Сон в пустыне

Остался бы «Дневник писателя» с царьградскими буффонадами, и не было бы глубокомысленного бреда Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Долгорукова.

Не было бы Пушкина.

Восторженность Ломоносова – радость первого увидавшего – подымающийся из мутных морских вод – прозрачный город.

Встревоженность Пушкина преображалась счастьем первой любви.

И то и другое – утверждения. Душа Петра, героя – единственного, во всех веках, исторического мифа, нашла два поэтических восторга, две ответные песни – петербургской судьбе России.

Остальные – смутились предчувствием ее страдальческих путей. И – не потому, что их отправили германизованные размышления славянофилов, тянувших на старый московский перекресток!

Нет! литература сама по себе, в своем творческом знании есть дело неоспоримо пророческое. И не надо ей для полноты ее знания – сторонних веяний и «размышлений».

Нам же следует ее пророческое знание как можно бережнее разгадывать, чтобы не ошибиться в его истинном смысле.

Восторженность – влюбленность – и тоска: вся полнота человеческой страстности.

Не может быть, чтобы народ, исполненный такой страстности, не был великим народом.

Вернуться в Москву?

Чтобы опять снился тот же неотступный сон – обетованная земля: солнечное княжество или призрачный город, опрокинутый в воде, – и второе властительнее, чем первое?

И еще исступленнее, чем прежде! потому что мы его уже видели! потому что мечта уже совершилась наяву!., потому что и сейчас еще, кажется, не поздно, – удержать этот улетающий призрак – нашими руками!

    1918