Бедный Павел. Часть вторая

– По?лно, душа моя, по?лно! Неужто Вы думаете, что я не понимаю сложности положения? Но в любом случае будьте уверены, что уж старость-то ваша не пройдёт без моей личной поддержки! – я расхаживал по кабинету, заложив руки за спину и низко склонив голову. – Пётр Александрович! Я должен их наказать! Должен! Закон и справедливость обязаны торжествовать в государстве нашем! Поверьте мне, Пётр Александрович, что наказание будет суровым, но справедливым! Они ведь не участвовали в убийствах и не призывали к бунту своих подчинённых! Так что казни не будет! Каторги тоже! Да, они будут наказаны! Но я надеюсь, что обида за это не ляжет тяжким грузом на нашу дружбу и их верность в будущем!

– Но что грозит крови моей, Ваше Императорское Высочество? – молил меня страдающий фельдмаршал.

– Подождите немного, Пётр Александрович! – попросил я его в ответ, – Я ещё подумаю над наказанием, но пока мыслю направить их в провинции наши восточные для службы государственной. Пусть там они докажут способности свои и верность свою!

– Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество!

– Только прошу Вас, не оглашать всё сказанное здесь до поры официальной публикации! Всем участникам заговора, вольным и невольным, наказание будет объявлено одновременно! И публично! Успокойте супругу Вашу, но прошу, не сообщайте пока даже ей моё решение. Дети же Ваши пусть посидят в крепости! Пусть почувствуют наказание за глупость свою, дабы впредь в таком деле не участвовали, ни по наивности юности, ни под влиянием людей других, даже ими уважаемыми и любимыми в будущем!

– Я Вас понял, Ваше Императорское Высочество!

– Участники мятежа будут лишены имущества, но они дети Ваши, а отнимать средства у Вашей семьи было бы ве?рхом несправедливости, хотя по чести и Ваша вина? есть в глупости их.

– Не уследил…

– Да, не уследили, ибо служба России на первом месте у Вас перед семьёй и детьми всегда была, и корить Вас за это никто не решится! И теперь я постараюсь дать Вашим детям самостоятельность, Пётр Александрович! Чтобы в своей службе к Вашему покровительству и покровительству семьи Вашей обратиться они не могли. За советом, да и только!

– Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество! Для детей своих ничего больше просить не могу! – он встал, оправил мундир и поклонился мне.

– Не стоит благодарности, Пётр Александрович! Вы соратник мой и верный слуга отечества! – я обнял его на прощание.

Надо было скорее возвращаться, дел в столице было великое множество. По дороге домой я смог найти в себе силы заехать в Москву, на могилку Маши. Её похоронили возле Новодевичьего монастыря, тогда невозможно было организовать нормальное и уж, тем более, торжественное погребение, а сейчас уж смысла не было. Я погоревал о любимой. Снег, белый-белый. Благостно так. Маше здесь, наверное, хорошо – красоту природы она любила.

А вот город был чёрный, пожары его не пощадили. Весь центр Москвы был разрушен. Жуткий контраст белого снега и чёрных домов, даже стены Кремля были закопчённые. Еропкин, которому и доверили восстановление порядка в городе, тоже был в копоти. Он хоть и пытался предстать передо мной в самом лучшем виде, но не смог проехать мимо замеченного беспорядка. Да, человек на своём месте сейчас.

А следствие по Московскому бунту вёл официально князь Вяземский. Ему подчинялась Тайная канцелярия, пусть её бывший руководитель Шешковский сидел в Петропавловской крепости, будучи активным участником переворота, но вот структура, перешедшая под контроль Пономарёва, работала. Сам Вяземский оставался в Петербурге, а во главе расследования фактически встал один из стариков-разбойников – Афанасий Метельский.

Его все звали дядькой Панасом, тихий такой, небольшой, седой. А его татары ещё мальцом угнали в рабство, потом в Венеции на галерах был, бежал, через Далмацию, Империю и Польшу пробирался пять лет на родину. О нём легенды ходили в Сечи, уж крови-то он повидал и пролил реки, но вот никого здесь до смерти не запытал – обет дал и блюл его строго. А вместе с ним работал отец Зосима – монах из Высоцкого монастыря.

Уж его-то я хорошо знал лично – Зосима со мной и в Яицком городке был, и у калмыков. Умный, хитрый и харизматичный – явно ему архиерейская стезя светила. Он был из калужских мелких дворян, но очень способный и настырный, всю молодость провёл в Европе, даже католичество принимал и в Римской иезуитской коллегии учился, а потом всё-таки домой захотел. Вот здесь монашество принял, но его католическое и даже иезуитское прошлое серьёзно затрудняло путь наверх. Но Платон его заметил, и теперь Зосима был его правой рукой, фактически он был главой спецслужбы церкви. Мы с Платоном давно обсуждали, что у католиков и иезуиты есть и доминиканцы, а у нас так вообще никого нет. Так Платон нашёл человека, который в силах такое создать.

Щепин тоже был в городе. Кому ещё мог я доверить следствие по чуме? Надо было всё выяснить, понять, как так получилось, что мы узнали о моровой язве только тогда, когда она выплеснулась на улицы.

Так что, в части расследования всё было под контролем, но пока люди работали, и результата ещё не было.

В столице следователи тоже ещё не завершили своей работы, открывая всё новые и новые детали заговора, но материалы по отдельным участникам поступали постоянно. Мы условились с мамой не выносить приговор без обсуждения и общего решения, благо серьёзных споров у нас не возникало. Наказаны должны были быть все участники заговора, но кара для каждого из них их не могла быть одинаковой.

Глава 3

По моему возращению мы, наконец, начали проводить реформы, ради которых нами и всё и затевалось. Были выпущены Манифесты Правящих особ «О дворянах», «Об Имперском кабинете» и «О награждении армии», одновременно с ними указ о роспуске на вечные времена всех гвардейских полков с запретом на использование когда-либо их наименований за предательство, измену и попытку цареубийства.

Манифест «О дворянах» предусматривал обязательность табели о рангах[14 - Табель о рангах – таблица соответствия военных, гражданских и придворных чинов Российской империи, введённая Петром I. Табелью определялись чёткий порядок карьерного роста, а также получения личного и потомственного дворянства.] и отмену вольности дворянской, в части свободы от службы и обучения. Определялась необходимая служба всякого благородного человека в армии на протяжении десяти лет, причём она могла прерываться однократно на срок не более пяти лет, однако в случае войны каждый дворянин обязан был явиться в соответствующий полк. Возобновлялся запрет на отъезд за границу без разрешения.

Вводилось понятие инфляции дворянского положения, которая применялось к лицам благородным от службы уклонившимся, то есть такой человек, отказавшийся идти в крючкотворы или военные, из сословия выбывал и лишался земель. Неучёный недоросль не мог уже поступить на службу офицером или чиновником, только солдатом. Состояние потомственного дворянства теперь ограничивалось всего лишь двумя коленями в роду, а потом, если и второе поколение благородной семьи не достигало чинов, достаточных для получения этого статуса, то их дети уже становились только дворянами личными.

Всё это существенно дополняло табель о рангах. Мне казалось странным, что петровский перечень чинов вводит ясную систему поощрения, но не упоминает наказание, а это убирает из его основы половину стимулирующего эффекта. К тому же последствия отказа от службы теперь были полностью прописаны.

Манифест «О награждении армии» даровал армейским офицерам и генералам обширные земли на новых территориях, которых было достаточно, чтобы удовлетворить их аппетиты. Переселенцы в этих местностях должны были оседать на землях новоявленных помещиков уже на современных основаниях. Чтобы не вызвать обиды в армии, на которую мы сейчас опирались, следовало, конечно, обеспечить поток крестьян быстро и масштабно. Но всё-таки мы получали время.

Снести напрочь существующую социальную структуру и начать строить новую было очень соблазнительно, но совершенно безумно. Полностью исключить дворян из общественной жизни, сослать их за мятеж, означало бы остаться без образованных людей в принципе, да и опереться для такой пертурбации в государстве было решительно не на кого.

Армия этого не поддержала бы: офицеры – по происхождению дворяне, их родственники, да и они сами были частью сложившейся системы. Убедить их в своей правоте, уговорить отказаться от привычного достатка и ценностей? Полноте, такое невозможно!

Революции мы сделать бы не смогли без последующей Гражданской войны, а большая междоусобица в таких условиях окружающей действительности могла привести только к верной гибели государства и большинства населения – соседи порвут нас на лоскуты. Даже та Гражданская война, что была в той, моей, реальности, после тяжелейшей Мировой бойни на фоне крайней усталости европейских стран от кровопролития и нежелании их воевать, вызвало масштабные интервенции и потери многих окраин. А сейчас это было сильно страшнее – нравы-то дикие. Больно себе представить, что придётся снова оказаться на осколках, а может и просто всё погубить. Нет, только медленно и аккуратно.

Сейчас надо вывести из игры наиболее радикальную часть дворян, дать больше воли крестьянам, запустить промышленность, а для этого надо подкупить армию. Да, пройдёт немного времени, и дворяне, а особенно их богатейшая часть придёт в себя и снова начнёт выдавливать привилегии, но, надеюсь, к тому времени мы уже найдём дополнительные опоры.

Сенат же ликвидировался, ибо многие члены его оказались среди бунтовщиков, и заменялся Имперским кабинетом, с переводом служащих, дабы не нарушать управление империей. Вариантов пока особых не было, нам нужна была самодержавная власть без ограничений, даже слабеньких. Чтобы не путаться, существовавший со времён Петра, Императорский кабинет преобразовывался в Императорский приказ.

Общество, однако же, всё ещё боялось худшего. В дворянской среде империи царил ужас перед грядущим. Наследник потерял в кошмаре бунта жену, своего близкого друга графа Разумовского и может начать рубить головы недовольным, Императрица же жестока изначально и ранее её останавливал только добрый нрав Наследника. Не дай бог чем-то спровоцировать их гнев!

На этом фоне, дворянские бунты, которых мы опасались, отменяя вольности, были весьма незначительны – боясь окончательно потерять милость Престола, дворяне сидели тихо-тихо и молились, чтобы всё успокоилось само собой. Для подавления этих волнений даже не требовалось посылать войска, всё затухало под нажимом соседей, которые боялись не только и не столько верховной власти, сколько крестьянских бунтов, что, возможно, уже не будут гаситься войсками.

Да и пока меры властей, по мнению большинства, походили на действия Петра I по отношению к стрелецким полкам, что ещё не стёрлись в памяти. Так что до сих пор обществом всё воспринималось вполне с пониманием. Все ждали продолжения.

И оно последовало. В целом, структура заговора и зачинщики были ясны, оставалось разобраться с прочими участниками. Тянуть же с наказанием для виновных в убийствах и грабежах смысла не было. Так что в марте 1773 г. приговор им был вынесен.

??????

Бывший подпоручик Афанасьев, не отрываясь, смотрел в узенькое, под самым потолком окошко в своей камере. Через него был виден краешек серого Санкт-Петербургского неба. Афанасьев очень хотел рассмотреть в окне пролетающую птицу, почему-то ему казалось, что если он её заметит, то в его жизни ещё может случиться что-нибудь хорошее.

За своей спиной он чувствовал присутствие священника, который уже исповедовал его и причастил перед предстоящей казнью. Что тот ждал ещё от него, Афанасьев не понимал и, не обращая на попика внимания, пристально смотрел в небо. В голове стучало, только мысли о смерти роились как рой злобных пчёл. Хотелось выть, но воздуха в груди на это уже не хватало.

Как же так произошло? Как же его блестящая карьера гвардейского офицера может так окончиться? Его рвение к службе, его молодечество и желание выбиться в вельможи не способно быть так отмечено! Почему казнь? Понять не мог. Как же так, он всё поставил на карту Паниных, убивал ради них, много и бездумно? Как же он ошибся? Он же раньше никогда не ошибался!

Сын мелкопоместного дворянина из-под Волоколамска, Афанасьев лестью, хитростью и точным расчётом добился места в гвардии – только чтобы родителей мочь содержать! Доходов от двух занюханных деревенек едва хватало, чтобы сводить концы с концами, а они-то уже старенькие! Поймал же удачу за хвост – замечен был самим Петром Паниным за свой волчий азарт в деле мятежном! Ну, не мог их замысел закончиться неудачей! Не мог!

Весь этот кошмар мнится ему только – вот птица пролетит в окне и проснётся он! Глядишь, в отчем доме он глаза откроет, горничная Глаша позовёт его к столу, а там соберутся все и дядя Илларион приедет с тётушкой Агафьей и кузиной Еленой…

– Сын мой, есть ли тебе, что ещё сказать мне? – вырвал его скрипучий голос священника из мира фантазий. Больно так вырвал, словно уже петля захлестнулась вокруг шеи и дёрнула.

– Что? Нет, идите! – и снова уставился в окно, надеясь вернуть эту сладостно-убаюкивающую мысль, узник. Священник горестно покачал головой, посмотрел с сожалением на приговорённого к смерти и вышел. «Как же такой молодой и красивый офицер столько людей умучил? Господь милостив, может, простит он ему, глупому?» – думал подпоручик, но сам уже в это не верил.

А Афанасьев прилёг и попытался заснуть, но сон не шёл. Стояли перед глазами мертвецы – люди, которых он убил. Много их так… Сам не ведал уж сколько – убивал, не думая, всё во имя славы и победы, знакомые и незнакомые. А впереди всех Борис Евстафьев – дружок же, пили вместе, мечтали. А он его, походя, в спину заколол, как негодяй какой. А кто же он ещё после этого? Убийца, тать – всё правильно… Примет ли его Бог такого?

Афанасьев так и не заснул… Совсем не получилось – всё думал. Он думал до тех пор, пока под барабанный бой не затянулась петля. Возможно, ему показалось в последний миг – по низкому серому небу промелькнула шальная птица.

??????

Стылым пасмурным мартовским утром на Царицын луг потянулись колонны бывших гвардейцев, под охраной солдат. Природа, как будто также стремилась наказать людей, что столь глупо и безрассудно повели себя. Заключённых вели из всех мест, где они содержались. Арестанты шли, мрачно меся ногами холодную грязь на невымощенных улицах или скользя по покрытым мокрым ледком мостовым. С неба сыпался холодный дождь с твёрдыми снежинками. Били барабаны, иногда ржали лошади, но люди шли молча и, казалось, слышно, как капли бились о мокрую одежду конвоированных или железные стволы ружей конвойных.

Людей выстраивали на площади разомкнутым квадратом так, чтобы всем было видно место будущей казни. В центре поля были выстроены виселицы в количестве пятнадцати штук. Никто не мог оторвать глаз от чернеющих помостов – с них вскоре предстоит отправиться в мир иной приговорённым, имена коих ещё не были известны. Любой из пригнанных на казнь мог оказаться там – на чёрной плахе.

За цепями гвардейцев и охраны, на расстоянии нескольких десятков шагов собирались горожане – в первых рядах мрачные дворяне, а дальше разношёрстная публика, жаждавшая зрелища. Все ждали, стояла жутковатая тишина.

– Паниных казнить будут! – пьяный визгливый голос из гущи зевак щёлкнул как выстрел. Поднялся гомон, выкрикивались имена возможных казнимых, обсуждались подробности казни. Высшее сословие испуганно жалось друг к другу, и только некоторые брезгливо морщились. Наконец дружно забили барабаны, шум затих, с открытой стороны строя подъехал кортеж Императрицы и Наследника. Царствующие Особы поднялись на специальное возвышение, где уже установили лёгкие кресла.

Барабаны забили часто-часто и замолкли. Вывели пятнадцать человек, обряженных в серую одежду – осуждённые. По длинным рядам бывших мятежников прокатился вздох облегчения – не их казнить будут. Опять ударили барабаны и замолкли. На постамент поднялся бывший генерал-прокурор Сената Вяземский, который не участвовал в заговоре и получил пост секретаря Имперского кабинета. Он зачитал решение суда – слова его доходили до приговорённых и первых рядов зрителей. К повешенью были приговорены четыре офицера и девять солдат, которые лично убивали своих товарищей, а также двое горожан, что с особенным азартом разбойничали в охваченном мятежом городе.