От сохи до ядерной дубины

Что-то существенно изменилось в наших взаимоотношениях после того, как я сдал „Квантовую механику“ Л. Д., не дожидаясь сдачи всего теорминимума, написал письмо с просьбой направить меня после окончания института к нему в аспирантуру. Теперь после каждого экзамена он подолгу беседовал со мной, приглашая иногда пообедать вместе с ним. Разговоры носили главным образом общечеловеческий характер, почти всегда с наставительной интонацией, но поражали меня тогда своей откровенностью, я бы сказал, личностной обнаженностью. Он часто возвращался к тому, как, по его мнению, должен жить человек, желающий стать настоящим теоретиком, как он должен строить свои взаимоотношения, в частности, с женщинами. Здесь Л. Д. не скупился на положительные и отрицательные примеры из своей жизни и из жизни других физиков. В тот момент я даже предпочел бы не знать часть из этих примеров. Один из наставительных тезисов Л. Д. сводился к утверждению, что, если теоретик хочет достичь чего-то существенного, он должен жениться в 30 лет, не раньше. Я любил цитировать эти слова Л. Д., иронизируя над своими коллегами. Но, когда я сам женился именно в 30 лет, насмешкам, что это не случайно и произошло потому, что „так сказал Л. Д. Ландау“, не было границ».

– Можно считать, что и этот дополнительный экзамен по «теорминимуму» вы сдали Ландау успешно… Один знакомый физик гордился, что сдал Ландау целых два экзамена!

– К нему мог обратиться любой человек, даже, как говорится, «с улицы». Он сразу назначал день и время встречи. Но сдавать надо было поочередно: сначала математику, потом механику, теорию поля, квантовую механику и так далее. Что интересно, он не спрашивал теорию – он давал задачи. Трудные, но если вы усвоили курс, то их могли решить.

– Значит, вами удалось выдержать это испытание?

– Лев Давидович пригласил меня в аспирантуру. Однако когда наступил «момент истины», судьба совершила неожиданный поворот. Я получил направление на «объект товарища Колесниченко». Тогда предприятия и институты именовались «объектами», а фамилия руководителя давала некоторое представление о характере работы. Я попытался объяснить, что меня берет к себе Ландау, предлагал работу и И. Е. Тамм, но мне категорически заявили, что «других мест нет». Я решил не подписывать свое распределение. Позвонил своему руководителю дипломной работы А. Б. Мигдалу, тот обещал разобраться и помочь. Однако через некоторое время он мне сообщил, что ничего поделать не может. Рекомендовал мне подписать распределение. В комиссии мне сказали, что есть генерал-лейтенант Бабкин, который может рассмотреть мой протест.

– Когда это было?

– Самый «неприятный» год – 1950-й…

– Борьба с космополитизмом, преследование евреев?

– Да.

– Но ведь в Атомном проекте евреев было очень много, и они занимали руководящие роли?!

– И тем не менее… Я пришел к Бабкину и попытался объяснить, что у меня диплом по ядерной физике, а «Объект тов. Колесниченко» – это не моя специальность. Генерал-лейтенант принял меня в своем кабинете, где находилось еще двое. Они сели по бокам от меня, а потому было чрезвычайно неловко. Бабкин что-то говорил мне, а они поддакивали по очереди, и приходилось постоянно вертеть головой. Очень трудно разговаривать в таких условиях. Бабкин был категоричен, мол, вы «стараетесь остаться в Москве, но ядерная физика есть у нас только на Магадане». Я понял, что ничего не добьюсь… Позвонил Ландау, встретился с ним. Все рассказал, попросился в заочную аспирантуру. Он сразу же согласился и совершил беспрецедентную вещь: достал анкету и заполнил ее. Это были оценки за вступительные экзамены. Везде поставил «отлично». Написал, что готов быть научным руководителем. Протянул мне бумагу и сказал, что надо пойти к Евгению Михайловичу Лифшицу, который напротив оценок напишет, какие вопросы задавались, и тоже подпишет. Естественно, такая реакция Ландау была мне крайне приятна и в какой-то степени скрасила отъезд на «объект». Забегая вперед, скажу, что учиться в заочной аспирантуре мне так и не дали…

– Из-за секретности?

– В то время при желании начальства можно было найти тысячи причин, чтобы запретить такую учебу… Конечно, шли ссылки на секретность, хотя у Ландау был допуск ко всем секретным работам. Странно, не правда ли?! Однако время было такое, и многое понять с позиций сегодняшнего дня невозможно… Прошло очень много лет. Случился у меня юбилей. На него приехал Анатолий Петрович Александров. И в своем выступлении он говорит, что давным-давно не пустил меня в аспирантуру. Александров в 50-м году был директором института, в котором работал Ландау. Прошло огромное количество лет, я никогда не упоминал об этом факте моей жизни, но Александров помнил о нем. Видно, ему было неприятно, что тогда он не добился того, чтобы я был в аспирантуре у Ландау… Впрочем, в том же выступлении на юбилее Анатолий Петрович добавил с присущим ему юмором: «Видите, как хорошо получилось, что я не взял его в аспирантуру – в противном случае у него не было бы таких успехов!» А еще раньше он попросил меня, чтобы я взял его сына к себе в аспирантуру – так что Петр Александров один из моих учеников.

– Поездка на Урал стала для вас серьезным испытанием?

– Конечно. Я неопытный молодой человек, практически не знающий жизни, оказываюсь один на один с «Объектом». Это ведь совсем иной мир, чем тот, в котором я привык жить.

– «С головой в омут»?

– В данном случае образ близок к реальности. Ландау написал мне рекомендацию, в которой рекомендовалось использовать меня в той области, которая имеет отношение к теоретической физике. Как потом оказалось, эта рекомендация сыграла существенную роль в моей жизни.

– А как вы добирались до «Объекта»?

– Это было довольно сложно. Сначала в Свердловске нужно было найти такую-то улицу, такой-то дом. Только там выяснилось, куда именно мне нужно ехать… В общем, добрался я до «Объекта». Пробыл я там шесть лет. И должен сказать, что чисто по-человечески я вспоминаю эти годы с особым чувством.

– Что вы имеете в виду?

– Все дружили, жили как-то вместе, помогали друг другу, встречались по вечерам, пели песни, участвовали в самодеятельности. Практически все были неженаты, молоды, энергичны. Когда я приехал, Кикоина на «Объекте» не было. Меня направили в Центральную заводскую лабораторию. В ней главную роль играла плеяда сложившихся физиков-экспериментаторов, кандидатов и докторов наук, прикомандированных в основном из Свердловска. Царила благожелательная атмосфера, по сути, это был прикладной институт.

– Вы были «белой вороной»?

– Нет, почему. Ведь теоретик – обычный персонаж даже чисто прикладного института… Вскоре приехал Кикоин. По сути, это была первая встреча с ним. Да, я слушал его лекции в институте, но одно дело студенческая аудитория, и совсем иное – совместная работа. Мы встретились с Исааком Константиновичем. Конечно, рекомендация Ландау сыграла существенную роль. Он подробно расспрашивал меня о сдаче теорминимума, о моих беседах с Ландау. Потом спрашивает, чем я хочу заниматься. Я ответил… Диффузионный метод разделения изотопов начинал активно развиваться, сердцевиной его был так называемый «разделительный элемент». Не буду вдаваться в специфику, скажу только, что в развитии теории «разделительного элемента» я вложил много сил.

– Даже сегодня много говорят о разделении изотопов урана. Это связано с позицией Ирана, который хотел бы иметь собственную промышленность обогащения урана. Вы стояли у истоков этой проблемы. Скажите, это действительно очень сложно? Я имею в виду обогащение урана?

– Проблема разделения изотопов – очень интересная проблема сама по себе. И, конечно же, как физическая задача, и особенно – техническая ее реализация. В результате было создано поистине уникальное производство. Мне кажется, что это вообще «жемчужина» нашей промышленности. Это относится и к газовой диффузии, и к центрифугам. Сначала был один метод, а потом его заменил другой… Хотя с точки зрения физики сам процесс газодиффузионного разделения кажется простым и ясным. Представьте, что у вас есть пористая пластинка и на нее падают как-то различающиеся молекулы…

– И одни из них «проскакивают», а другие нет?

– Скорее одни двигаются быстрее, чем другие…

– В общем, если представить, что перед такой преградой стоят женщины, то могут пройти только блондинки?

– Вам нужно поставить множество перегородок, чтобы в конце концов за ними оказались только блондинки!.. Дело в том, что вы начинаете с очень малой природной концентрации урана-235, который вам нужен, а доходите до 90 процентов.

– Значит, в толпе в основном одни брюнетки, как, например, в Китае или Японии, и среди них вас интересуют только блондинки?

– Это сравнение ближе к истине… Но пока мы говорим, так сказать, о «динамическом принципе». На самом деле ситуация намного сложнее. Молекулы при движении мешают друг другу. Уменьшая разность их скоростей, поэтому хочется уменьшить давление. Но меньшее давление – это меньшая производительность. Тут надо найти точное соотношение между давлением газа и его способностью «любить только блондинок». В общем, была создана теория разделения изотопов в «промежуточной области давления», где столкновение молекул остается существенным.

– Для теоретика важно, чтобы проблема была поставлена вполне конкретно?

– Такой общий вопрос, безусловно, интересен, но однозначного ответа на него нет. Все зависит от того, над какими проблемами вы работаете. Если они прикладные, то тогда нужна конкретная задача и довольно четко определенная цель. Если же проблема сама по себе интересна, но ее решение не предполагает какого-то практического решения, то подход к ней может быть любой – от формулирования идеи до приближенного математического решения. На Урале я занимался вполне конкретными задачами, и их удалось решить вполне эффективно.

– Раньше американцев?

– Они ушли от создания теории разделительного элемента на первом этапе. Вернулись к ней позже. И вот удивительная вещь – «параллельное мышление»! Через несколько лет они сделали то же самое, что и я. Коллеги подшучивали, что теперь есть все основания обвинить меня в том, что я передал им нашу технологию. Кто знает, и такое было бы не исключено, если бы времена Сталина и Берии не кончились… До 53-го года режим был очень жесткий. Да и потом еще некоторое время старались любыми способами удерживать специалистов «за проволокой». Вы Чурина знали?

– Несколько раз мы с ним встречались, когда он был заместителем министра. Однажды я пытался убедить Александра Ивановича в том, что имеет смысл рассказать о получении урана-235 на Урале. Но он был категорически против!

– Он долго работал в системе Средмаша. В «мои» времена именно он был директором «Объекта». Жесткий был директор, но к теоретикам относился очень хорошо. Вскоре после объявления о деле врачей-вредителей он вызвал меня и моего коллегу и товарища Михаила Ханина и сказал, чтобы мы уехали в Свердловск сдавать кандидатские экзамены по языку и философии. «И не возвращайтесь, пока не сдадите», – добавил Чурин. Это было в январе 1953-го. В Свердловске мы столкнулись с большими трудностями. В Политехническом институте после длительных колебаний согласились наконец принять экзамены по философии, но только при условии, что в комиссии будет участвовать представитель обкома партии. Узнав, что мы сдали экзамены, Чурин сразу послал нас в длительную командировку в Москву, в частности для сдачи экзаменов по специальности. Вернулись мы в «Объект» в середине марта, после смерти Сталина и реабилитации врачей. Вспоминая те дни, я испытываю искренние чувства признательности Александру Ивановичу. После смерти Сталина все настолько резко изменилось, будто наступила совсем иная эпоха…

– Так и было!

– Это верно, но слишком уж резко все происходило. В феврале начальник отдела кадров проходил мимо, не замечая меня, а в марте он уже издалека раскланивался и был чрезвычайно любезным. Постоянно говорил мне: «ты – гордость нашего комбината» и так далее… Удивительно было наблюдать за метаморфозой, происходящей с такими людьми…

– Но Чурин ведь не изменился?!

– Нет. Чурин поразительно руководил комбинатом, не имея никакого физического образования. Он выслушивал разные мнения, принимал решение и дальше шел как таран. И оказывался исключительно эффективным при решении сложных проблем. По его рекомендации я начал преподавать в Политехническом институте. По субботам ездил в Свердловск, читал спецкурс. По памяти, конечно. Никаких записей вести было нельзя. И очень много специалистов, которым я читал лекции, сегодня работают на комбинате. Преподавал я три года, а в 1956-м Игорь Васильевич Курчатов забрал меня в Москву. Я начал работать в Институте атомной энергии. У меня уже была пара десятков научных работ, но все они были закрытыми. Можно было только писать о такой работе, к примеру, как «инвентарный номер 5634» или «номер 8734».

– Позже рассекретить их удалось?

– Нет. Да и особой необходимости в этом не было: коллеги-теоретики прекрасно знали, чем я занимался…

Из официальных материалов: «Рассматривая главные результаты, полученные Ю. М. Каганом, можно выделить целый ряд направлений его научной деятельности. Первое из них охватывает работы, приведшие к созданию современной кинетической теории газов с вращательными степенями свободы. Была построена общая теория явлений переноса во внешних полях. Эта теория индуцировала широкий круг экспериментальных исследований. Ее результаты, ставшие фактически классическими, вошли в монографии и учебники. Играющий принципиальную роль в теории новый вектор, составленный из векторов скорости и вращательного момента, получил в зарубежной литературе название „вектора Кагана“, а возникновение в потоке вращательной ориентации молекул – „поляризацией Кагана“.

Ю. А. Кагану принадлежит честь создания общей теории диффузионного разделения изотопов урана на пористых средах. Введенная им оригинальная идея замены пористой среды тяжелым газом с определенными рассеивающими свойствами позволила получить единое решение для всего диапазона давлений от кнудсеновского режима до гидродинамического. Одновременно им была развита гидродинамическая теория всего делительного элемента („делителя“) как целого. Результаты теории были эффективно использованы для нахождения параметров, обеспечивающих оптимальный режим работы газодиффузионного завода по разделению изотопов».

– Вы сказали, что вас «забрал в Москву» Курчатов. Но откуда он знал о вас?

– От Кикоина, который был заместителем Курчатова, и академика Сергея Львовича Соболева, который часто приезжал на «Объект». Я уже защитил кандидатскую диссертацию, и они предложили взять меня в докторантуру. Перевести меня с «Объекта» в Курчатовский институт, конечно же, было очень сложно, но не в тех случаях, когда об этом руководство просил сам Игорь Васильевич. В 1956 году я приехал сюда, и с тех пор вся моя научная судьба связана с этим институтом.

– Не знаю, как определить вашу судьбу, – наверное, единственным словом: «удивительная»?

– Что вы имеете в виду?

– Ваш путь в большую науку связан с Ландау, Кикоиным, Алиханяном, Курчатовым, другими выдающими учеными… Это везение или закономерность?