без последствий.
Каникулы закончились. Я – ученик восьмого класса. Впервые между нами, мальчишками, потихоньку пошли разговоры о девочках. Они учились здесь же, в Карлсхорсте, но в отдельном школьном здании. Знакомства завязывались на совместных праздничных и новогодних вечерах, и подкреплялись встречами на улицах района. Через какое-то время сложилась и наша небольшая компания, куда кроме ребят из моего класса вошел и Володар Лишевский, или, как мы его звали, Волька.
Он был старше на год, жил в соседнем доме, отличался серьезным видом. Судьбе было угодно сделать нас приятелями на долгие 53 года (его не стало в марте 2000). Именно ему я обязан тяге к изложению своих мыслей на бумаге. Но об этом позже.
О Володаре я буду вспоминать и писать еще не раз. Здесь же скажу только, что он оказался одним из тех в нашей компании, кто предложил проводить встречи школьников «берлинцев» после возвращения на родину в первых числах Нового года у колонн Большого театра в Москве. Его поддержали «наши» девочки Зина Маринина и Ляля Денисова. Забегая вперед, скажу, что эту идею подхватили другие классы. В начале пятидесятых такие встречи действительно проходили регулярно у тех самых колонн! Было очень интересно узнавать в повзрослевших студентах бывших одноклассников. Насколько помню, продолжались они лет пять, если не больше.
А пока мы устраивали скромные вечеринки у кого-нибудь дома, по очереди. Все проходило очень тихо, хотя наши родители разрешали даже выпить немного вина. Моральная планка в те времена была на таком уровне, что мы даже о поцелуях тогда не думали! Не пытаясь морализировать, все же замечу: жизнь ныне в этом плане далеко уже не та.
Как-то, вернувшись из поездки, папа рассказал, что видел удивительное инженерное сооружение – судоподъемник. Он не пострадал от военных действий и работал. «Я буду в тех краях еще раз», – сказал отец. «Если хочешь, возьму тебя с собой, посмотришь». Еще бы я не хотел!
Рано утром в первых числах октября тронулись в путь. День выдался пасмурным, но теплым. Миновали пригород. К своим пятнадцати годам я почти не бывал в сельской местности, если не считать поездок в подмосковные лагеря. Машина шла по отличной, уже восстановленной дороге. Первый послевоенный урожай был убран. Поля стояли пустыми и безлюдными, кое-где попадались остатки разрушенных блиндажей и траншей. Изредка поодаль виднелись деревушки с красными черепичными крышами домов. Небо затягивала серая дымка.
«Гляди», – сказал папа. Впереди слева обозначился силуэт какой-то огромной металлической конструкции. В предыдущих главах я говорил о своих походах с отцом в баню по Шаболовке. Тогда, по дороге, папа много рассказывал о различных машинах, конструкциях, устройствах. Я уже знал, что такое шлюзы на реках, и как они работают.
«Здесь вместо шлюзов немецкие инженеры построили судоподъемник», – рассказывал отец. «Вероятно, по их расчетам такое решение оказалось экономичнее», – добавил он.
Вблизи судоподъемник оказался огромным. Мы подъехали к нему со стороны верхнего бьефа. Перед нами был неширокий канал и стоявший у причальной стенки буксир. Канал оканчивался у мощной стальной решетчатой конструкции. «Видишь» – спросил отец, эти тросы и блоки? На них подвешено гигантское «корыто». После стыковки специальных ворот канала и «корыта», уровень воды сравняется и буксир зайдет туда. Заработают лебедки и корабль в «корыте» опустится вниз».
Я глянул туда, вниз. Высота была метров тридцать, с десятиэтажный дом. Чудо техники заработало. Буксир вошел в «корыто», матрос помахал нам рукой и махина буксира стала плавно уходить вниз. Спустя минут пятнадцать мы увидели уходящий по нижнему каналу буксир.
Наверное, я потому так подробно пишу об этом, что полученное мной впечатление не только глубоко врезалось в память, но и наверняка сыграло определенную роль при выборе будущей профессии строителя. Кто-то определяет свой будущий трудовой путь случайно, а потому часто ошибается и разочаровывается в выборе. Но чаще гены и какие-то сильные детские впечатления подсказывают нам верное решение. Нет большего удовлетворения от труда, когда он вам по душе, когда плод ваших усилий приносит вам радость, успех, признание и чувство, что вы не зря прожили жизнь. Так вышло со мной.
Нет, я не стал гидротехником. Но мой выбор строительной профессии оказался удачным.
Необычайно интересной, увлекательной и познавательной оказалась моя долгая работа в градостроительстве. О ней я расскажу отдельно. Пока же вернемся в Берлин.
Потянулись монотонные дни учебы. Хотя я зря называю их монотонными. Учиться мне всегда было интересно. К тому же я много читал – в те годы чтение занимало важное место в нашем развитии. Это сейчас на малышей и подростков буквально обрушивается огромный массив информации. Даже мне трудно представить, как это мы обходились без телевизора и интернета, а уж моим читателям и вовсе. Что у нас было? Только радио, газеты и книги. Радиоприемники были редкостью, а газет мальчишки не жаловали. Гулять тоже особо не тянуло: погода в начале зимы в Берлине слякотная. Выручала неплохая школьная библиотека. В феврале неожиданно уехал в Москву Володар. Договорились обязательно встретиться.
Однажды, вернувшись из очередной командировки по нашей оккупационной зоне, отец рассказал, что в беседах с немцами часто слышал жалобы на расплодившихся в лесах Саксонии и Тюрингии кабанов и косуль. Немецкому населению держать любое, в том числе охотничье оружие было запрещено. Кабаны, что называется, распоясались и портили много посевов. Поэтому селяне были бы рады, если бы русские охотники поуменьшали численность диких свиней. Мы с мамой переглянулись. Это наш-то папа охотник?
Но отец завелся всерьез (напомню, ему тогда было всего 39 лет!). Был у него приятель. Вместе занимались поисками и оформлением к демонтажу промышленного оборудования в порядке репараций. Этот товарищ был сибиряк и охотник-любитель. Договорились они во время очередной командировки посетить известную фабрику Зауэра в Зуле, где русским по разрешению СВАГ можно было приобрести охотничьи ружья 12-го и 16-го калибров. Сказано-сделано.
В один из зимних дней 1948 года отец появился в дверях нашей квартиры с новенькой двустволкой в руках. А спустя пару недель уговорил маму отпустить его с приятелем «на кабанов». Насколько помню, вернулся он и тогда, и в следующий раз с пустыми руками, но желание поохотиться у папы не проходило. Чтобы у мамы, не дай бог, не появились ненужные мысли, отец предложил взять собой и меня. Мама слегка опешила, но все же согласилась. Ну, а я, естественно, был в восторге. Меня! На охоту! На кабанов!
Теперь, когда я вспоминаю эту историю, мне и смешно и немножко стыдно. Сейчас расскажу, почему. А тогда я начал готовиться к охоте. В школьной библиотеке отыскал что мог о кабаньих повадках, об организации загонов и т. п. Решив, в случае чего, дорого продать свою жизнь, уговорил папу дать мне финский нож, чтобы отбиваться от кабана.
Вам смешно? Мне тоже! А тогда я готовился всерьез. Но встретиться лицом к лицу с диким кабаном, даже увидеть его издали, к счастью, не пришлось. А то и заметок-то этих не было бы!
В роли неумелых загонщиков выступали немцы-крестьяне. Они погнали стадо зверей стороной, лишь одного подстрелил кто-то из наших. Я честно отстоял на своем посту пару часов, хорошо хоть мороз был не сильным, и мы вернулись домой. «Ничего», – сказал папа, «в следующее воскресенье поедем на косулей».
И вот настал этот день. С утра светило яркое солнце. Выехав за город, мы увидели покрытые свежим снегом поля, ну впрямь, как у Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…». Остановив машины на окраине какой-то деревушки, несколько человек охотников оправились по замерзшей стерне к озеру и небольшой рощице. Местные сказали, что там частенько появляются козочки. Пахло снегом и еловыми иголками. Под ногами поскрипывал снежок, сердечко колотилось. «Оставайся здесь», – сказал мне папин приятель, – «а мы пойдем вдоль камышей по берегу озера». Охотники ушли. День выдался таким хорошим, что я засмотрелся на голубое небо. На его фоне красиво зеленела стена густого ельника.
Тут-то все и случилось. Я стоял, держа свою двустволку наперевес. Неожиданно очень близко от меня сильно зашуршал камыш. Грациозная косуля, высоко подняв головку, мощными прыжками летела в мою сторону, но, почуяв человека, помчалась мимо. Скорее с перепуга, чем сознательно, я вскинул ружье и пальнул в козочку. Несчастное животное перевернулось через голову, и, упав, стало биться в конвульсиях. Уже потом оказалось, что несколько дробинок попали ей в мозг. Ничего не соображая, я подбежал к ней и, почему-то зажмурив глаза, в упор выстрелил…в ляжку! Вот уж горе-охотник! Ух, как костерили меня старшие товарищи, когда вечером выковыривали весь заряд дроби из вкусного мяса косули! А бедная козочка, дернувшись еще пару раз, затихла.
С жутким треском из камыша выскочили папа и его друг. Их напугали мои неожиданные выстрелы. «Жив? Все в порядке?» – закричал отец. Увидев убитое животное. успокоился и стал меня хвалить. А я, не стыдясь своих слез, отошел в сторонку, и долго не мог успокоиться. Придя в себя, честное слово, дал клятву никогда больше в жизни не ходить на охоту. Не убивать. А козочка лежала на снегу такая красивая, со светло коричневой шкуркой…Застывшая навсегда.
Папа с другом, даром же специалисты мясной промышленности, подвесили козочку за задние ноги к суку дерева и перерезали ей горло, чтобы выпустить кровь из тушки. Кровь капала на землю, а я стоял рядом и опять плакал от жалости. Эта была моя первая и последняя в жизни охота. Папа меня успокаивал, а я всю обратную дорогу сидел, забившись в угол машины, и переживал.
Ребята! Давайте забудем слово «охота»! Остатки дикой природы надо всячески беречь.
Браконьеров строжайше наказывать. Отличное мясо для жаркого и шашлыка нам предлагают Микоян и Мясницкий ряд. А если зудит и хочется поиграть в «войнушку» – битте, к вашим услугам пейнтбол.!
Зима в Берлине короткая. Под ярким солнцем быстро исчезли остатки тощих сугробов. Зазеленели первые листочки и сразу потеплело. А там уже и лето подоспело с экзаменами.
Справился я с ними вполне успешно – после московской школы № 7 требования по всем предметам были не столь высокими (что и сыграло со мной злую шутку через год). Пока же мы с приятелями искали новые приключения на каникулах. У всех уже были велосипеды. Кто-то разузнал, что недалеко от нас есть озеро Мюггельзее, а там лодки напрокат. Путь к озеру шел по улицам районов Обер- и Нидершеневайде, мимо нашего ипподрома, к району Фридрихсхаген (если кому-то будет интересно, вы легко найдете все это на плане Берлина в интернете). Немного поплутав по незнакомым улицам и спрашивая прохожих (немецким уже чуточку владели), нашли искомое место. Пожилой немец явно был рад нашей группе – клиентов у него давно не было. Показал свой «флот», несколько обычных распашных яликов и, о чудо, лодки – двойки для академической гребли. Хотя никто раньше на них не плавал, решили рискнуть. Уселись, отошли от причала и потихоньку стали грести в сторону озера, соединенного с рекой Шпрее каналом. К счастью, погода стояла безветренная, нас не качало, и мы спокойно пошли вдоль северного берега, где высоко на холме среди зелени деревьев виднелась какая-то башня.
В тот раз мы ничего о ней не знали и не стали подниматься, чтобы осмотреть башню Мюггельтурм поближе. Сделали это в следующий визит на озеро, узнав историю весьма любимой берлинцами башни. Вновь отсылаю интересующихся к интернету, здесь же вкратце скажу, что деревянная башня с рестораном в первом этаже была построена в конце XIX века на самом высоком естественном возвышении Берлина (116 м). Долгие годы пользовалась большой популярностью у горожан. С ее смотровой площадки открывался прекрасный панорамный вид на многие предместья Берлина – до 50 км.
В 1945 году фашисты хотели ее взорвать, однако тогдашнему владельцу ресторана, находившегося на первом этаже башни, удалось перерезать провода взрывателя. Башня уцелела. Нашей ребячьей компании пришлось долго на нее карабкаться, зато обзор с верхней площадки окупил все усилия. Много позже, уже окончив институт, в 1958 году, с грустью узнал из газет о пожаре, уничтожившим башню. Однако властям ГДР ее удалось восстановить, в современном, железобетонном варианте.
Много раз мечтал вновь побывать и в Берлине, в Карлсхорсте, и на Мюггельтурм, но пока не довелось…
Старого лодочника мы посещали еще много раз. Последние поездки к озеру я уже совершал один, на подаренном мне отцом веломотоцикле. Это был подержанное, слегка обшарпанное и ядовито-зеленого цвета транспортное средство с небольшим моторчиком. Надо было крутить педали и, разогнавшись, включать зажигание. Но оно ездило! Стрекоча и дымя, на плохом вонючем бензине, которым меня снабжал папин шофер. И я на своем веломото катался по берлинским улицам!! А что вы еще хотите от заводного парня? Безопасности моих поездок способствовало слабое уличное движение, да и тихоходность моего «крокодила», как им меня дразнили приятели. Из зависти, конечно.
Возле нашего дома в Карлсхорсте
А вот с Володаром чуть не случилась тогда беда. Раздобыл он у кого-то боевой пистолет. Прятал его в тряпице рядом с моим эсесовским ножом. Решил показать мне свой «Вальтер», так сказать, в действии. Укромное место для стрельбы выбрали в кустах на окраине большого ипподрома, что был за линией S-бана (Берлинское городское метро)
в южной части нашего района. Убедившись, что никого поблизости нет, Волик достал оружие, вставил в обойму один патрон и прицелился в небольшой кустик. Что-то у него пошло не так, и он повернул пистолет дулом прямо в свой живот. Еще секунда, и могло произойти непоправимое. Не было бы кандидата технических наук, журналиста и автора многих публикаций в журнале «Наука и жизнь» Лишевского, не появился бы на свет его сын, не родились бы его внуки… Но, видимо, высшие силы сочли его смерть преждевременной.
Небольшая птичка по имени «судьба», вспорхнув, вызвала невольное движение руки. Грохнул выстрел, но пуля ушла в сторону, чудом не задев даже ботинок несостоявшегося самоубийцы. Бледный как полотно Володар, трясясь поднял с земли стреляную гильзу, и не глядя в мою сторону пошел прочь. Вскоре он тайно обменял пистолет на что-то безобидное. Много лет мы с ним не вспоминали эту жуткую сцену.
Подходил август. Школьников вновь отправляли на отдых, на этот раз на побережье Балтийского моря, в курортный городок Бинц, что на острове Рюген. Еще в период третьего рейха фашистские власти затеяли грандиозное строительство на северном побережье острова. Было задумано создать здесь «крупнейший современный курортный комплекс на балтийском побережье». Макет комплекса демонстрировался на Всемирной Парижской выставке 1937 года и получил там Гран При. Война помешала этим планам, но в Бинце еще с конца XIX века оставалось немало достаточно престижных зданий отелей, которые и были выбраны для отдыха детей военнослужащих и сотрудников СВАГ. Работая над своими записками, я нашел в интернете отличные фотографии зданий нескольких отелей и курзала, где нас и разместили. На одной из фотографий вид «с птичьего полета» на эти здания, песчаный пляж и огромный деревянный причал длиной метров 300, уходящий узкой лентой в море. Он был построен, как потом нам рассказали, для швартовки теплоходов с большой осадкой. Ближе к берегу из-за пологого откоса дна подойти они не могли. Мое знакомство с пионерлагерем в Бинце началось как раз с этого мола.
Случилось так, что мне пришлось несколько задержаться в Берлине, и я не смог уехать вместе с остальными ребятами. Мама тщательно собирала мои вещи, Павлуша внимательно слушал мои рассказы о том, что такое пионерский лагерь. Отвезти меня на Рюген взялся папа, в свой выходной. Выехали затемно, Наша БМВ быстро набрала ход и, оказавшись на одной из знаменитых немецких автострад, стремительно помчалась на север к балтийскому побережью. Скорость была такой, что на въезде в Бинц мы оказались ранним утром. Солнце едва показалось над горизонтом, косыми лучами скользя по морской глади. «Пап», – тихонько попросил я, – «в лагерь еще рано, спят все, можно я искупаюсь?». Неожиданно отец согласился. Зная мое умение плавать, он и не подумал ограничивать меня по времени.
На пляже было пустынно. Вдали в море можно было различить какие-то торчащие из воды сваи. Это были, как потом оказалось, остатки того самого причала, что теперь, спустя семьдесят два года, я разглядел на фото. Во время войны его разбомбили. Сохранилась небольшая часть настила в самом конце, в море. Мне тогда и в голову не могло прийти, на каком она расстоянии от берега. Поеживаясь от утреннего холодка, я вошел в довольно еще стылую водичку и, не раздумывая, поплыл туда, к сваям. Плыл брассом, довольно долго, но вдруг почувствовал, как и тогда, переплывая Урал, что силы не рассчитал. Стало ясно – придется доплыть до свай, там передохнуть, и лишь потом возвращаться обратно, на берег.
Вблизи сваи оказались толщиной с метр, если не больше, в скользких зеленых водорослях. Еле удалось найти зацепы и подтянуться, чтобы вползти на настил. Дрожа от напряжения и холода, я подпрыгивал на досках, чтобы согреться. «Мама-ма», – клацал я зубами, одновременно махая руками отцу не далеком берегу. Хорошо хоть солнышко было уже достаточно высоко, чтобы согреться. Прошло минут пять. «Делать нечего», – сказал я сам себе, и вздохнув прыгнул в Балтийское море. Обратно плыть оказалось неожиданно легче.
Вместо упреков папа меня похвалил, и через полчаса мы были уже на территории лагеря. По возрасту меня определили в первый отряд, а когда вожатый узнал, что я хорошо плаваю, записал в группу «спасателей». Нас было человек шесть мальчишек из двух старших отрядов. Все обычное время мы проводили каждый у себя, а вот во время купания пионеров в море собирались вместе и садились в большую шлюпку. Мы ходили вдоль берега возле условной границы, за которую запрещалось заплывать. Малышня под присмотром своих вожатых барахталась у берега, но кое-кто постарше пытался пересечь эту условную границу. Приходилось с помощью рупоров просить их повернуть к берегу.
В моем домашнем архиве хранятся фотографии. На одной из них наша лодка, на веслах и у руля вся шестерка «спасателей». Уже тогда немного выделялся один мальчик – темноволосый, смуглый, говорил с небольшим акцентом. Хорошо запомнил, что звали его тоже необычно – Абел. Между нами установились простые, хорошие отношения, но после окончания смены мы разъехались по разным городам и больше не встречались. Каково же было мое изумление, когда в годы перестройки (это спустя 50 лет!) в прессе замелькала фамилия известного ученого-экономиста, одного из советников Горбачева, академика Абела Гезовича Аганбегяна! Я навел справки. Сомнений быть не могло, это был тот самый «спасатель» из лодки, только теперь он «спасал» утопавшую после развала Советского Союза экономику страны.
При всем уважении к моему детскому товарищу, ставшему академиком, должен все же заметить, что его усилия в части внедрения рыночной экономики в российскую действительность успехом не увенчались. Но это уже, как говорится, совсем другая тема…Не удались и мои попытки встретиться с маститым ученым, чтобы показать ему ту самую фотографию.
На фото: группа пионеров – «спасателей». На корме автор, третий справа – будущий академик Абел Гезович Аганбегян. На заднем плане в море – остатки причала, к которому я плавал.
Шумно, весело, интересно было в лагере, но время летело быстро. Нас привезли обратно в Берлин. Лето продолжалось. Несколько раз папа устраивал семейные поездки на природу по выходным, с мамой, братом и мной. Места эти я, увы, не запомнил. Какие-то рестораны с верандами на берегах озер, обеды в компании наших знакомых, сослуживцев отца. Это может показаться удивительным, но находясь в чужой, еще совсем недавно вражеской нацистской Германии, мы не чувствовали себя победителями. Ровные и спокойные отношения с немецким населением гарантировали и наше спокойствие. Как сейчас, когда мы выезжаем за рубеж на отдых или по делам. Страшно сейчас жалею, что, находясь в языковой среде, так и не выучил хотя бы на «четверку» немецкий язык. Говорю немного, хуже понимаю, но это, как известно, еще и отсутствие практики.
Почему-то занозой в мое сердце вошла парусная лодка. Это было во время одной из поездок. После обеда, заплатив за прогулку, мы уселись в небольшой бот с косым парусом. Лодка плавно скользила по тихой воде, журчавшей за бортом. Мне доверили румпель, и сладкий яд управления парусником надолго оставался потом в моей жизни. Вообще, надо сказать, всего у меня были три мечты: парус, горные лыжи, парашют.
Так уж сложилась жизнь, что я так и не встал на горные лыжи, и тем более ни разу не прыгнул с парашютом. Если первое, может быть, еще случится, то уж ощутить тугой поток воздуха после прыжка из кабины самолета точно не выйдет. С парусной лодкой встретиться один на один удалось однажды на отдыхе в Турции. Это было незабываемо!
Лето подошло к концу. Девятый класс – это уже не шутки, заниматься пришлось плотно и много. В школу нас теперь возил трамвай. Утром, все в строгой форме, собирались на площадке у южной границы нашего района, путь до вновь отведенного нам школьного здания был недалек. После занятий те же трамвайные составы отвозили школьников домой, в Карлсхорст. В выходные гуляли, собирались своей компанией с нашими подругами. Вам может показаться непонятным, как это не возникали пары с романтическими отношениями? Не знаю. Лично у меня первые признаки легкой юношеской влюбленности обозначились позже. Как и полагается, весной.
В параллельном женском девятом классе появилась новенькая. Тоненькая блондинка с копной волос и красивыми глазами – Бэла. После знакомства она вошла в нашу компанию. Ее отца, полковника, перевели в Берлин из какого-то гарнизона в советской оккупационной зоне. Наши чисто дружеские отношения развивались спокойно, хотя интерес друг к другу постепенно переходил в другую стадию.
Дома, на семейном совете, мама и папа сообщили мне свое решение. Зная, что после относительно слабой подготовки в берлинской школе мне трудно будет хорошо закончить десятый класс (а родители, естественно, мечтали о золотой медали), они решили отправить меня в Москву. Там все годы нашего пребывания в Германии оставалась бабушка, милая бабушка Людмила Константиновна. Мне полагалось учиться на «отлично», а бабушке – меня кормить и обихаживать. Папа оставался работать, мама при нем, с братом. Мой отъезд на родину должен был состояться после сдачи экзаменов за девятый класс и небольшого отдыха. На этот раз меня со всеми остальными школьниками решено было отправить в один из курортных городков балтийского побережья. Название его выпало из памяти, очень может быть потому, что мысли мои были заняты в ту пору уже Бэлой.
Мне исполнилось 16 лет. Законы природы брали свое. Я потихоньку начал влюбляться.
Этому способствовало все. Романтические вечерние прогулки вдоль берега моря, «и эта глупая луна на этом глупом небосклоне», и шумные вечеринки с танцами в зале ресторана. До битлов и буги-вуги было еще далеко, мы танцевали под модный в ту пору фокстрот «Розамунде», танго «Кумпарсита» и венские вальсы Штрауса. Немножко выпивали. Опять отмечу, без ханжества, как далеко «продвинулась» жизнь в этом отношении!. Клянусь, ни у меня, ни у кого из моих друзей никаких «приключений» во время этого отдыха не было. Время было строгое, комсомольское. Кроме того, за нами серьезно приглядывали старшие товарищи.
В последний день нашего отдыха, вечером, мы гуляли по набережной. Половинка луны кокетливо пряталась за ночное облако. С тихим шорохом на песок пляжа набегали волны.
На тонком личике Бэлы выделялись глаза с темными зрачками. Я читал в них какой-то незнакомый мне доселе призыв. Может быть, она ждала поцелуя…Однако я страшно оробел. Самое большое, на что я мог решиться, это держать мою спутницу за руку.
«Бэла» – тихонько шептал я своей красавице, – «а мы сможем увидеться в Союзе?» «Конечно, только тебе придется приехать ко мне в Ригу», – ответила она. Так я узнал, что ее семья имеет квартиру в центре Риги, что ее отец будет продолжать службу в Латвии. А еще, что кроме квартиры он владеют дачкой в Мелужи, что на рижском взморье. Так и не решившись на поцелуй, я проводил Бэлу до нашей гостиницы. Наутро, когда мы уже садились в автобус до Берлина, она сунула мне в руку бумажку. Это был номер ее телефона в Риге. Как развивались наши отношения дальше, я расскажу в следующей главе.
После возвращения у меня была еще возможность попрощаться с Карлсхорстом, и в последний раз прокатиться на веломотоцикле к озеру Мюггельзее и к Бранденбургским воротам. Стоял жаркий август. Листва деревьев на улицах покрылась пылью. Уезжать было немного жалко. Разыскав своих товарищей, попрощался с ними, взяв с москвичей обещание не забывать о встречах у колонн Большого театра, зимой. А дома меня ждала встреча с Володаром, решившим поступать в МГУ на мехмат.