Новые русские бесы

– Мы тогда работали с Валерой Золотухой, мы с ним уже «Макарова» сделали, и он мне в двух словах рассказал эту историю: возвращается из Афганистана, из плена, парень по фамилии Иванов, по имени Коля и все бы хорошо, но он там, в плену, принял Ислам. Я сказал: «Хорошо, давай будем делать». Меня вдруг «пробило», я словно увидел всю картину. И Валера написал сценарий.

Но, вообще-то, у меня по-разному это происходит. У меня была замечательная картина, она, к сожалению, вышла, когда развалился СССР, и затерялась в межвременье. Она называлась «Рой», по роману замечательного писателя Сергея Алексеева. А идея возникла так: я летел в самолете к родителям, вижу – кто-то забыл журнал, я его взял и прочитал историю о том, как собака, дог, ползет к ослепленному медведю и лижет ему глаза. Потом связался с автором, и родилась картина. Очень по-разному бывает. По большей части – это просто стечение обстоятельств. Но это только на первый взгляд. На самом деле, ты всегда куда-то идешь. И если идешь по правильной дороге, попадаются правильные деревья, на них живут правильные пчелы, у которых находишь правильный мед. А если не туда свернул, то никакого меда нет. Внешне выглядит как случайность, но на самом деле… Есть такое замечательное выражение: кто верит в случайность, тот не верит в Бога.

– Есть такой режиссер, Владимир Иванович Хотиненко. Кто он? Что он за человек?

– Сложный вопрос, очень сложный. Я родился на Алтае, в маленьком степном городке Славгороде. У меня многое из детства в голове отпечаталось, но особенно помню один день: ранняя осень, дождичек мелкий, гулять никто не вышел. И вот я сижу под забором, мокрый забор такой, с зеленью… Мог бы домой пойти, но сижу. Смотрю на огороды, домишки, и мне одновременно тоскливо, одиноко и очень хорошо. Так тоскливо и так хорошо!.. Я тогда не читал Чехова, не знал «Трех сестер», но точно помню, в голове звучало: в Москву! в Москву! И поэтическое чувство, зародившееся тогда, по-прежнему живет. Это замес: одновременно и плохо, и хорошо. И весь смысл мироздания в такие минуты не понимаешь даже, а как-то вдруг ощущаешь. Что-то такое до сих пор во мне есть, я все еще тот мальчишка под забором. И еще столько хочется почувствовать, узнать, подготовиться, чтобы потом куда-то туда…

2005 г.

В верующих людей труднее поселить зло

(Интервью В.И. Хотиненко для интернет-издания «православие. ru». Журналист Игорь Зыбин)

Фильм «Поп» повествует о скорбях, радостях и повседневной жизни скромного сельского батюшки, который во время Великой Отечественной Войны окормлял православных верующих на оккупированных немцами территориях. О том, как шла работа над проектом, какое значение фильм приобрел для его создателей, рассказывает режиссер фильма «Поп» Владимир Иванович Хотиненко.

– Владимир Иванович, как случилось, что вы обратили внимание на роман «Поп» Александра Сегеня?

– Это было достаточно давно. Я совершенно случайно, хотя случайностей не бывает (тот, кто верит в случай, как правило, не верит в Бога), встретился с М. Швыдким, бывшим в ту пору министром культуры. Он сказал, что у него есть тема, которая может меня заинтересовать. И в двух словах рассказал мне историю Псковской миссии, о которой я не слышал ни-че-го. При этом он упомянул, что в этой миссии работал отец патриарха Алексия II. Меня эта история очень сильно «зацепила». Во-первых, потому что это совершенно неизвестная большинству страница Великой Отечественной войны. Драма невероятная. Тема тоже невероятно сложная, потому что это история священников, которые на оккупированной территории Псковской области организовали миссию – ее главой был владыка Сергий (Воскресенский) – и стали исполнять свой священнический и человеческий долг, что (и это совершенно естественно) вызывало, как минимум, двойственную реакцию. Ведь для кого-то они стали предателями… Ведь немцы поначалу помогали открывать церкви, восстанавливать их из клубов и складов. Кстати, это происходило не только в Пскове, а во многих других местах тоже. Я, когда занялся изучением этого материала, узнал много интересного: бывало, люди сами отыскивали какого-нибудь старого батюшку, который уже давно был на покое, приводили его в восстанавливаемый храм, и церковь оживала.

Ведь у этих людей на оккупированной территории, которые оказались фактически брошенными – а их было, по разным данным, от 50 до 70 миллионов человек, единственная опора, которая могла их поддержать, была в Боге и Церкви, где они могли быть рядом, вместе помолиться и укрепиться в окружавшем их неведении, в ожидании лучшего… Это нам сейчас легко рассуждать, а какого было им, когда они видели толпы пленных, бегущую армию? Это совсем другое ощущение! А, может, они думали: мало ли, вдруг это снова 300 лет «монголо-татарского ига»? Бог его знает!..

Меня эта история затронула тем, что не только священники были важны в ней, но и люди. Я вдруг понял, что об этих людях, о том, как они жили, у нас очень мало известно. Вот, например, какая-нибудь женщина, у которой на руках – тогда много было детишек – пятеро, да еще вдобавок старики родители. И что она должна была делать? Помирать? Или идти пахать, сеять хлеб? Да, немцы брали долю. Кстати, более щадяще, чем большевики.

Но когда у немцев ухудшилось положение на фронтах, они стали требовать от священников, чтобы те служили молебны во славу немецкой армии, хотя я не убежден, что они верили в силу нашей молитвы. Но я думаю, что, если кто из священников и совершал такие молебны, то эти батюшки наверняка лукавили, рассуждая: мол, ладно, отмолю этот грех, Бог с вами. А кто-то ведь отказывался. В частности, владыка Сергий (Воскресенский), на которого было устроено покушение – и он был убит.

Тут еще есть один момент, на который не все обращают внимание и на который нельзя закрывать глаза: может, благодаря этим процессам, которые происходили на оккупированной территории – конечно, не только им, но и им в том числе, – Сталин в 1943 году проявил инициативу, и был избран патриарх. А до этого в 1942 году праздновали Пасху, был ночной крестный ход в Москве.

– Но икону Божией Матери обносили по воздуху, на самолете, еще в 1941 году, до всякой миссии.

– Да, но, во всяком случае, миссия тоже имела значение… Когда на Псковщину пришла Красная армия, тех, кого немцы не арестовали, арестовали наши. Слава Богу, священников не расстреливали, а отправляли в лагеря, где они сидели долго, минимум по десять лет. Они выходили позже, чем другие наши политзаключенные. И вот эта трагедия людей, драма оказавшихся между молотом и наковальней, меня потрясла.

Но я тогда был занят другой картиной. И поскольку стало известно, что этой темой будет заниматься «Православная энциклопедия», с которой я уже до этого работал, сняв документальную картину «Паломничество в Вечный город», я попросил Сергея Леонидовича Кравца найти хорошего писателя, который бы смог подробно изучить материал и написать книгу. По книге уже можно было делать сценарий. У нас хороших драматургов, особенно умеющих работать с такой деликатной темой, почти нет. Эту тему предложили замечательному писателю Александру Сегеню. Мы с ним встретились, обговорили основные моменты будущей книги, характер главного героя. Как только я прочитал первую страницу рукописи написанного им романа – это был разговор с Мухой, – то сразу понял, что нам есть о чем говорить. Мы быстро нашли общий язык, вместе писали сценарий. Александр Сегень практически постоянно присутствовал на съемочной площадке, мы что-то придумывали по ходу, переделывали.

– А как рождался образ главного героя, образовывались сюжетные линии?

– Какие-то сюжетные линии появлялись из конкретных воспоминаний. Был священник, который оставил воспоминания. Но, в отличие от нашего главного героя, он не остался в России, а уехал и до конца своих дней жил в эмиграции, служа в Русской Зарубежной Церкви. Он оставил хорошие воспоминания, которые мы взяли за основу. Даже воспользовались его фамилией: у него была Ионов, а Сегень переделал в Ионин. Многое Александр Сегень и сам придумал, что-то я находил. Я перечитал уйму материала: хроники, записки, написанные как немцами, так и нашими. В частности, эпизод с мертвой коровой я нашел в простых человеческих воспоминаниях обычного немецкого солдата. В действительности все было намного страшней, чем показано в фильме.

– Сколько времени у вас ушло на изучение материала, его переработку и переосмысливание?

– Около года. Мы искали образ священника. Александр Сегень взял за основу образ своего духовника – замечательного священника. Он приходил к нам, когда мы работали над сценарием, дал нам пояс владыки Сергия – такой чудный расшитый священнический поясок. В фильме Сергей Маковецкий снимается подпоясанный этим поясом. Конечно, мы делали собирательный образ. Мы много смотрели материалов с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Манеру поведения Маковецкий в основном брал с него. Слава Богу, что сохранилось много записанных проповедей отца Иоанна, дающих представление о его манере говорить, о его голосе и прочем. Отец Иоанн по характеру показался нам очень нужным для образа нашего главного героя, особенно его близость к людям. Он фантастически непосредственно со всеми общался. И очень личностно, и очень спокойно, и очень ярко – какой-то невероятный замес.

Правда, мне сейчас передают (я сам в Интернет не залезаю), что многие критики считают нашего героя слишком положительным.

– Действительно, на первый взгляд главный герой фильма кажется идеальным человеком, совсем уж без изъянов.

– А знаете, я, когда впервые смотрел на отца Иоанна (Крестьянкина), не видел у него изъянов. И у других священников не видел изъянов. Вы, когда подходите к картинам Рафаэля, Леонардо да Винчи, ищете там изъяны? Это какой-то порок нашего века! Если раньше в красоте искали суть, то сейчас ищут в чем-то другом – вот это меня очень сильно смущает. И еще смущает, что показ нормального человека вызывает такую реакцию. Это неправильно по существу. Мерзости и так вокруг хватает, вы ее наберете где угодно: и в нашем кино, и в литературе. А нас интересовал вот такой персонаж, как наш отец Александр, именно вот такой. А что значит «без изъяна»? И что мы подразумеваем под изъяном? Нам что, надо было наделить его каким-нибудь пороком? Чтобы он втихую пил, что ли? Или, не дай Бог, еще чего-нибудь? Что подразумевается под изъяном?

А у нашего героя есть характер. Ведь когда он отказывается отпевать – а священник не имеет права этого делать, – он отказывается отпевать – и все!

К тому же проблема подобного главного героя существует во все века, и это самая сложная проблема! Это самая сложная задача! Федор Михайлович Достоевский мучился, когда писал «Идиота», искал подобных персонажей в мировой литературе (тогда кино не было). И оказалось, что есть только Дон Кихот – и все. Наш великий писатель говорил о своем князе Мышкине, что он смешной, трогательный, даже чудаковатый порой. Но при чем здесь изъяны?

– Тогда вас можно поздравить с тем, что вам удалось создать на экране такого героя, который, словно в зеркале, показывает обществу его истинное лицо.

– Конечно. Я именно так отношусь к своему фильму. И всякая скептическая реакция на фильм – это патологическая реакция, означающая, что человеку о себе пора подумать, прежде всего. Подумать о том, чего он хочет от этого мира, каким он должен предстать перед ним? Что, этот идеальный герой не переживает драму? Что, кому-то показалось, что исполняющий главную роль Сергей Маковецкий не переживает, когда вешают партизан? А сцена, когда его в конце фильма увозят после всех этих событий, – это смирение, то, к чему мы все должны стремиться. У нас бы мир идеальным был, если бы состоял из таких людей, как отец Александр, чего, к сожалению, не может быть.

Для меня это абсолютно принципиальная позиция: мне нужен был именно такой герой – как лакмусовая бумажка. И то время, в которое он мог существовать, как предлагаемая ситуация.

– Год – это достаточное время для того, чтобы досконально изучить историю Псковской миссии. Какие моменты вас заинтересовали более всего?

– Их много. Сразу стало ясно, что нельзя объять необъятное. Я понимал, что некоторым людям это все будет очень сложно воспринять. Например, история – неважно, легенда это или не легенда, – о том, как немцы спасли Иверскую икону Божией Матери. А есть и хроника, и фотографии. Это сложно понять. Может, они выдумали, а может, и нет, но ее спас из пожара немецкий солдат. И в это можно поверить, ведь они не все были животными и зверьми. Я сам читал нормальные, человеческие воспоминания немцев. Или вот, например, запомнилась фотография, где сидят священники и немецкие офицеры. Глядя на нее, я понимал, сколько она может вызвать разноречивых мнений. Еще мне было интересно то (хотя я об этом особенно не думал), что многие священники, пришедшие работать в Псковскую миссию, – кстати, не только они, но и бежавшие от большевиков эмигранты, – воспринимали немцев как освободителей. Может, закрывали глаза, может, лукавили перед самими собой, но им казалось тогда, что немцы могут освободить Россию, которую они любили не меньше нашего, очистить ее от «большевистской заразы». Еще для меня было очень важно – и это похоже на правду, – что если бы еще пару лет не было войны, то в России не осталось бы ни одного храма. Что это такое? Промысел Божий? И они так именно к этому и относились. А у них была миссия служить Богу и России, они не служили большевикам. Вот такая идея их жизни, и они считали, что все делали правильно.

Вот мы сейчас, такие умные, думаем, что они заблуждались. Для них это было не так, это очевидно. Это были их убеждения. И это были живые люди. И это была их драма. Да, были и такие, которые по слабости душевной служили немцам, просто испугавшись. Ведь есть такое заблуждение, что священник – это какой-то совсем необычный человек. Так думать неправильно. В идеале так и должно быть, но ведь священники – это такие же, как мы, люди, которые – по разным причинам – выбрали путь служения Богу. Одно дело, когда – я знаю такой случай – танкист горел в танке и, хотя был совершенно неверующим, попросил Бога сохранить ему жизнь и обещал Ему служить за это. И стал впоследствии священником. Это идеальный случай, хотя и у этого человека могут быть слабости, но это яркий пример выбора пути служения Богу. Но были и другие. Поэтому не стоит удивляться, что кто-то проявлял слабость.

Меня потрясла одна вещь: партизаны казнили одного священника, служившего немцам, что-то вырезав на его теле. Это чудовищно! Каким бы он ни был… Другие священники помогали партизанам. Действительность была многогранной и совершенно неоднозначной. Все зависело от конкретного священника.

– По большому счету, вы сняли фильм не о Псковской миссии, а о милосердии…

– Да, конечно, Псковская миссия – это повод. Так всегда должно быть, чтобы с помощью какого-то повода высказаться о чем-то более обширном и значимом.

– …и главный герой – это остров милосердия среди кошмара и жестокости войны.

– Вне всякого сомнения. А на съемках каждую секунду мы: я, Александр Сегень, Сергей Маковецкий – думали, как не свалиться в некую сусальность, в некий глянец, а максимально приблизиться к настоящей человеческой жизни. Мы постоянно об этом думали. Но мы не искали пороков в нем, нашем герое, просто шли другим путем, пытаясь сделать его живым человеком. И вроде бы своими словами даже это объяснили. Вот, в разговоре с прихожанином, который жалуется на свою жену, отец Александр говорит: мол, и мне иногда свою хочется прибить. В другом месте тоже в уста главного героя вложили фразу, расставляющую все по своим местам: «Что же такое получается: мы предателями будем?»

Мы не играем, не прищуриваемся, делая вид, что ничего не видим; не прячемся от этой правды. И помните, что отвечает владыка Сергий? «Народу нашему под немцем и так худо будет. Неужели мы его оставим без Божиего благословения?» Вроде бы на все ответили, расставили фигуры на доске жизни, показав, что вот к этому подходим вот так. Смотрите по этим правилам. Нет, наши критики как будто бы другое кино смотрели! Может, стереоочки не сняли после просмотра «Аватара»? Я не знаю, я не понимаю, отчего это. От черстводушия? Как можно не понять, что на таких людях, как отец Александр, все и держится?!

И вдруг – меня от этого чуть покоробило; наверное, и дальше будет коробить всю жизнь – я догадался: эти люди не верят в силу молитвы. Для них это все абстракция. Для них такое служение, которое показано на примере отца Александра, – это просто спасение личной жизни, и все. Хотя я глубоко убежден, что если бы не дети, отец Александр – и в тексте об этом прямо говорится, – он бы не боялся, потому что уже лагеря прошел. И когда его допрашивали НКВДешники, он сказал, что согласен с тем, чтоб всем было хорошо, но ничего не может сделать с тем, что молился за Родину. Поэтому люди, которые не верят в силу молитвы, не могут понять, что это такое. Совершенно. И самое чудовищное, что Сталин поверил в силу молитвы, а они не верят. Так что же это такое?

Другой вопрос, что не все верующие, что есть атеисты. На здоровье! Хорошо, тогда посмотрите на эту историю просто по-человечески. Пройди и проживи с отцом Александром эту гуманитарную историю. Один зритель мне написал, что, с его точки зрения, отец Александр выступает как социальный работник. Бог с тобой. Не веришь ты в Бога, посмотри на отца Александра как на «социального работника». Попробуйте и вы так, спасите пяток детей. Из Саласпилса. Спасите – и все простится вам.

– Другая тема, которую вы обозначили в фильме как важную, – это возрождение веры перед лицом смерти.

– Да, очень важной и принципиальной для нас была сцена, когда достают колокола и открывают роспись на куполе в храме. Я люблю эту сцену. Для кого-то она слишком пафосная, а кого-то раздражает так сильно, как будто окропили его святой водой. Прямо аж зашипело. А что такого? Что?

Я очень хорошо помню: когда настало время перестройки и стали показывать наши разрушающиеся храмы, сколько было стенаний после этих документальных фильмов. Сейчас мы показали, как люди восстановили храм в условиях войны, и это вызывает бесовскую реакцию. Это поразительно! Что-то не так «в Датском королевстве». А для меня это важно, и все. Я непоколебим, потому что крестился я тогда, когда нельзя было это делать – 30 лет тому назад. Слава Богу, я пережил разные времена. Но даже, получается, не хватает и этого милосердия. А что же нужно? Я понимаю, что нужно этой либеральной мысли: хорошо было бы, если бы у священника был какой-то порок, если бы он был пьяницей, а еще лучше, если он окажется педофилом. Вот тут бы проснулся живой-преживой интерес, о-го-го какой! Как это печально…

– Скажите, как вы искали актера на главную роль?

– Это было сложно. У нас были долгие пробы. Сергей Маковецкий – мой любимый актер, но по сценарию священник был постарше, более пожилой. Но моя жена Татьяна убеждала меня, чтобы я взял Сергея. В конце концов мы попробовали Сережу, и, слава Богу, все получилось. Тем более что уже была выбрана на главную женскую роль Нина Усатова. Она была сразу безусловным кандидатом и для меня, и для Сегеня. Странным образом мы начали с матушки. Хотя чего тут странного? Матушка – это такой мостик между несколько отдаленным от паствы священником и паствой. Священник хоть и является центром приходской жизни, все равно отдельный человек. Сколько я ни встречал священников, они абсолютно другие, чем остальные люди. Разных встречал, даже не очень красноречивых, слабых, но в вопросах веры они абсолютно другие. И это особенно заметно по глазам.

Я опасался, что Нина Усатова с Сережей Маковецким, выражаясь киношным языком, «не смонтируются в кадре». Оказалось, что мои опасения были абсолютно напрасны, и получилась совершенно замечательная пара.

– Вас не смущало, что примерно в то же время Сергей Маковецкий играл абсолютно противоположного персонажа в фильме «Чудо»?

– Там тоже не совсем простая роль. Я внимательно смотрел картину А. Прошкина и работу Маковецкого в ней. Он там не простой уполномоченный. И хотя в фильме это и не показано, но, может быть, он, этот уполномоченный, в отличие от всех остальных, и пришел потом к Богу. Уполномоченный ведь только исполнял свою непростую службу, исполнял мастерски свой долг. Может, он такой Савл своеобразный. Не исключаю, что я что-то себе выдумал, но сути это не меняет. Сережа играл характер намного сложнее, чем рядового уполномоченного-искусителя.

– Вам в жизни много встречалось таких священников, как главный герой вашего фильма?

– Их много, наверное, не может быть, но встречать приходилось. Я не хочу их поименно называть. Я встречал разных священников. Но я стараюсь, пусть и не всегда получается, придерживаться правила, взятого после того, как крестился: не осуждать священника, каким бы он ни был. Все 30 лет я старался этому следовать. Еще раз подчеркну: не всегда это получается, иногда испытываешь искушения и раздражение. Но в любом случае, это полезно для меня, потому что всякий раз получалось разглядеть священника. Всякий раз мне удавалось различать то, что позволяло считать этого человека настоящим священником. И меня радует, что я видел очень разных священников: и резких в суждениях, и чуть ли не погоняющих бабок крестом, по-разному общающихся с паствой, косноязычных, ярких, но за этим такая жизнь! У нас консультантом картины был игумен Кирилл (Коровин), настоятель храма Святой Троицы в Листах. Вот он очень яркий человек. И смиренный.