Трофей

– Так щанец же есть. – Искренне удивился Филипп, прилаживающий над костром походный котелок. – Там и насыпь и щиты.

– До шанца ишо доскакать надь. – Благоразумно объяснил Игнат. – А в чистом поле нас швед из пищалей посечет. Видал скоко наших ужо полегло?

Вместо ответа, Филипп зашелся кашлем.

Кирилл, прищурив левый глаз, пристально поглядел на толкового Игната. Тот расположился возле костра, занимаясь починкой седла. Привычной для себя работой.

Хлебалов хотел промолчать, считая недостойным точить лясы с холопами, но передумал и добавил:

– К тому апроши заморские и нужны.

– Где ж ты такое бачил? – поинтересовался Михайло. Разговор привлек и его. Тот выбрался из палатки, на ходу запахивая тулуп.

Хлебалов не понимал, что с ним происходит, но продолжал делиться с этой чернью собственными мыслями и знаниями. В какой-то миг он испугался, что охолопился настолько, что стал товарищем для тяглых. Но с другой стороны, так оно и есть. Сейчас он один из них: боевой холоп московского господина Рогова. Боевой товарищ охотникам, конюхам, ремесленникам. Воинам по прибору, а не по отечеству. Теперь он и сам таков.

– Я прошлом годе в плену был у посполитов. – доверительно сказал Кирилл. – Сошелся с немцем одним. Он у литовцев на службе состоял. Земельных дел мастер. Все балагурить любил. По-нашему учился. Хорошо ругался, собака!

– Я тож у турок в полоне сидел. – Поддержал Михайло. – Полгода. Потом утек.

– Я из плена выкупился! – Хлебалов гордо приподнял подбородок. – За двести рублей!

Ратники удивленно глядели на Кирилла. Никто из них не представлял, что такой выкуп можно собрать. Да и вряд ли кто из них представлял, что такое богатство существует, и им может кто-то обладать.

Хлебалов обладал. И даже после уплаты выкупа оставался в силе выставлять урочное число боевых холопов на смотр. Конечно же, уже не с прежним блеском, не так "цветно", но и это могло исправиться, кабы Господь сподобился ему отсрочить пару лет.

Ан нет. Пришла беда – отворяй ворота.

Заступил в их приграничный городок новый второй воевода. Московский дворянин Митрофан Оладьин. Тот самый, из-за кого Хлебалов двумя годами ранее оказался брошенным своими в битве под Коловертью.

Сотенный голова Оладьин тогда отделил полусотню Хлебалова для защиты обоза, а сам с первыми воеводами помчался прочь, спасаясь от шведов, не имевших даже сил преследовать многочисленную бегущую русскую армию.

Оставшиеся бились два часа. Оберегали обоз и большой пищальный наряд. Сбежавшие воеводы не смогли или не захотели развернуть полки навстречу врагу. Даже не удосужились приказать готовить пушки к бою.

Брошенные ратники отбили восемь шведских атак, но девятая сокрушила попытки уцелевших сохранить армейские припасы, оружие и боевые стяги. Полегли все: стрельцы, городские казаки, воины пушкарской охраны, пушкари, сотни дворянских конников сторожевого и большого полков.

Хлебалов потерял всех своих боевых холопов, был ранен и оказался плененным литовским князем.

– Двести рублей?! – изумленно переспросил Михайло, и покачал головой.

Кирилл расправил плечи, горделиво выпятил грудь. Пущай знают с кем они из одного котла кормятся.

– Двести рублей. – рассмеялся Степан.

Хлебалов помрачнел, перевел взгляд на неприступные стены крепости и широкое поле, раскинутое перед ней. Это поле им предстояло пересечь, чтобы овладеть городом. И тогда они добудут чести государю и богатые трофеи своему господину. Что-то перепадет и им. Он очень на это надеялся.

Только бы скорее!

Тянулись тягостные осадные дни.

4

Дородный воевода, в длинной лисьей шубе и черной высокой шапке, неторопливо ехал меж палатками и землянками ратников передового полка. Оказавшиеся на его пути воины почтительно расступались, ломали шапки, кланялись в пояс. Князя Хворостовского в полку хорошо знали. Являясь вторым воеводой в Передовом полку, он был из тех, кто любил самолично зрить как живется на постое его людишкам. Каждую неделю объезжал лагерь, иногда заговаривал с ратниками.

По началу его почин пытались перенять тысяцкий голова и пятисотенные головы, но быстро забросили. Кому охота по такому морозу гарцевать среди черни.

Сегодня, отправленный за дровами, Хлебалов натолкнулся на князя у палатки их десятка. Хворостовский резко остановил коня. Долго всматривался в ратника, затем хлопнул себя по бедрам и зычно вопросил:

– Хлебалов, ты ли это?

Кирилл скинул в снег нарубленные ветки и, не снимая шапки, поклонился воеводе:

– Будь здрав, воевода. Аз Хлебалов.

– Ты как здесь? Ты ж у меня конником состоял. Славным рубакой был!

Князь оглядел низкие присыпанные снегом палатки, сложенные в пирамиду пики и бердыши. Укоризненно покачал головой.

– Что ж ты – оскудел?

– Оскудел, князь. – Хлебалов понурил голову, не смея поднять взгляд.

– Что ж, и заступить некому было?

– Некому, князь.

За опричную службу Кирилл получил вотчину в приграничьи с Речью Посполитой. Но с местными дворянами сдружиться не смог и не захотел. Те с опаской относились к бывшему опричнику, Кирилл же не якшался с худородными, и умудрился перессориться с окладчиками и лучшими людьми в городе.

Когда же в городе появился Митрофан Оладьин, меж ними вспыхнула ссора. Помянули старое – началась тяжба. Оладьин оказался хитрее, а Хлебалова никто из местных не поддержал. Окладчики отвернулись, в долг не дали.

Собственным имением, пока шло препирательство, да разбирательство, Хлебалов поиздержался, да потратился на посулы и подарки. Дошел до разорения – так, что и служебную рухлядь справить не смог.

Отец, вмешался в тяжбу, писал челобитную царю. И замирились бы, да Кирилл вновь норов свой показал. Не пошел на примирение. Попустил выговор ответчику, да при понятых и приставе. Оттого получил "отнятие чести", с записью в Разрядную книгу.

После того в услужение к отцу и старшему брату, в их вотчины, не пошел. Решил своим бесчестием их не позорить. Ушел в кабалу к московскому дворянину, стал боевым холопом.

Хворостовский прищурил левый глаз, изучающе глядя на помрачневшего от тягостных воспоминаний Хлебалова:

– Опять норов показал? Беса попустил?

– Твоя правда, князь. – еще сильнее склонил голову Кирилл.

– Что ты тут – десятствуешь?

– При московском господине я.

Хворостовский задумчиво покачал головой:

– Ну не тужи, молодец. Как ни здесь нам славы добыть!