ТерпИлиада. Жизнь и творчество Генриха Терпиловского

Время показало, что каждый из полемистов был в чем-то прав, а в чем-то ошибался… Генрих Романович впоследствии признавал, что утесовцы сделали шаг вперед, породив «сплав джаза с народными мотивами и даже с классикой».

«В отличие от своих предшественников, – писал Терпиловский, – Утесов начисто избавился от нотных пультов, и предводимая им девятка играла весело, непринужденно, комикуя. Театрализация джаза наконец-то осуществилась. В полной мере. В программу оркестра были впервые введены элементы танцев, пантомимы… Декорации меняли мгновенно…»

И что интересно – ни одной советской массовой песни! Они появятся в репертуаре Утесова позднее.

Во время работы в Перми Генрих Терпиловский частенько включал в программу своего оркестра произведения из утесовского репертуара. Леонид Осипович лестно отзывался о пермском оркестре. Бывал «шеф» и в гостях у Терпиловских. Переписка двух музыкантов (хранится в архиве автора этих строк) доносит до нас немало интереснейших подробностей как развития джаза, так и взаимоотношений талантливых личностей.

Что-то явно менялось со временем в этих отношениях. Это отражается даже в подписях.

Утесов обычно подписывал свои письма и открытки инициалами «Л. О. У.», «Всегда Ваш…». Они всегда были на «вы», несмотря на многолетнее, с юности, знакомство.

В последние годы мэтр советской эстрады все чаще стал подписываться, упоминая звание: «Народный артист СССР». Иногда писал на официальных бланках.

Письма и телеграммы от знаменитого Л. О. У.

В одной из поздравительных телеграмм Леонид Осипович пишет своему другу:

«Неужели уже шестьдесят а для меня вы тот же молодой милый добрый талантливый юноша так будьте здоровы и счастливы…».

Из Перми на московские адреса Утесова порой приходили статьи, сочинения самого Терпиловского (однажды даже романс на слова Утесова), а то и переводы из иностранных журналов, сделанные Генрихом Романовичем, – он же был полиглотом.

Московский друг не знает, как благодарить:

«Вы прелесть, такое внимание. Так поступают только добрые и хорошо воспитанные люди… Спасибо Вам за эти чудесные качества, столь редкие в наше время. Как жаль, что Вы живете «на отшибе»!

Пишите мне. Люблю Ваши письма. На меня не злитесь за короткие ответы. Иначе не умею. Знайте, что я Вас люблю и ценю. Всегда Ваш Л. О. У.»

Дружбу эту омрачало, пожалуй, одно обстоятельство. У Генриха Романовича, действительно очень тактичного и чуткого человека, были в среде джазистов и другие знакомства, в том числе очень давние. Он старался поддерживать хорошие отношения и с теми своими приятелями, которые были обижены на Утесова в силу разных причин. Один из них, музыкант Виктор Н., в пространном послании описывает Генриху Романовичу прегрешения своего «бывшего патрона» (Утесова):

«Какой блестящий эгоцентризм, приправленный хорошей дозой склероза и невероятной самовлюбленностью! Человек, который 50 лет работал с оркестром, вдруг забыл об этом, забыл о своих коллегах, помогавших в его возвышении и не получивших взамен ничего».

Далее автор обвиняет мэтра чуть ли не в плагиате:

«Песню «Спустилась ночь над Черным морем» (далеко не шедевр) написал А. Островский, я при этом присутствовал».

Возмутила Виктора и такая «черная неблагодарность»: в телебеседе Утесов не сказал, что «Портрет композитора Глазунова», нарисованный Федором Шаляпиным, ему подарил Андрей Дидерихс (с которым играл когда-то в Ленинграде и Терпиловский). «Зачем Андрей сделал это, он (Утесов) и так богатый», – рассуждает автор письма…

Обидчивому автору трудно унять свои чувства, он даже не допускает мысли, что в телепередаче некоторые слова Утесова могли и сократить. Ответа Терпиловского не сохранилось, но, вероятно, он написал Виктору что-то сдержанно-утешительное, поскольку в следующем письме тот пишет:

«Конечно, ты прав, найдутся люди, которые возведут покойного (Утесов умер в марте 1982 года. – В. Г.) в ранг святых, и, наверное, никто не узнает правды. Я не собираюсь писать мемуары, да и кто их напечатает, это же скандал…»

Действительно, все это пахло скандалом… Суть же конфликта приоткрывается нам из письма Утесова, письма, которое цитирует сам обиженный музыкант. Да, после того, как он уволил из своего оркестра практически всю ленинградскую группу, а случилось это в 1962 году, Леонид Осипович написал:

«…Поступить иначе я не мог, они все меня ненавидят, это не люди, а звери, они хотят моей смерти, если так будет и дальше, я погибну. Зяма (один из оркестрантов) может остаться, а остальных я ненавижу, кроме Яши Халипа и Семы Гольдберга…»

Оркестр под управлением Л. Утесова во время выступления в Перми

И так далее – и это о своих приятелях-музыкантах!

В тот же критический период Утесов пишет Терпиловскому:

«…Дел много, а сил уже маловато. Оркестр у меня хороший, но «лабухи» психологии не меняют. Они себе всегда верны…»

Видимо, так и не сломав психологический настрой музыкантов, которых он называет «лабухами», руководитель их просто уволил. Конечно, это обида на всю жизнь…

Терпиловский по своему обыкновению попытался отыскать в конфликте какое-то умиротворяющее начало. Едва ли у него это могло получиться. Сам он, как видно из черновиков писем Утесову, всегда относился к «Л. О. У» с уважением. И сохранил все его весточки, даже пригласительный билет, на котором под лозунгом тех лет «Смерть немецким оккупантам!» напечатано:

«Коллектив Государственного джаз-оркестра РСФСР под управлением Л. О. Утесова приглашает Вас на шефский концерт, который состоится в апреле 1942 г.»

Пригласительный билет на концерт.

1942 год

На билете под портретом Утесова – цитата из директивы наркома Л. Мехлиса, напоминающего всем, что «песня, гармонь, пляска – друзья бойца, они сплачивают людей, помогают легче переносить тяготы боевой жизни, поднимают боеспособность».

В чем-в чем, а в этом высокий начальник, по сути бездарный руководитель, оказался прав. Леонид Осипович на билетике весело улыбается. От одного его вида повышалось настроение не только личного состава, но и охраняемых «контингентов».

Терпиловский много позже напишет краткое резюме к Л. О. У. В стихах:

Борцы за джаз! Я джаза меч
На берегах Невы держал,
Но я устал, хочу прилечь.
И я в борьбе не выдержал.

Постскриптум

С той поры прошло полвека и даже больше, и много воды утекло в Каме и Неве. Один за другим ушли из жизни все участники событий, те, кто писал историю отечественного – советского – джаза.

Разбирая архивы «аристократа советского джаза», я наткнулся однажды на письма и фотографии, которые всё расставили по своим местам.

На одной из фотографий запечатлены трое «коренников» утесовского оркестра: А. Котлярский, О. Кандат и А. Дидерихс. Исторический снимок сделан во время гастролей в Харькове, 10 февраля 1936 года. На обороте пожелтевшей фотографии обращения к Леониду Утесову.

Право первой записи дали Арчи Котлярскому, как самому активному.

«Это трио звучит ничуть не хуже, чем у Эллингтона, достаточно посмотреть на самодовольные физиономии и ряд блестящих саксофонов, чтобы это сказать. Леничка, смотрю на тебя, видишь? Ты – моя джазовая надежда и судьба! Пиши побольше соло тенору!!! А. Котлярский».

Вторым начал выводить свои строчки с наклоном справа налево (оригинальный и упрямый характер!) Орест Кандат:

«Хоть «Фендросик» и верит в при меты, но я в них абсолютно не верю и твердо уверен, что эта троица никогда не расстанется. Мы все ждем от тебя, Леня, таких hotchorus-ов, которые неуклонно повышали бы наш рост. О. Кандат».

И последнюю фразу зелеными чернилами оставил Андрей Дидерихс:

«Пусть сие изображение напоминает тебе, что есть еще истые энтузиасты джаза. А. Дидерихс».

Три верных друга: А. Котлярский, О. Кандат, А. Дидерихс.

Харьков, февраль 1936 года