Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

– Завоеватель Солон, наш Солон-победитель, у афинских стен!

Получив радостную весть, в одно мгновение весь город высыпал на улицы. Маленькие дети, подростки, юноши и девушки, зрелые мужи, старики и старухи. Даже те, кто уже много лет был прикован к постели, просили домашних вынести их на улицу – дабы приобщиться к всеобщему ликованию. Давно Афины не испытывали столь волнующего потрясения. Казалось, в этом угаре всеобщего необъятного воодушевления и счастья забылись все беды и трудности повседневной жизни. Девушки бросали на Солона и раненных воинов цветы. Юноши и мужи беспрестанно кричали:

– Солон – Саламин! Солон – Саламин! Солон – Саламин!!!

Подойдя к Агоре, Солон остановился, поправил свой воинский наряд и с нескрываемой радостью вошёл в сопровождении воинов на городскую площадь. Здесь его ожидали тысячи афинских мужей. Увидев победителя, площадь, словно по команде взревела. Крик был столь безмерным, что эхо разнесло его на сотни стадиев вокруг. Говорят, будто бы его услышали и жители приграничных мегарских селений. Архонты, находившиеся здесь, первыми подошли к победителю и тепло поздравили с успехом. Затем Солон поднялся на камень и сердечно поприветствовал собравшихся соотечественников. Буря восхищения вновь пронеслась над Агорой. Солон поднял вверх правую руку, затем левую. Однако восторженное ликование продолжалось. Казалось, ему не будет конца. Выждав ещё несколько минут, дав народу излить свои чувства, он произнёс краткую, но памятную речь:

– О, мужи-афиняне! Четыре месяца назад, прикинувшись помешанным, я призывал вас идти на Саламин. Хвала Олимпийским богам вы вняли моему голосу. И вот сегодня, находясь в полном здравии, с чувством выполненного долга я рад вам доложить – Саламин снова наш, мегаряне – повержены! Годы позора, стыда и унижений из-за этого острова для нас, надеюсь, закончились. Я возвращаю вам не только Саламин, но и ваших сыновей, братьев и отцов. Ни один из них не погиб в бою, есть только раненные.

Невероятный восторг восхищения вновь пронёсся над Афинами. Такого ещё не бывало, чтобы в столь важном бою не было погибших.

– Я возвращаю вам, – продолжил оратор, – вашу честь, достоинство и спокойствие. И прошу…. отпустить домой пленных мегарян.

Речь Солона, равно как и взятие Саламина, ещё много дней возбуждали афинян. Где бы ни появлялся стратег, его тут же окружали десятки горожан и требовали в очередной раз рассказать обо всех деталях военной операции. Солон с нескрываемым удовольствием делал это. На вопрос, почему он предложил отпустить пленных мегарян, главнокомандующий глубокомысленно ответил:

– Они невиновны в том, что стали пленниками. Здесь повинны только мы. К тому же, отпустив пленных, мы сделаем первый шаг к примирению с Мегарами. Не воевать же нам с ними вечность.

Решением народного собрания пленных мегарян отпустили. Но они в Мегары не вернулись. Многие остались жить в Аттике, и не раз они и их потомки мужественно сражались на стороне афинян. Впоследствии кое-кто за особые заслуги получил гражданство. Часть отпущенных пленников ушла неизвестно куда, некоторые посрамлённые покончили с собой. И только с десяток человек рискнули вернуться домой, но лучше бы они не возвращались. У дорийцев – побывавший в плену равнозначен предателю. А если ещё учесть потерю Саламина, да при таких позорных обстоятельствах, как в этот раз, то ждать чего-то хорошего пленникам, вернувшимся в Мегары, не приходилось. Все они спустя некоторое время умерли позорной смертью.

Месяца через два после этой знаменательной победы все успокоились; всенародное ликование прошло, и начались трудные будни афинской жизни.

Но Солона в Афинах уже не было. Слава о нём и его победе ещё гремела по всей Элладе, а он, не извлёкши из неё никаких выгод для себя, сдав полномочия главнокомандующего, загрузил корабль оливковым маслом и отправился в путь – заниматься своим обычным купеческим делом – торговлей. Корабль был для него вторым домом, а возможно и первым, где он чувствовал себя уютно, уверенно, радостно и счастливо. И Солон не хотел лишать себя этого удовольствия. Он продолжал торговать, набираться житейского опыта, мудрости и познавать мир. Что может быть важнее радости познания? – спрашивал себя Солон. И ответ для него был очевидным – ничего. Во всяком случае, пока. А далее жизнь покажет, чем ему надлежит заниматься.

ГЛАВА II. САДИСЬ НА СЕРЕДИНУ КОРАБЛЯ

~1~

Солон уже двадцать лет занимался торговлей, был известным купцом, причём купцом весьма преуспевающим. Хотя и родился он в благородной семье Медонтидов, своими корнями уходящей к последнему афинскому царю Кодру и первому избранному архонту Медонту, богатого наследства будущий законодатель не получил. Его отец Эксекестид истратил большую часть семейного состояния на строительство храмов, военные приготовления, помощь друзьям и иные благотворительные дела. Впрочем, и того богатства, что досталось молодому эвпатриду по наследству, вполне хватило бы для нормальной жизни, которую ведут большинство уважаемых афинских граждан. Но не таков был Солон, чтобы довольствоваться малым. Он решил лично умножить собственное состояние, хотя богатство вовсе не являлось для него самоцелью. В богатстве он словно бы утверждал свою индивидуальность и способность на что-то значимое, заметное. К тому же, материальное изобилие позволяло быть независимым и вести достойный и относительно свободный образ жизни.

По представлениям сына Эксекестида, человек устроивший достаток своими собственными руками и умом, возвышался в глазах окружающих. Никто из здравых разумом и телом не должен быть иждивенцем, ждать подобно слепцу подаяния или счастливого случая, но обязан настойчиво, целеустремлённо, а главное самостоятельно строить своё благополучие. «Трудись – и будешь иметь всё необходимое», – таков был жизненный девиз Солона.

Торговля, и это вполне естественно, давала ему хорошую прибыль. Собственно не только ему, но и другим купцам. Кто же, в противном случае, в убыток себе стал бы торговать? Во все века торговцы получали немалые доходы, порой, не гнушаясь способами их получения. Вкусив однажды прибыльного пирога, многие не желали с ним расставаться, а потому правдами и неправдами сколачивали огромные состояния.

В Солоново время, как правило, торговлей занимались люди из средних и низших слоев. «Благородные» не стремились обременять себя этим презренным делом. Афинский эвпатрид хорошо понимал, что торговля и благородство вещи малосовместимые. Не случайно знать презирала купцов, считая, что торговля – дело недостойное, грязное, выходящее за грани традиционного этоса, а сами купцы выскочки и проходимцы. Собственно так относились к купцам не только на земле Эллады, но, пожалуй, везде. Что и говорить не любили торговцев во всех странах и во все времена. В сущности их было, за что не любить. То подсунут тебе негодный товар или подменят его, то запросят слишком высокую цену, то обманут, обвесят, обмеряют или обсчитают, то дадут сдачи фальшивой монетой.

Солон, только начав заниматься торговлей, стремился изменить представления о купце и торговом деле. Он выработал к себе требования, которым стремился постоянно следовать, а именно: торговать не чем попало, а определённым видом товаров, пользующихся спросом и имеющим значение в жизни человека. Так, из Аттики он вывозил оливковое масло и маслины, которых здесь было в избытке, а ввозил зерно, ткани, пряности, в которых остро нуждались афиняне. Торговля по его представлениям не должна была приносить ущерб отечеству, а как раз, наоборот – способствовать его процветанию, удовлетворению нужд соотечественников. Солон исключал обман как залог успешного ведения дела. Он никогда не обманывал партнёров по торговле, за что был уважаем и ожидаем всюду, где его знали. Афинянин был желанным торговым гостем не только во многих государствах Эллады, но и в остальном мире. Не раз купец-поэт любил повторять:

Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю

Этим богатством: поздней час для расплаты придёт.

Так писал он в одной из своих элегий.

Увлекшись торговлей, Солон понял, какое это выгодное, а главное интересное дело. Торговля не только давала прибыль, но и открыла для аристократа такие горизонты, о которых можно было только мечтать. К своим сорока годам афинянин побывал практически во всех городах ойкумены, видел всё лучшее, что было создано человеческим гением. Он с неподдельным интересом изучал разноликие формы государственного устройства, как действовавшие, так и канувшие в лету; вчитывался в содержание законов, постигал способы ведения хозяйства и организации жизнедеятельности. Ему были интересны военное дело, различные религии, моральные устои, обычаи, обряды, тонкости ремёсел, строительство и архитектурное искусство. Его интересовало то, как египтяне изготовляют ткани, занимаются птицеводством и ремеслом; как финикийцы строят корабли, а вавилоняне жилища; в каких богов веруют евреи, в чём сила законов Ликурга и Залевка. Но самой большой удачей для себя купец считал знакомство с умнейшими и талантливейшими людьми своего времени. Солон всегда был рад встречам с Фалесом из Милета, Питтаком из Митилены, Периандром из Коринфа, Клеобулом из Линда, Хилоном из Спарты. Радостными были общения с известными поэтами – Алкманом, Тиртеем, Сапфо. Афинянин не гнушался встреч и со жрецами и с тиранами, и с царями, которых в душе недолюбливал. Из каждой встречи, из каждой беседы он извлекал полезное для себя знание. И если его очередное торговое путешествие вдруг, в силу каких-то обстоятельств обошлось без таких встреч, он считал его для себя неудачным, потерянным. Солон, то ли шутя, то ли всерьёз, говорил самому себе: «Я только делаю вид, что продаю, на самом же деле я больше приобретаю». Что бы там не говорили, но Солон, стал тем Солоном, которого знали в древности и знают в наше время во многом благодаря купеческому делу, активным торговым поездкам.

Состояние, которое он наживал, не развращало, а делало его мудрее, сдержаннее, богаче духовно. Он знал его истинную цену, ибо оно давалось нелегко. Никто из афинян не мог упрекнуть сына Эксекестида в том, что тот, став очень богатым, вёл вызывающе изобильный образ жизни, что он над кем-либо насмехался, злорадствовал, оскорблял, отказывал в займе, или заносчиво выставлял напоказ своё богатство. Имея большие средства, купец даже не решался построить себе роскошный дом, а продолжал жить в том, который соорудил ещё отец. И в доме, и во дворе не было никаких излишеств, а только самое необходимое.

Единственный сын Солона – Микон, в отличие от детей многих знатных граждан, также вёл скромный образ жизни, уделяя большую часть времени образованию, телесной закалке, занятию домашними делами, и насколько это возможно, помогал отцу. Торговец безмерно любил своего сына и, даже находясь в длительной разлуке, старался от других собратьев по ремеслу получить хоть какие-то вести о нём.

С заботой и нежностью он относился и к своей жене Элии, с которой в любви и мире прожил уже двадцать лет. Можно сказать, что в семейной жизни Солон был вполне счастливым человеком. Но большую часть времени он проводил вне семьи. Постоянные разлуки с женой и сыном делали их встречи радостными и нежными, обостряли чувство семейной любви и привязанности. Не раз жена и сын уговаривали его оставить торговлю – это опасное ремесло, и посвятить себя семье, дому, Афинам. Тем не менее, муж и отец возражал против такой постановки вопроса. Потому что его жизнь, его счастье не замыкались только на семье и родном очаге. Они были также там – в неизведанных городах и странах, во встречах с интересными людьми, в беседах, спорах, приключениях, в жажде познания. Все это поняли и смиренно, хотя и с тревогой относились к очередному отъезду купца.

Саламинские события никак не повлияли на интересы и привязанности Солона. Многие афиняне, особенно друзья, надеялись основательно вовлечь его в водоворот государственных дел. Однако Солон не испытывал в этом большой потребности, по крайней мере пока, несмотря на то, что желание помочь родному полису несомненно имелось. Впрочем, он и так оказал Афинам большую услугу, возвратив Саламин, укрепив уверенность афинян в прочности собственных сил. Теперь же известный купец снова собрался в путь, причём надолго. Он предполагал побывать на многих островах, населённых эллинами, сделать основательную остановку в Египте, затем направиться в города малоазийского побережья, прежде всего в Милет, где проживало много образованнейших, мудрствующих людей.

Итак, загрузив корабль товаром, сделав основательно все необходимые приготовления, Солон вышел в море и взял курс на остров Крит. По пути предстояло немало кратковременных остановок, чтобы пополнить запасы пищи и воды.

Первая остановка, по традиции была сделана на острове Кифнос, принадлежащем к гряде Кикладских островов. Здесь афинянин проведал своих старых знакомых – собратьев по купеческому делу. Его на сей раз принимали как никогда ранее, даже можно сказать торжественно. Жители острова были ионийцами – соплеменниками афинянина, и они очень гордились победой Солона над дорийцами-мегарянами. Все попытки недавнего главнокомандующего перевести разговоры на торговые и житейские темы успеха не имели. Кифносцы требовали от него подробнейших рассказов о деталях саламинской кампании. Тот, не скрывая своего удовлетворения, в подробностях излагал всё о происшедшем. Разумеется, такое событие стало поводом для празднества, длившегося три дня.

«Если и в других местах меня будут принимать таким же образом, – размышлял он, – то в Афины я вернусь не раньше чем через три года».

Наутро четвёртого дня стали собираться в дальнейший путь. Старший из корабельной команды Харет доложил Солону, что один с виду неказистый, невзрачный человек, просит взять его попутчиком до Крита.

– Коль просит, значит возьмём, – спокойно ответил хозяин корабля, – Не впервые делаем это, и надеюсь не в последний раз. Авось и какую-то пользу извлечем из него.

Тепло распрощавшись с провожавшими его кифносцами и отдав последние распоряжения экипажу, Солон взошёл на борт и занял своё привычное место на середине корабля. Команда дружно взмахнула веслами, и судно взяло курс на юг. Купец был в прекрасном расположении духа. Встреча со старыми приятелями доставила ему много радости и еще раз напомнила древнюю истину: «Везде имей знакомых и друзей».

Спустя некоторое время, пред ним предстал действительно невзрачный человечек, как соизволил выразиться Харет. Можно даже сказать, что в оценке внешности этого человека Харет был излишне мягок, ибо перед владельцем корабля стоял редкостный урод – извращённое подобие человека, сатир без маски, которому не доставало лишь хвоста; живая обезьяна в человеческом облике, пародия людского облика.

– Такие человечки бывают разве только на изображениях древнейших амфор, – подумал афинский купец, сострадательно посмотрев на «несчастного». Однако тот себя подобным видимо не считал, скорее даже наоборот. Взгляд у него был таким уверенным, властным, словно именно он был хозяином корабля, а Солон лишь попутчиком. Долго не раздумывая, незнакомец бойко, с напором сказал:

– Ты купец, поэт и стратег Солон – владелец корабля, а я, – тут он сделал небольшую паузу, осмотрел себя, потом резко выпалил, – Эзоп! Оба мы плывём на Крит, ты – по делам торговым, а я – по своим собственным делам. Разница только в том, что ты на своём корабле, а я на твоём. Но корабль у тебя большой, места всем хватит.

«Ого! Мало того что он уродлив, так он к тому же страшно нагл, многоречив и болтлив, – в мыслях про себя изумился, глядя на него Солон. – С таким не соскучишься – в пути доконает. А речь его, сплошная парафазия, толком понять невозможно. Интересно, что же будет дальше?» – размышлял афинянин и продолжал смотреть «сквозь» Эзопа.

Тот в свою очередь ждал ответа купца, но, не дождавшись, потеряв терпение, снова простодушно выпалил:

– Так, я – Эзоп, может быть слышал?

– Вижу, что не Гомер и вовсе не Геракл, – всмотревшись в его лицо с наигранной жалостью молвил, наконец, Солон. – Слышать-то, слышал, но видеть, к счастью, – не доводилось. Впрочем, слышал я, вероятно, о другом Эзопе. Мало ли вас эзопов бродит по свету.

– Нет-нет! – упрекающе перебил его распалившийся уродливый коротышка, – я, тот самый Эзоп. Эзоп есть только один. Это у вас, ионийцев, десятки Солонов, сотни Мегаклов, тысячи Фрасибулов. А двух эзопов, быть не может и не должно. Я, Эзоп – только в единственном числе.

– Может оно и лучше, что ты в единственном числе. А то представлю себе, как по Элладе бродят тысячи таких Эзопов, так дрожь схватывает всё тело и голова идёт кругом. Но, впрочем, ты ведь не эллин, хотя сносно говоришь на ионийском наречии?

– Трудно сказать, кто я, сам того не знаю. Да и никто кроме богов, об этом не ведает. Что до наречий, то не только ионийским наречием владею, но и дорийским, эолийским, ахейским. А ещё я знаю языки египтян, вавилонян, фригийцев, лидийцев, карийцев, фракийцев. Но больше всего люблю языки птиц, лягушек, ослов, львов, кошек, собак, рыб, жуков, бабочек. Я ведь с ними тоже часто беседую.

– Если тебе верить, то ты смекалистый, всеведающий и всезнающий! Можно сказать очень состоятельный человек, – иронично подметил Солон.

– О, да! В этом смысле я богат, может быть самый богатый человек, из всех известных мне – радостно возвестил Эзоп.

– А в ином смысле? – прищурив глаз, неожиданно спросил Солон.

– Это в каком же? – подпрыгнул Эзоп.

– Ну, в смысле личного состояния, имущества? Где твой дом, земля, рабы? Даже твоей хламиде, как я вижу, не один десяток лет.

– Нет у меня никакого имущества. Всё моё имущество на мне и во мне. Всё моё состояние вот здесь! – и Эзоп постучал кулаком по своей лысой голове, – да и зачем оно мне, чтобы его украли? Вот ты говоришь, что моей хламиде десяток лет. Однако ты ошибаешься, афинянин, моей хламиде было всего три месяца, но её украли не далее как неделю назад, чтоб им пусто было! А вот эта, которая на мне, так ей может и все пятнадцать лет. Её кто-то потерял, а я нашёл. Но найти и украсть, это ведь согласись, – разные вещи.

– Я не удивлюсь, если и тебя самого тоже украдут, – рассмеялся Солон. – И поделом было бы тебе.