Секрет арифмометра «Феликс». Рассказ с элементами фантастики

Вовка тоже хотел научиться этому, и дед сплел ему бич, вырезав из ветки черемухи удобную короткую ручку, обернул её кожей и увенчал кожаным набалдашником.

И началась Вовкина учеба «бичевания».

Но все оказалось не так просто как виделось со стороны. Бич не желал ему сразу подчиняться.

После первого «молодецкого» взмаха, получив приличный хлест от плеча до места ниже поясницы, через всю спину, Вовка отбросил рукоять и отскочил в сторону. А бич, как живой, еще некоторое время извивался в дорожной пыли, как бы стараясь доползти до него, а может Вовке это и показалось, и слезы предательски выкатились на щеки.

Растерев влагу на лице пыльной ладошкой, он медленно двинулся к бичу:

– Ничего! Ничего, я тебя одолею, приручу…

Второй хлест с шипящим свистом снес с его головы фуражку и бич опять еще некоторое время извивался в пыли. Фуражка, называемая «сталинка», корчилась от боли в кустах крапивы. Петух, приоткрыв клюв, как бы улыбаясь и наклонив голову набок, казалось, с любопытством и иронией наблюдал в сторонке за Вовкиными «танцами», возможно даже и изучал некоторые его движения и выпады.

Вовка погрозил ему кулаком.

Услышав сзади смех, он обернулся. К нему подходил дед:

– Ты, казак, с бичом-то поговори, подружись, а то он так тебе полосок на спине нарисует, тельняшки не надо будет. Чё ж, ты им как палкой-то машешь, он же – би-и-ч. Ненароком и без глазу оставить может.

«Без глазу» Вовке оставаться нисколечко не хотелось…

…Дня три, тогда, он таскал бич, перекинув его через плечо, и присматривался к деревенским пацанам, изучал: как они держали свои бичи, как взмахивали, как подрезали, и откуда получался щелк. Пацаны Вовкин бич оценили в первый же день и, уважительно поглаживая рукоятку, сказали:

– Да, дед Вася, молодец!.. Он умеет здОровские бичи плести.

Потом они показали Вовке свои навыки обращения с бичами, пощелкали Вовкиным бичом, щелк получался отменный.

Как это было давно, а вот сейчас всё происходившее тогда вспомнилось явно и сразу: и как он тогда почувствовал, что по утрам стало немного прохладней, и как появились капли росы, и как туманная влажность висела в воздухе, и отчего петух захрипел тогда на первом «Ку»! Бич тоже был немного влажноват – это был признак того, сто лето проходило, приближалась осень и заканчивались каникулы.

Помнится Вовка аккуратно, как лучшего друга, снял бич с плетня, немного протер с него влагу о полу рубахи, затем с деловым видом вывел за рог из загона Зорьку и погнал её привычной дорогой к стаду.

Каникулы, как сладкое, холодное мороженное: ждались долго, закончились быстро, но вкус их ещё остался. Прощание с деревней в последние дни каникул были бурные: деревенские друзья, с удочками на плечах, ежедневно, с первыми петухами уже стояли у калитки их дома. Вовка выскакивал к ним, и они неслись к реке на рыбалку. Ёрш тогда клевал отменный!.. Жирный и большой, хоть и сопливый. А ещё чебак и подъязок! Завтрак семье был обеспечен, а иногда и обед, тоже.

Зорьку в стадо последнюю неделю отгоняла мать.

После рыбалки Вовка с пацанами, вооруженные рогатками для стрельбы по воробьям уже окружали деревенские конюшни…

Потом совершались коллективные набеги на кукурузные и гороховые поля. Пакостить не пакостили, но наедались до «отвала».

Уставшие от набегов, они лежали на взгорке и смотрели на широкую Обь…

Вечером перед их отъездом собралась вся родня. Мужики все время о чем-то разговаривали с отцом, женщины пели песни, ребятня, человек двадцать, а может больше, все двоюродные и троюродные братья и сестра играли то в лапту, то в казаков – разбойников, благо спрятаться было где.

Петух, похожий на этого, а скорее всего это он и был, тогда тоже стоял на изгороди и, казалось, с достоинством и внутренней радостью посматривал в Вовкину сторону, как бы зная, что завтра тот уедет, а он опять станет главным на этом дворе…

Воспоминания того – этого лета пронеслись мгновенно. Голос отца вернул его в реальность «этой приятной нереальности»:

– Понимаешь, Владимир, в этой деревне я и мой отец, и дед родились. Тянет сюда всегда. Даже вот когда в соседней деревне жили, в Шелаболихе, это до того как в Норильск ещё не уехали, а всё равно сюда каждый выходной ходили. Хорошо здесь. Дышится чем-то родным и радостным, прямо грудь распирает. Я здесь с детства каждую тропинку знаю, а за рекой так все озера и озерца как свои пять.

Владимир глянул на часы.

– Что, торопишься? Сейчас женщины на стол быстро накроют.

Дед Василий, широко улыбнулся, обнажив жёлтые от махорки зубы, прищурился, как всегда, затушил самокрутку пальцами, предварительно поплевав на огонек:

– Я вот, смотрю, смотрю и думаю, а не встречались ли мы с тобой на фронте, случаем.

– Кто его знает! Может быть, где-то и пересекались дорожки фронтовые. – Владимир раньше, когда был пацаном, любил сочинять про то, как он «воевал и бил фашистов», но это были обычные мальчишеские выдумки для пацанов, таких как он. А тут дело другое, совсем другое, негоже байки травить ветерану войны, который начинал в штрафбате и до самого Берлина дошёл, и даже на Рейхстаге расписался!

«Надо выпутываться!»:

– Понимаете, Василий Алексеевич! Я, в основном, под Ленинградом воевал, на Ленинградском фронте всю войну. Многое рассказывать мне нельзя, не положено, да я и сам не любитель в тех воспоминаниях рыться.

– Да я тоже. Это я так к слову спросил. Вроде как лицо знакомое. Где-то видел, может где-то мельком, годков-то с войны уж, двадцать один прошёл.

– А у меня отец всю войну провоевал под Ленинградом, три ранения получил. В феврале 1945г. вернулся после госпиталя с батожком, сустав ему коленный повредило осколком. Так он тоже не любил про войну рассказывать. – Добавил отец.

Вовка, навостривший было уши, в ожидании услышать какую-нибудь новую военную историю, был разочарован, что мужики перестали говорить на эту тему.

Женщины поставили на стол свежие огурцы, картошку, окрошку, солонину и бутылку с прозрачной самогонкой. В крынке явно была домашняя брага. «Полезная штука – эта домашняя брага на дрожжах и сахаре, – Подумал Владимир, – А мы уже про это совсем позабыли. А, ведь, от нее не дуреешь и в лечебных целях от всяких простуд она хороша!»

– Слава, иди, садись, есть.

– Сейчас, мам, вот дорисую чуть и сяду.

– Чего ты там рисуешь? Он у нас художник, всё рисует. И дома и в школе все стенгазеты оформляет.

Славка встал со ступенек крыльца, подошёл к столу и передал рисунок Владимиру:

– Это Вам! На память! Это я углем, так, на скорую руку нарисовал, карандашом бы лучше получилось.

– Спасибо, Славка! Хороший рисунок. У меня рисунков… – Чуть не проговорился Владимир, что у него дома Славкиных рисунков штук пятнадцать, и маслом и карандашом. Посидев ещё немного, отведав с удовольствием домашней бражки, густой и сладковатой на вкус, он глянул на часы и засобирался:

– Пора мне, приятно было с Вами встретиться, посидеть, поговорить, но, как говориться: пора и честь знать. Правда, некогда, ещё ехать далеко, очень далеко.

Вдруг Слава выскочил из-за стола:

– А давайте я Вас всех сфотографирую. Вставайте все вот сюда, к дому, а я сейчас фотоаппарат принесу.

Отказываться от фотосъемки Владимиру было неудобно. «А будь, что будет! И так всё это происходящее не понятно, так пусть хоть фото будет! О, кстати, а где это фото, что-то я его не помню, надо у матери, когда вернусь, в альбомах поискать».

Владимир попрощался и быстрым шагом пошел к заросшей кустарниками тропинке, ведущей, по косогору, в деревню.

И пока шел, думал: «А что здесь, сегодня, могло изменить моё появление в Вовкиной, или чьей-то из родных, судьбе? Вроде бы и ничего не происходило: все приплыли, пришли домой, поужинали. Никаких отклонений…

Хотя, стоп! Я, Вовка хотел пойти купаться, а мать не отпустила. Сказала, что «гость у нас, купаться не пойдёшь!» Возможно, это и было то, из-за чего я был здесь. Странно-странно и непонятно…»

Откуда-то сбоку прозвучал знакомый лёгкий, тонкий звук, похожий на звук колокольчика – «дзи-нь-нь»!..