Возвращение мессира. Книга 1-я

– Вот и замечательно, – продолжил Лёха, – Пусть сидят по дамам и думают. Нечего им разъезжать да расхаживать.

То есть?

Ну, по морям, по волнам; по курортам, по пляжам валяться. Пусть сидят.

И тут – он расхохотался не своим смехом, от которого Голицыну стало жутко. Казалось, что Лёха смеётся не на его тесной кухоньке, а в огромном, высоченном храме, где звонкое эхо возвращается из-под куполов. Эхо стихло, и тут же за окном взревел ТУ, рвущийся в небо. Голицын удивился, что в такой ливень да в грозу такую!…

– Летают?! – весело спросил Лёха и, выдвинув стул, занял место у окна.

– Летают. Я сыплю заварку прямо в чашку, ты не возражаешь?

Так само собой. Я знаю.

Голицын насыпал в чашки заварки из крупнолистового чая и залил кипятком.

Вот, бери сахар, вот – печенье…

А вот травка, – Лёха ловко достал откуда-то бумажный пакетик – Две веточки сверху кладём

Что это, чабрец?

Чабрец.

Я на Троицу брал, на полу расстилал,.. но потом выбросил,.. кто его знает – где его собирали.

Не доверяете?

Тебе?

Согражданам.

Чо-то ты городишь…

Горожу город на ваш огород.

И вновь раздался чужой оглушительный смех.

Я, кажется, порядком не долил кипятка…

Работаете на недоливе?!

Темно. Надо зажечь свет.

Не надо! Кто ж это – средь бела дня жжёт электролампочки?!

Ну-у.., я включу хотя бы счётчик, а то я его вырубил.

Зачем?!

Грозы боюсь, потому что!

Знаю! Зачем обратно врубать?!

Холодильник потечёт, он у нас и так на ладан дышит, мать придёт – ругаться будет!

Нина Григорьевна сегодня не придёт, она у дядьки Вовы ночевать будет.

Голицын изумился.

Она уже сто лет там не ночует!

Заночует. Да и гроза ещё не прошла.

Комната осветилась яркой вспышкой, и ударил, раскалывающий, казалось, землю гром! У Голицына зашлось сердце, и по телу пробежала дрожь.

Сейчас же закрой окно!! Сам же видишь, что гроза не кончилась!

Гроза никогда не кончится.

Что ты мелешь??

Мелете, извиняюсь, вы, Пётр Григорич. Гроза может пройти,.. утихнуть. Но она бесконечна.

Обессилевший физически и сломленный морально, Голицын дрожащими руками уцепился в чашку и стал молча хлебать чай частыми, мелкими глотками. Повисла пауза, в которой наступила полная тишина – без шума дождя, без грома, без рёва самолётов. Только вспыхивали редкие зарницы уже безобидной молнии, освещая кухню и два мужских силуэта – один сгорбленный, припавший руками и губами к чашке, другой – прямо сидящий, держащий чашку с блюдцем у рта, с изящно расставленными в стороны локтями рук. И один глаз у него – сверкал. Это-то сверкание и бросилось в поднятые на миг глаза Голицына. И он, почему-то успокоившись, мирно продолжил беседу.

– Ну, и как же дома? Там – на Украине?

Тот ответил стихами, —

«Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи
Тараса Шевченко папаха лежит?
Откуда ж, приятель, песня твоя —
«Гренада, Гренада, Гренада моя?»»

И добавил, – Да-а, весёлый был человек.

Кто?

Михаил Светлоф-ф, – ответил он с немецким акцентом. – Человек и пароход.

Так, как дома-то? Где живёшь? Тебя же родные твои братья и отец родной – выгнали из дома, после смерти матери.

Да. – Очень утвердительно ответил тот.

Но так, где же?

И в отсвете вспыхнувшей молнии Голицын увидел обаятельную, с дьяволинкой, улыбку собеседника и его посеребрённые виски чёрных волос. И, сверкнув глазом, заговорил тот бархатным баритоном: