Черное и белое

Он лежал на кровати и не чувствовал никого беспокойства. Он столько раз видел смерть, он стольких сам убил, что еще одно убийство, пусть даже самого себя, почти не вызывало эмоций. Он жил, пока видел хоть какой-то смысл в жизни, пусть самый ничтожный. Но и он однажды должен был исчерпать себя.

Но ему не хотелось уходить прямо сейчас. Ему было спокойно и даже приятно лежать на широкой и мягкой кровати, смотреть в потолок. Впереди его ждала ночь. И он мог хорошо выспаться. Зачем пренебрегать такими удовольствиями.

И в этот момент раздался звонок его мобильного телефона. Он даже сначала не понял, откуда поступает этот звук. Его телефон не звонил уже давно по простой причине – звонить было некому. Он даже думал его выбросить, но почему-то до сих пор это не сделал.

Разговор продолжался не меньше часа. Он не знал, откуда этот человек так хорошо знает не только его биографию, но хорошо понимает его духовные терзания. Давно Кристофер ни с кем так не говорил, как с ним. Вернее, с этим мягким, благожелательным, спокойным голосом. И когда беседа завершилась, он снова ощутил сполна пульс жизни. И не стал дожидаться утра, а спустился вниз, отдал ключ от номера и сел в машину. И помчался по пустой в этот поздний час дороге. Больше ему было нечего делать в этом унылом, мертвом городке. Пусть он умирает, а вот он, Кристофер Рюль, снова ожил.

То событие случилось почти год назад. С тех пор благожелательный голос неоднократно звонил ему, подолгу говорил с ним, внушал определенные мысли, которые не только не вызвали в Кристофере отторжения, а наоборот, органично входили в него, как гвоздь в податливую доску.

Несколько раз ему давали какие-то задания, но они были для него пустяковые. Но он догадывался, что их единственная цель держать его в тонусе, не дать снова утонуть в болоте неопределенности, отчужденности от мира. И он был благодарен за эту ненавязчивую заботу. Он был слишком опытным человеком, чтобы не понимать, что его готовят к чему-то важному, к какой-то серьезной акции. А иначе стали бы эти люди ежемесячно переводить на его счет одну и туже вполне солидную сумму.

И вот этот день настал. Однажды к нему подошел неприметный человек и быстро сунул в руки конверт. Он сказал всего лишь одну фразу: «Прочтите в полном одиночестве» – и исчез.

Кристофер скрупулезно выполнил указание. Внимательно все прочитал, долго смотрел на фотографию человека. Не потому что хотел запомнить – память на лица у него была феноменальная, и оно уже надолго оттиснулась в его мозгу – его поразило само лицо. Что-то в нем было странное, необыкновенное. Он долго не могу понять. Потом решил, что более всего подходит слово отрешенность. Но совсем не та, что была у него в минуты хандры, а какая-то иная. Но дальше на эту тему он размышлять не стал, в конце концов, этот вопрос его не должен волновать. Его поручено дело, и он его выполнит.

А этот человек? Он задумался. Ему вдруг приоткрылся краешек некой реальности, смысл той задачи, что поставлена перед ним. Люди с такими лицами не должны жить, потому что они опасны. Кристофер давно убедился в том, что лица не даются случайно, они выражают по своему нечто главное, основополагающее, что несет каждый из живущих на этой гнусной планетке. А то, что нес этот мужчина, ему не понравилось с первого же взгляда…

Кристофер, как ему было велено, сжег бумаги, а сам направился покупать билет на рейс в Израиль. И вот уже машина мчит его в священный город Иерусалим.

Ему был забронирован номер в гостинице. Он бросил сумку, быстро пообедал в ресторане и вышел на улицу. Но город его не интересовал, ему глубоко наплевать на все его святые места. Не терпелось приступить к выполнению задания, он так соскучился по настоящему делу. А то, что оно сопряжено с великой целью, придавала ему совсем иной колорит. Он чувствовал свою сопричастность к великой задачи спасения мира. И это на корню могло уничтожить все сомнения, если бы они у него были.

Глава 5

Шапиро вернулся домой под вечер. Эльвира сразу заметила, что он не в лучшем настроении. Обычно, входя в квартиру, он улыбался, но на этот раз был необычно серьезен. Не говоря ни слова, прошел в комнату, сел за свой письменный стол. Он смотрел куда-то вдаль, его взгляд был абсолютно отрешенный. Таким взглядом смотрят на то, что невидимо обычному взору, подумала она.

Эльвира села рядом.

– Папа, что случилось?

Шапиро перевел взгляд не дочь. И она могла наблюдать, как возвращается взгляд отца в этот привычный мир из далеких и невидимых миров.

– Ничего особенного, – улыбнулся он. – Случилось то, к чему я давно был готов, и что представлялось мне абсолютно неизбежным. Мне предложили добровольно покинуть университет.

Эльвира похолодела. Она знала, что все к этому идет. И все же новость застала ее врасплох.

– Что же теперь будет? – растеряно проговорил она.

Отец удивленно посмотрел на нее.

– А что должно быть, ничего не будет. Вернее, буду писать книги. На самом деле, они надеются заставить меня покинуть страну. Этого они не дождутся. Это борьба не на жизнь, а на смерть. И с этим ничего не поделаешь.

– Но почему именно ты? – Эльвира давно хотела задать отцу этот вопрос, но решилась только сейчас.

– Не знаю, так предопределено. Кому что. Кому быть ортодоксом, кому бороться с ортодоксами. Вот, собственно, и весь ответ. Ты, как преподаватель истории, должна это ясно понимать. Это вечное противостояние.

Эльвира задумалась.

– Но, папа, если это противостояние вечное, тогда какой в нем смысл? Оно же ничем не кончится. И история как раз это и доказывает. Кто-то бросает вызов устоявшимся устоям, изредка побеждает. Но через некоторое время эти новые устои приобретают твердость новой ортодоксии. И если вдуматься, то по существу она ничем не отличается от старой. Если я права, то скажи, ради чего борьба? Ради чего ты борешься?

Шапиро покачал головой и снова улыбнулся.

– На этот вопрос у меня нет ответа.

– Как нет? – удивилась девушка.

– Очень просто, нет – это значит, нет.

– Но тогда я ничего не понимаю. Ты рискуешь всем, даже жизнью. Ведь эти люди способны на все, даже на самую крайность. – Она не решилась произнести слово «убийство».

Но он ее понял.

– Я бы даже сказал, что они всегда подсознательно сориентированы на убийство. Это вселенский закон: все несогласные должны быть уничтожены. И чем человек ортодоксальней, тем сильней в нем стремление уничтожать не согласных с ним. Если бы наши раввины получили бы безраздельную власть, все бы увидели, во что это вылилось бы. Однажды я понял, что нужно каким-то образом положить этому конец. Но только упаси боже пытаться распространить очередную доктрину о том, что не должно быть никаких доктрин. Уверяю, она будет ничуть не лучше.

– Но тогда каким способом ты хочешь противостоять им? Люди понимают в основном язык идей. И чем они проще, тем легче их осваивают. Разве не так?

Шапиро молча смотрел на дочь. Он думал о том, что он виноват перед ней. Его воспитание привело к тому, что с теми взглядами и воззрениями, что она усвоила, ей предстоит трудная жизнь. Даже женская ее судьба может сложиться не просто, где найти такого мужчину, который мог бы стать ее мужем? Увы, таких совсем немного.

– Да, ты права, – согласился Шапиро. – Именно точно такой же спор вел Симон с Христом. Но тот не поверил ему. Он пошел своим путем – и ты, как историк, должна отлично знать, каким получился кошмарным результат. Миллионы убитых, целая историческая эпоха оказалась заморожена в своем развитии. А это более тысячу лет. Да разве и сейчас лучше, сотни миллионов людей оглуплены, их мозги не в состоянии работать, так как забиты давно прогнившими идеями. И в этой ситуации вбрасывать новые идеи? Нет, это никак невозможно, с ними будут тоже самое, что с прежними. Их тоже заморозят, превратят в догмы. Когда-то это надо остановить.

– Но как, я не понимаю. – В голосе Эльвиры прозвучала грусть.

– Это все будет продолжаться очень долго. Мы только в самом начале. Даже трудно себе представить, где этот конец. Но тебя не должно это отпугивать. Меня никогда не смущал тот факт, что я всегда понимал, что никакого результата не достигну. Это было бы слишком невероятно. Но и оставлять без ответа то, что я видел, не мог. Поэтому я и создал это общество. И ничуть не жалею. Оно дало мне надежду, что не все так ужасно в мире, что происходит конденсация зачатков нового мышления.

– Всего несколько человек из нескольких миллиардов, живущих на земле.

– Не думаю, что я сумел охватить всех, – улыбнулся Шапиро. – Но я исходил из того, что несколько человек – это все же лучше, чем их полное отсутствие. Сегодня несколько, завтра сто, а послезавтра – десятки тысяч. Да и не в количестве суть.

– А в чем же?

Шапиро вздохнул.

– Понимаешь, мне казалось, что передо мной поставлена задача. И я ее должен выполнить. Это ощущение пронзило меня еще тогда, когда я нашел тот свиток. Ведь то, что эта миссия выпала мне, было не случайно. И потом оно только укреплялось. И когда я думал об этом, у меня возникало глубокое понимание своей преемственности; я продолжаю дело Симона-волхва. Степень человеческого заблуждения такова, что оно грозит когда-нибудь уничтожить нашу цивилизацию. Мы сейчас накопили столько могущества, что нам вполне это по силам. Во времена Симона, даже ошибки Христа и других пророков, священников приводили только к локальным катастрофам. А сегодня это может стать финалом. И кто-то обязан этому противостоять. – Шапиро о чем-то задумался. Эльвира, затаив дыхание, следила за отцом. – Видишь ли, иногда мне кажется, что я совершил ошибку. Мы чересчур тихо себя вели, стараясь особенно не привлекать внимание. Да, разумеется, мы писали статьи книги, выступали с лекциями. Иногда они имели довольно сильный резонанс. Но этого явно не достаточно. Ты права в том, что нам по большому счету ничего не удалось сдвинуть. Да мы по-настоящему и не пытались. Во многом это была игра для самих себя. В каждом из нас существовало стремление к самооправданию, вот мы и пытались закрыть эту брешь. Уж больно тяжело смотреть на то, что происходит вокруг. Нежелание людей пересматривать свои убеждения, отрываться от привычных мыслей, удручает. В этом есть что-то безнадежное. Мы считаем себя разумными существами. Но в чем проявляется наш разум? Без конца повторять одно и то же. Нет, разум это совсем другое.

– Что же?

Шапиро вздохнул.

– Мы обязательно поговорим с тобой об этом. Как жаль, что я раньше старался в наших разговорах избегать таких тем.

– Но почему, папа?

Шапиро ответил не сразу.

– Я не хотел тебя смущать. Ты и так многое слышала, многое знаешь из того, что не всем следует знать. Не все знания, как и не все лекарства полезны, все зависит от человека. Одному лекарство помогает, а другому тот же самый препарат наносит лишь вред. Но теперь мне кажется, что ты созрела для этих мыслей. Другое дело, нужны ли они тебе? Они изменят твою жизнь кардинально. Я этого боюсь.

– Это моя жизнь, мне решать.

– Разумеется. Но мое влияние на нее может оказаться слишком сильным и пагубным. Кто может знать о своем предназначении?