Украсть у президента

– В тюрьме, – кивнул Корнышев.

– Он там не спрятался. Его там спрятали. Это разные вещи, Слава. Это произошло помимо его воли. Хозяева упекли его в тюрьму за убийство, которого он не совершал. И он бы на всё пошёл, только бы оттуда вырваться. Там плохо и там страшно. И ещё он сел не на три года и не на пять. У него пожизненное, Слава. Так не прячутся. Он хочет сюда, поверь, – повёл рукой вокруг Горецкий. – В нормальную жизнь он хочет, где много солнечного света. Где пиво можно пить. Где женщины красивые. И он на всё готов. Только он пока не понимает, чего от него хотят. Он не понимает, что он не Иванов, а Ведьмакин. Он не понимает, что он сидит ни за что. Мы ему его же собственное удостоверение показываем, а он не реагирует никак. До него даже не доходит, что это вполне может оказаться правдой. У него с мозгами что-то такое, что мы никак до него не можем достучаться.

Горецкий с мрачным видом отпил пиво. Корнышеву вспомнилось, как Горецкий сказал ему об Иванове: «Я попробую его раскачать. Но надежда есть только в том случае, если он ещё не потух окончательно»

– А если он уже как зомби? – сказал Корнышев. – Если ему действительно с мозгами что-то такое сделали, что его в нормальное состояние уже не вернуть? И все наши хлопоты – псу под хвост. Искали его, искали, нашли, обрадовались, а толку оказалось – ноль. С чем в Москву возвращаемся? Что Калюжному скажем? Что проверили, что это действительно Ведьмакин, только он уже совсем не Ведьмакин, а Иванов, потому что сам себя считает Ивановым, а из прежней своей жизни не помнит ничего.

– Нет-нет! – замотал головой Горецкий. – Ведьмакина мы этого докрутим. Нам от него отступаться нельзя, потому что он один только и знает, как оно там всё было.

Объявили регистрацию на московский рейс. Горецкий допил пиво.

– У меня есть приятель, – сказал он. – Когда-то учились вместе. Я как-то с ним встречался. Десять лет после выпуска. Дату отмечали. Я помню, что он кое-что из своей практики рассказывал. Были у него интересные пациенты. Травмы и заболевания головного мозга и сопутствующая этому амнезия. Наш Иванов, конечно, с совсем другой историей. Но попробовать можно.

* * *

Глеб заглянул на кухню.

– Завтрак готов, – сказала Женя. – Смотри, что у нас сегодня!

На тарелках было впечатляющее разноцветье: нежная зелень свежих листьев салата с похожими на росу капельками влаги, алые дольки помидора, тугобокие иссиня-чёрные маслины, и кружочки сыра необычной бело-коричневой расцветки, заставляющей вспомнить о зебрах.

– О-о! – оценил Глеб. – Что это у нас такое необычное? Зебрятина?

– Зебрятина, – повторила вслед за ним Женя и закусила губу, принуждая себя вспомнить, что бы такое могло обозначать произнесённое Глебом слово.

Глеб вовремя спохватился и поспешил обратить всё в шутку.

– Это я слово такое придумал, – широко улыбнулся он, давая понять, что ничего страшного не происходит. – Зебра – ну ты знаешь, это лошадь такая полосатая. А зебрятина, следовательно – это мясо зебры.

Он подцепил вилкой полосатый кружок. Женя неуверенно засмеялась.

– Это сыр, Глеб. Называется чечил. Я запекла его в духовке на решетке. Поэтому он полосатый.

– Красиво, – оценил Глеб.

Он был рад, что всё обошлось и с Женей снова не случилась истерика. И ещё ему хотелось её отвлечь. Рассказать ей что-нибудь нейтральное. Чтобы она только слушала, как можно меньше говорила сама, и чтобы ей не приходилось вспоминать в очередной раз какое–нибудь слово, которое вертится на языке, но никак ей не даётся.

– Можно куда-нибудь поехать, – сказал Глеб, ловко орудуя ножом и вилкой. – В эти выходные. За город. А?

Он посмотрел на Женю весёлым взглядом человека, предвкушающего близкий отдых.

– На тех же лошадях покататься. Я тут знаю одно место …

Долька помидора соскользнула с вилки и упала на светлые брюки Глеба.

– Вот, чёрт! – всполошился Глеб.

– Водой! – посоветовала Женя. – Скорее!

Глеб вскочил из-за стола и направился в ванную комнату.

Зазвонил телефон. Женя сняла трубку.

– Алло? – сказала она осторожно.

– Доброе утро! – мужской голос.

– Доброе утро, – отозвалась Женя, ощущая зарождающуюся панику.

– Это Женя?

– Д-да.

– Как дела, Женечка? – добавилось игривости в мужском голосе.

– Нормально, – смогла сказать она, хотя паника разрасталась и вот-вот должна была накрыть её с головой.

Она не знала, с кем говорит, она не помнила, кому принадлежит этот голос, пыталась лихорадочно вспомнить, но не получалось.

– А у брата вашего как дела? – прямо-таки излучал доброжелательность голос незнакомца.

– Тоже нормально, – пробормотала Женя. – А вы кто?

– Я Горецкий.

– Как, простите? – морщила лоб Женя.

– Го-рец-кий.

И это ей не помогло. За фамилией не возникал образ. Ничего знакомого. Она была готова заплакать от бессилия.

– Мы с вами знакомы? – в отчаянии спросила Женя.

– Да.

Да! Какой кошмар! Она его не помнит!

– Заочно, – продолжал мужской голос.

Стоп.

– Заочно? – недоверчиво переспросила Женя.

– Да, – засмеялся этот неведомый ей Горецкий. – Мне о вас рассказывал ваш брат.

– То есть мы с вами никогда раньше не виделись?

– Нет.