Страсти по Чернобылю

– Сейчас мы все говорим одно, это тогда были разногласия… Итак, авария произошла по следующим причинам. Первое: физические свойства активной зоны были не оптимальными…

– То есть конструкция была неудачной?

– Я не употребляю слово «неудачная», я говорю – не оптимальные…

– Нужно пояснение.

– Соотношение ядер графита и урана было не оптимальным… Грубо говоря, ядер графита было больше, и спектр нейтронов был «перезамедлен»…

– Можно я сформулирую так: это была недостаточно глубокая проработка активной зоны?

– Как журналист и писатель вы употребляете резкие слова, но они не точны… Просто были свои соображения по эффективности работы реактора… Не будем углубляться в «физические дебри», а попробуем пробиться дальше и понять, почему такое произошло в Чернобыле… Итак, вторая причина – конструкция стержней была такова, что в этом «перезамедленном спектре» при вытеснении воды генерируется положительная реактивность. Вместо того чтобы глушиться, реактор начинает разгоняться… Короче говоря, первая причина как бы выявила все недостатки конструкторские – в других режимах это и не проявилось бы… А дальше уже все понятно: реактор начал «разгоняться», вода вскипела, что дало дополнительную реактивность… И разгон уже пошел на «мгновенных» нейтронах… Ну а третья причина – ошибки персонала.

– Простите, можно упростить для домохозяек: атомная энергетика работает на «запаздывающих» нейтронах, а ядерная бомба – на «мгновенных»?

– В определенном смысле, да. В бомбах создают специальные условия, чтобы процессы шли очень быстро, у нас же скорости изменений маленькие… Но тем не менее тот факт, что на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС процесс пошел на «мгновенных» нейтронах – катастрофа! Это огромное энерговыделение, разрушение активной зоны, взрыв, выброс, паро-циркониевая реакция, образование водорода и серия новых взрывов…

– Значит, атомный реактор «перешел» в атомную бомбу?

– В очень-очень «медленную»… К сожалению, образные сравнения грешат неточностями…

– Тогда очень боялись сказать правду, то есть назвать аварию «ядерной». Неужели это было не ясно?

– Специалистам уже через несколько дней многое стало понятным, иное дело: у нас не было опыта борьбы с такой аварией, и его пришлось приобретать в очень суровых условиях.

– Значит, для вас Чернобыль это…

– …Страшная трагедия! Это самая крупная авария в атомной энергетике.

– Психологически?

– Не ищите иных слов! Это великая трагедия, растянутая по времени…

– А что такое уроки Чернобыля для вас, специалистов?

– Безопасности нужно уделять внимание каждый день! Это главный урок. Безопасность – доминанта нашей жизни.

– И это реально сегодня?

– Сейчас это есть, стало нормой. До Чернобыля, к сожалению, наше понимание было недостаточно глубоким. Некоторые воспринимали АЭС как обычные энергетические объекты.

– Казалось бы, все, кто прошел Чернобыль, должны бы стать противниками атомной энергетики – ведь там мы насмотрелись всякого. Почему же этого не происходит?

– А разве вы не знаете ответа на свой вопрос?

– Я хотел бы услышать ваш…

– Мы понимаем, что там произошло. Возможно, такое заявление и «нескромное», но пусть меня простят, но мы, профессионалы, понимаем, что там произошло и какие меры были приняты для того, чтобы такое исключить. Это понятно.

– Вы рассмотрели «лицо дьявола» и теперь знаете, как он выглядит и как его укрощать?

– Вынужден вновь повторить, что любые образные сравнения грешат неточностью… Мы понимаем происшедшее в Чернобыле в деталях, до тонкостей… В Армении одна из моих дальних родственниц – она работает в детском саду – говорила мне, что правильно закрыли Армянскую станцию. Я убеждал ее: это должны решать профессионалы, нужно иметь убедительные аргументы, чтобы принимать те или иные решения. Она прекрасная воспитательница детей, но она ничего не понимает в ядерных реакторах. Почему мы должны ее вынуждать принимать решения о судьбе АЭС через «всенародный референдум»?.. И Чернобыль не изменил нашего отношения к атомной энергетике именно потому, что пришло четкое осознание как пройденного в этой области пути, ошибок и достижений, а также оптимального и безопасного движения вперед.

Вскоре случилась трагедия. Армен Артаваздович Абагян с супругой жили на 25-м этаже нового дома. Вдруг в соседней квартире начался пожар. Огонь отрезал лестничные клетки и все проходы. Пожарные лестницы не смогли дотянуться до верхних этажей…

Абагян смог лишь позвонить близким и друзьям. Он попрощался со всеми, о ком вспомнил в эти страшные минуты…

«Таков был реактор…»

Это воспоминания научного сотрудника Института атомной энергии имени И. В. Курчатова В. М. Федуленко. Он прочитал мою книгу «Зарево над Припятью», указал на некоторые неточности в ней. А потом добавил, что я ничего не рассказал о том, как работали сотрудники Института. И прислал свои записи. Мне показались они очень любопытными, так как рисуют новую грань катастрофы в Чернобыле.

Итак, воспоминания физика:

«26 апреля 1986 г. Часов в 10 утра позвонил А. Я. Крамеров. Обрадовался, что я дома (день выходной, многие разъехались отдыхать). Попросил срочно позвонить А. П. Александрову. На вопрос, что случилось, ответил: «На ЧАЭС крупная авария на 4-м блоке». «Что-нибудь с сепаратором?» – спросил я. «Кажется, хуже» – ответил А.Я.

Что может быть хуже взрыва барабана сепаратора? Громоздкой 30-метровой бочки? И таких бочек четыре, по две с каждой стороны реактора. Каждая пронизана почти полутысячею труб, да сверху – паропроводы, снизу – опускные трубы. Возможный взрыв БС иногда возникал в разговорах при обсуждении аварийных ситуаций на РБМК. Представлялось, что это самая страшная авария, которая может быть на реакторе. Ведь взрывы БС бывали на тепловых электростанциях с котлами на естественной циркуляции, последствия разрушения страшные. Поэтому прочности барабанов-сепараторов уделяется особое внимание.

Звоню по телефону А.П. (А. П. Александрову). Нина Васильевна соединяет.

Анатолий Петрович сообщил об аварии. Какая она – не ясно. Отправляйтесь на Китайский проезд в Главк «Союзатомэнерго», будете представителем Института. В главке соберутся все заинтересованные и замешанные. Вечером позвоните мне и расскажете, что и как. Валерий Алексеевич уже улетает на ЧАЭС.

Так я оказался в кабинете Г. А. Веретенникова в большой группе тоскующих по информации. Информация была скудной: что-то взорвалось, реактор расхолаживается, подают воду в активную зону.

Только поздно вечером, к ночи, позвонил К. К. Полушкин (от Главного конструктора НИКИЭТ): реактор взорван, активная зона разрушена, горит графит. Реакторный цех в развалинах (он облетел реактор на вертолете, снимал на видео).

Все в шоке. По коридору бродит под крепким градусом С. П. Кузнецов (начальник лаборатории теплотехнических расчетов РБМК в НИКИЭТ) и без конца повторяет: «Хохлы взорвали реактор…».

Часов в 12 ночи вернулся домой, позвонил Нине Васильевне. Соединила с А. П. Разговор короткий: «Завтра (уже сегодня) в 8 утра быть в Главке. Утром вылетает самолет в Киев. Будете в рабочей группе В. А. Легасова с А. К. Калугиным. Только что принято решение эвакуировать город Припять. Попытайтесь понять, что произошло. Валерий Алексеевич – не реакторщик. Станете ему в помощь и в советники». Такое было напутствие А.П.

Портфель-чемоданчик с командировочным набором всегда готов. Не первая поездка на аварию. На промышленные реакторы поездки были частенько, в основном информационно-деловые, с комиссиями, иногда – аварийными. На аварии с РБМК – третья (декабрь 1975 г. – ЛАЭС; сентябрь 1982 г. – ЧАЭС, и вот апрель 1986 г.). Взял с собой два лепестка-респиратора, которые когда-то привез из командировки в Томск. Подумал: пригодятся. Это была вся подготовка к поездке на аварию. Без оформления документов.

Утром 27.04.1986 уже были в Быково. Министерский спецсамолет часам к 12 приземлился на аэродроме под Киевом. Проехали на «рафике» окраинными улицами Киева. Мирный город, спокойный, ничего не знающий. Понеслись по шоссе в Припять. По сторонам дороги – цветущие сады, спокойные люди. Иногда пашут на лошадях приусадебные участки. Поселки и деревни чистенькие, весенние, в бело-розовом вишнево-яблоневом цветении.

По дороге дважды останавливались. Дозиметристы из 8-ки (НИКИЭТ) расчехляли приборы, измеряли фон. Чувствовалось, что фон повышенный, но не катастрофичный (в это время ветер дул не в нашу сторону). Километров за 10 до Припяти остановились в селе. У обочины дороги и на небольшой площади несколько автобусов с плачущими женщинами, детьми. Поняли – эвакуированные. Около автобусов много людей, видимо, местных. Разговаривают с сидящими в автобусах. Разговоры тихие, без громких эмоций, но чувствуется тревога в глазах, поведении.

На подъезде к Припяти встретили колонну пустых автобусов. Было около 3-х часов дня. Значит, эвакуировали всех, остались даже пустые автобусы. Много гаишной милиции.

Въехали в город. Пустой, притихший. На улицах – ни души. Подъехали к горкому. Рядом гостиница. В горкоме людей много, в вестибюле – плачущая женщина с мальчиком лет десяти. Почему-то не уехали со всеми.

Нашли В. А. Легасова. Он отправил нас в гостиницу. Напутствие: работать начнем завтра. А пока отдыхайте.

Расположились в гостинице. Познакомился с соседом по номеру. Киевлянин, врач. Рассказал, что в Москву увезли несколько человек, облученных на станции. Вчера было видно легкое зарево над разрушенным блоком. Утром и днем – небольшое парение. Из окна коридора (на 3-м или 4-м этаже) видны верхние части блоков станции. Парения не видно. Собрались в номере у наших (из 8-ки) дозиметристов. Радиационный фон на улице около одного рентгена в час (~300 мкР/сек). На улицу лучше не выходить. Это совет. Правда, захотелось есть. Столовая почти рядом. Пошли с Калугиным. Сели за столик. Оказывается, в столовой – коммунизм, самообслуживание. Ужин бесплатный. Столовая ликвидируется. В буфете бери все, что можешь и хочешь. Молодые ребята (работники станции) запасались блоками сигарет «ВТ». Набирали полные авоськи. Вообще-то я не курю, но на дармовщинку один блок прихватил. Пригодится.

На улице мелкая морось, туман, глубокие сумерки. Подумалось: голова будет «грязная», нет ни кепки, ни чепчика. На подходе к гостинице встретили какого-то товарища. Он нас отругал: «Чего бродите, на улице три рентгена в час!» (это примерно в 200–300 тысяч раз больше, чем нормальный радиационный фон в Москве, явно преувеличил).

Собрались в гостинице, в номере у К. К. Полушкина. Показал отснятую видеопленку. Увидели развалы станции, кратер центрального зала, заваленный трубами, строительной арматурой. В одном месте, на краю шахты реактора, – красное пятно в виде размытого пятна-полумесяца. Значит, схема «Е» («Елена», верхняя биологическая защита реактора) сдвинута так, что вышла из шахты, виден раскаленный графит. Однако практически вся шахта закрыта «Еленой», которая еще держится в горизонтальном положении на частоколе стальных участков каналов. Циркониевые трубы, скорее всего, сгорели. Держится «Елена» на стальных огарках труб, которые, видимо, упираются в графит. Дыма и пара в шахте нет. Так мы обсудили увиденное и пошли спать.

Пришел Ю. Э. Хандамиров (инженер-дозиметрист из 8-ки) и посоветовал кровати сдвинуть от окна подальше (от окна сильный фон). А лучше вообще перебраться с кроватями в коридор. Показал шкалу дозиметрического прибора. У окна показания пришлось перевести на два щелчка выше. Тут впервые екнула селезенка, что-то защемило под ложечкой. Хозяин дозприбора успокоил: нормально, ничего страшного.