Плыл по морю хариус

Там веет ветер-суховей,
пески пуржат метелями,
там задохнулся воробей,
хоть был и не с похмелья он.

Там даже ночью вся земля
паяльной дышит лампою,
и липнет к носу простыня,
как будто черти лапают.

А днем – потничка, пупыри,
не буду даже выше гнуть.
Сотрёшь все тело, хоть ори,
и шаг шагнуть – не вышагнуть.

А счастье – ты поленом лёг,
берёсту-кожу солнцем бьет.
Сгорел, потух, как уголёк,
остался лишь один хребёт.

Ползёт, бывает, раз иной,
тарантул ли, фурункул ли,
тут схоронишься за женой,
кричишь: – Ату его! Коли!

И ведь возьмёт и уколёт,
истопчет до убитости.
Как птицу видно по полёт,
так жён – по ядовитости.

А знаменитый Краснодыр?
Базарная провинция!
Дельцам там нужен Мойдодыр,
отмыть – и всех в милицию.

Однако я люблю Тамань,
там радостно и боязно,
там даже чайки сквозь туман
кричат, как из-под поезда.

И есть Азовский водоем,
так море называется,
неплохо там, когда вдвоём
вам с кем-нибудь купается.

Чем привлекателен Сенной?
Что сена нет ни грамма там –
сгорает всё уже весной,
а почтальон – неграмотный.

Там в Керчь за харчем ездят все,
в Темрюк за пивом тянутся,
а пиво, как моча в росе,
нисколько мне не глянется.

И вот в такую тундру я
опять поехать вынужден,
я на крючке жены, друзья,
как ёрш из лунки выужен.

Перенесу, переживу
я все лишенья, тяготы,
вернусь – увижу наяву
смородинные ягоды.

Я за супругой хоть на дно,
меня взять удалося ей.
Не говорите ей одно –
Я еду с удовольствием.

Пуд Стаса

Плач-романс

Ну, зачем же ты, Стас, похудел?
Всю еду позабыл-позабросил.
Девять дней ты не пил и не ел –
от себя оторвал пуд и сбросил.

Этот пуд мы любили в тебе,
любовались на суше и в бане.
Ты нас счастья лишил – похудел,
ты в глаза нас и в сердце поранил.

Этот маленький Стасиков пуд
над другими витает, как примус,
а над Стасом витает капут,
худоба, облысенье и климакс.

Стас казак был, теперь он казах,
пуд украл всё святое из Стаса.
Где ты, хитрая мудрость в глазах,
где красивая линия таза?

Где упругие плечи и грудь?
Не найти даже с трёх их попыток.
Стас примерно такой как-нибудь
по Дахау гулял после пыток.

Лишь живот сохранил свой овал,