Крушение надежд

После ареста и расстрела отца началась для Мони, его матери и сестры, горькая и трудная жизнь семьи «врага народа». Их выселили из квартиры в центре Москвы, и почти двадцать лет они жили в покосившемся одноэтажном деревянном бараке на краю города, в районе Всехсвятском. Барак был настоящей трущобой, с печным отоплением, без водопровода, газа, туалетом служили дощатые кабинки во дворе. Район считался практически пригородом, вокруг ютились бревенчатые дома. В коммуналке на четыре семьи у них была одна небольшая комната, перегороженная занавесями на три клетушки. По соседству жили три еврейских семьи, одна из них – Мониной тетки, Сони, она работала экономистом в конторе треста, она и уступила им одну из своих двух комнат.

Приходя к Моне на занятия, Алеша поражался бедности условий. А мать с гордостью говорила:

– Видишь, мальчик, у моего Мони настоящая еврейская копф[18 - Голова (идиш).] на плечах: он не только любит учиться, он даже может учить других.

Моня смеялся, он умел все превращать в шутку, спрашивал, например, Алешу:

– Знаешь, кто был Карл Маркс?

– Экономист, кажется, – отвечал Алеша, – как твоя тетя Соня.

– Простак ты, Алешка, моя тетя Соня – старший экономист. Она превзошла Маркса.

Под влиянием друга в Алеше развивалось чувство юмора, и он вкладывал его в стихи. Хотя он не любил показывать их другим, но доверительно дал Моне прочесть некоторые. Моня понял, что у Алеши настоящий поэтический дар. Взаимное доверие укрепило их дружбу, они стали добрыми друзьями.

Моня был остряк и рассказчик анекдотов, он знал все еврейские и все политические анекдоты, сам удачно их сочинял и даже писал политические эпиграммы. От него пошло четверостишие про знаменитую эмблему страны – золотые серп и молот, которые красовались на красном флаге:

Это – молот, это – серп,
Это наш советский герб;
Хочешь жни, а хочешь – куй,
Все равно получишь х..й.

Услышав от него эту эпиграмму, Алеша сочинил в ответ:

За такую эпиграмму Вышлют
Генделя за Каму,
В зону пермских лагерей.
И загнется там еврей.

С того времени Алеша и полюбил писать эпиграммы. Образовался творческий симбиоз: Моня придумывал остроумные анекдоты, а Алеша перекладывал их в эпиграммы. Как-то Моня прочитал ему вслух первую строку «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», – а потом со смехом прокомментировал:

– Это усраться можно! Этот призрак забрел к нам в Россию, и с тех пор нам ставят клизмы того учения.

Алеша тут же придумал эпиграмму:

Потому, что нашей жопе
Очень нужна клизма,
Призрак бродит по Европе,
Призрак коммунизма.

Кроме острых политических анекдотов Моня сочинял много соленых, даже похабных, подбирая темы в своей богатой похождениями жизни. Так Алеша написал:

На чужом пиру похмелье,
На чужом столе еда,
На чужой всегда постели
И с чужой женой всегда,
Потому что Моня Гендель
Не монах, как Грегор Мендель.

Моня не обиделся:

– А что? Чистейший реализм, все правда. Я знаю, что Алешка меня любит. Не каждый попадет под его перо. Когда-нибудь меня будут вспоминать только потому, что он написал это про меня.

* * *

Вот этого своего приятеля Алеша и попросил, когда узнал про арест Берии:

– Можешь пустить мою эпиграмму про Берию в народ? Для хохмы, чтобы смеялись и повторяли.

– Раз плюнуть: скажу громко в толпе – вот и все.

– Только осторожно.

– Будь спок – сделаю, – это была еще одна любимая присказка. – Поедем вместе в переполненном троллейбусе в час пик, когда разные служащие и прочие интеллигенты едут с работы. Остальное я беру на себя.

В переполненном троллейбусе они пробрались сквозь толпу к дверям и уже собирались выходить на остановке, когда Моня повернулся к Алеше и громко сказал:

– Слышал шутку про Берию?

Он сделал короткую паузу, пассажиры вокруг насторожились, а Моня звучно продекламировал эпиграмму:

Наконец-то Берия
Вышел из доверия.
А Хрущев и Маленков
Дали в зад ему пинков.

И тут же оба выскочили наружу. Троллейбус тронулся, они услышали взрыв смеха и уже через окна видели, как люди, смеясь, передавали друг другу эпиграмму. Моня посмотрел на них и прокомментировал своей любимой фразой:

– Это ж усраться можно.

К вечеру эпиграмму Алеши повторяла вся Москва.

12. Концы в воду

В следующий раз, когда Павел пришел к Семену и приготовился слушать продолжение рассказа, к ним опять вошел Алеша:

– Отец, можно я расскажу Павлику, что было дальше?

Прошло несколько месяцев после объявления об аресте Берии, люди ждали, что его станут судить, устроят показательный процесс. Однако о суде ничего не сообщали.

Однажды утром в ноябре 1953 года Моня возбужденно ворвался к Алеше, держа в руках газету:

– Алешка, посмотри на это сообщение: наконец написали, что над Берией состоялся суд.

Алеша взял газету и уставился на первую страницу.

– Не туда смотришь, вот где она – маленькая заметка в конце, будто мелочь какая-то. Это ж усраться можно!