Любовь и войны полов

Так, что мне ничего не оставалось, как дружить со взрослыми друзьями моих родителей. Особенно, я выделял среди всех, Бекезиных – эта была невероятно интеллигентная, приятная во всех отношениях, почти светская чета, красивых внешне и внутренне, очень милых людей. В своей жизни я видел немало супружеских пар, но никогда не встречал той незаметной, но всегда присутствующей предупредительности, с какой всегда ухаживали, друг за другом, эти, сорокалетние уже, люди.

Глядя на них, вы понимали, что означает слово «такт». Мне они всегда казались счастливыми. Они прожили долгую жизнь – и до самой старости от них всегда исходил тихий свет их взаимной любви. Правда, однажды, мама, как-то, вскользь, заметила, что хозяйка не совсем равнодушна и к нашему папе, но наш папа стоил того…

Кроме всего прочего, у меня были свои причины восторгаться обоими. Во-первых, Иван Палыч, которого папа называл просто, Иваном, был директор ближайшего и самого большого в городе, универмага. И я часто бывал там, покупая игрушки или патроны к своим, пока ещё, игрушечным пистолетам, и иногда заходил в гости и к нему. Больше всего, в его магазине, мне нравился отдел тканей – там была такая приятная прозрачная дама из стекла, двигая которую, можно было наряжать красотку, в любую ткань. Также, там имелось и несколько автоматов, напоминавших особенно дорогое моему сердцу место: Москву, «Детский Мир»…

Почти всегда, Иван Палыч уделял мне внимание, угощая в кабинете чаем с печеньем и лимоном. С ним я был наиболее дружен – мы часто ездили вместе с ним на наши охоты и рыбалки, так, что отношения меж нами были почти приятельские.

Почти, на равных, хотя иногда он и отказывался участвовать в моих совсем уж отчаянных, предприятиях. А вот жена его – Антонина Ивановна, была, мало того, что собою чудо, как хороша, так всегда ещё и бывала – а со мной особенно – очень нежной и ласковой. И я её очень любил. Пожалуй, что, где-то, быть может, что даже и больше, чем маму…

Я и сейчас молюсь за всех них и уверен, что только ласка больше всего и развивает каждого человека. Особенно, его интеллект. Больше того, именно это качество и чувствуют лучше всего, в мужчине, и все остальные женщины. И именно по потребности в ней, и тянутся, и сходятся друг с другом, потом, уже и все люди…

К тому же, она стряпала совершенно умопомрачительные лимонные кексы с орехами. В-третьих, у них был громадный «Телефункен», способный отстроиться от любой глушилки. Так, что на нём, можно было, довольно чисто, слушать джаз, а то и сами вражьи голоса в громадном, растягивавшемся в кровать, зелёном плюшевом кресле…

В-четвёртых, и это главное, жили они не в отдельном доме-острове с постройками, цветниками и садом, как мы, а в самом настоящем старинном купеческом доме, где, кроме них, имелось ещё 7 квартир и жизнь там била ключом. Там, было много разных детей, с которыми я быстро сдружился, придумав местную сногшибательную забаву – драться в темноте коридоров придверными ковриками. Это, доложу я вам, фантастика! С тех пор, я занимался, практически, всеми видами спорта, да и сам повидал немало экзотических. В Японии, например, соревнование (или это была национальная забава?), прыжки голышом с крыш в сугробы – вариант: голышом на велосипеде с мостков в озеро. Как?!.

Неплохо, конечно, но не идёт, ни в какое сравнение с битвой дверными ковриками в абсолютной темноте. Это, вообще, что-то!.. До сих пор вспоминаю с упоением, что и говорить. Это вам не ракетой на кортах махать!..

Понемногу, я подружился со всеми обитателями этого большого дома, и запросто гостил уже и не у папиных друзей, а у их соседей, живя и роясь в их журналах и книгах, где обнаруживал немало интересного. У Бекезиных, я и встретил свою первую родственную душу, которую давно безотчётно искал. Это был племянник хозяйки из Чимкента. У него умерла мать, и он часто гостил у тётки, заменившей ему её. Это был веснушчатый, тихий, немного грустный мальчик, в котором было что-то от Пьеро, стоически выносивший любые мои фантазии. Он беспрекословно соглашался играть во все игры, какие бы я ему ни предлагал, которых я знал десятки.

За его скромность, дружелюбие и всегдашнюю услужливость, я его очень любил. И всегда, когда родители приглашали меня в гости к Бекезиным, интересовался – гостит ли у них Валерик – так звали моего задушевного друга.

Соседские мальчишки мне были не интересны – они были грубы, задиристы и примитивны. Я играл с ними в футбол и теннис, рыбачил, ходил по грибы и ягоды, менялся книгами, дрался, лазил по садам, катался на лодках, выпиливал лобзиком, делал фотографии, ракеты и приёмники, но разговоров по душам у нас не получалось – мы были для этого слишком разными…

Неожиданно, как-то, на катке, я нашёл себе ещё одного друга. Правда, он был старше меня лет на 6–7, но на наших отношениях это никак не отражалось – в них я всегда оставался лидером, и он это признавал. Я видел многое и разное, но никто и никогда не обращался ко мне с такой предупредительностью, нежностью и деликатностью, как он. Я побывал у него в гостях и пригласил к себе, представив родителям. Их такая дружба не то чтобы насторожила, но показалась странной, и они за ней внимательно наблюдали, но она так и осталась для них непонятной. Со временем они поуспокоились, не видя дурного.

Мама, правда, как-то, поинтересовалась, почему он выбрал в приятели меня, на что тот ответил, что ему со мной «безумно интересно», хотя возможно, ответ был не полон. Я догадывался, что этот странный – очень вежливый, мягкий, деликатный и чем-то, притягательный молодой человек, жил лишь одной идеей. Идеей свержения ненавистной ему советской власти. Я не знаю, где и как именно пересеклись его с ней пути, но более духовного, и возвышенного борца с коммунистическим режимом, я в своей жизни, не встречал.

Но почему он выбрал в приятели сына партийного бонзы, так и осталось для меня загадкой. Украсть меня?! Тогда это не практиковалось. Была ли у него какая-то организация или это был фанатик-одиночка, этого я тоже, никогда не узнал, однако, он спокойно и планомерно готовился к моменту, когда режиму «потребуется противопоставить волю и умение каждого»…

Я тоже был не в восторге от советской власти, особенно от её школ, и был не против, освободить народ ещё и от них. Хотя мои планы не простирались столь далеко, ограничиваясь побегом из ужасной страны на собственной подводной лодке, проект которой у меня имелся, и который я периодически обсуждал с преподавателем черчения. Маршрут был также давно известен – конечной его точкой являлся остров Пинос, где ещё с позапрошлых веков меня дожидалось запрятанное там пиратами золото. Я знал, что прятали они его в пушках, жерла которых, заклёпывали. Пару таких пушечек я и рассчитывал там раздобыть…

Теоретической основой его движения, являлась полная библиотека военных приключений. Точнее, героический ряд майоров от Пронина до Вихря, а практическую базу составляли все виды связи и вооружений, которые «когда-нибудь, могли и понадобиться».

Я горжусь, что внёс скромный вклад в дело окончательного разгрома марксизма-ленинизма на просторах нашей Родины. Я пожертвовал на общее дело:

а. свою, абсолютно новую военную рацию в УКВ диапазоне,

б. обойму с 10 патронами от любимого «Парабеллума»,

в. полную обойму от отцовского браунинга,

в. несколько пачек патронов калибра 5.6 мм.,

г. один из своих трёхгранных штыков

Думаю, что это и сыграло, в конце концов, решающую роль – режим держиморд, рухнул! Однако, необходимо признать, что с мужской частью населения этого славного места, мне, всё-таки, не очень везло…

Но, как, всё-таки, интересно устроена эта жизнь! Каким-то, чутьём взрослые ребята часто выбирали поверенным, именно меня, когда речь шла о их сердечных делах. Более опытного консультанта, нельзя было себе просто и представить – так как, я, можно сказать, постоянно, находился в состоянии перманентной влюблённости…

Время, когда я не был влюблён, я считаю напрасно прожитым в своей жизни. Пожалуй, я был влюблён всегда. И всегда со мною была рядом она – моя Принцесса. Впервые это случилось в детском саду, но это был мезальянс – она оказалась старше меня на 14 лет! Классическая роковая любовь – я был ещё в младшей группе, где мы сидели на горшках, а она уже работала там воспитателем. Здесь, видимо, и сыграло роль то, что я рос среди взрослых: меня и тянуло уже к взрослым, созревшим девушкам…

Перед сном (особенно если мама считала, что я простыл, делала мне горчичные ножные ванны и укладывала на стулья спиной к тёплой печи), я воображал в деталях все наши будущие с ней отношения. В основном это были мои самые изысканные и утончённые, интимные нежности и ласки. На практике же, наши отношения ограничивались тем, что только мне позволялось играть новым громадным конструктором, подходить к которому больше никому не разрешали. Мы даже не целовались!..

Следующая моя пассия была также намного старше меня. Она работала пионервожатой в летнем лагере на «Столбах», куда меня сдали в то лето. Она так мило краснела, когда мы спрашивали её, что такое «ягодицы», показывая пальчиком на свой низ спины, что мы спрашивали её об этом не раз. Наконец, во втором классе мне, по настоящему, повезло – меня перевели в другую школу и всё первое полугодие я ни разу не видел свою учительницу – так, до сих пор, и не знаю, кто бы это, мог там быть?! Всё это время я просидел спиной к доске, так как позади меня оказались две очаровательных девчушки…

Быстро расшифровав ситуацию, мама срочно перевела меня к себе, исполнив высказанное мной пожелание, посадить с девочкой, на которую я ей укажу. Однако, моя избранница оказалась столь образцовой, что мне стало с ней скучно. Не исключено, что бедняжка просто боялась ударить в грязь лицом перед сыном обожаемой учительницы…

И только, когда мы уже переехали в глубинку – к папиным папуасам, уже в третьем классе – я и встретил, наконец, свою несравненную красавицу. Это была Мальвина из «Золотого Ключика»! Она жила через дом и иногда оказывала мне мелкие знаки внимания, швыряя в наши ворота половинками кирпичей, когда ей случалось проходить мимо…

Я понял, что достал красавицу всерьёз – этакая зловредная и выпендрюжная, столичная штучка! Её большая ласковая мама относилась ко мне очень нежно и, как могла, старалась сгладить провинциальную невоспитанность дочери, усердно зазывая меня «поиграть» и «на чай». Но окончательно лёд сломан не был, несмотря на то, что однажды мы вместе провели целый день у нашей общей приятельницы в саду, где собирали цветы, плели венки, играли со щенком и слушали чтение вслух.

Но она так отчаянно стеснялась, так краснела, надувая свои губки, что капризничала и воображала, ещё даже и больше обычного. Хотя поводов для встреч хватало – наши братья учились в одном институте. Они вместе хохмили, рыбачили и вообще дружили, но из-за её невоспитанности, отношения с прекрасной дикаркой, никак не вытанцовывались. Она всё время краснела, дёргалась, злилась и надувалась пузырём, хотя и мама её, тоже от меня не отставала…

Но даже и при всей, так сказать, моей всегдашней любвеобильности, грубые проблемы пола меня тогда не интересовали – я удовлетворялся только духовными переживаниями. Тем, что всегда присутствовало в нашей семье – нежным обожанием, чуткой привязанностью и общей деликатностью чувств. Я хотел обожать и быть обожаемым! Но, как раз в то время, я впервые подвергся коллективному ухаживанию. Ни с того, ни с сего, две подружки из 3-го «Б» взяли за правило оставаться со мной после уроков(?!)

Мы довольно мило беседовали, но этим всё и ограничилось – что вместе, что врозь, они были мне абсолютно не интересны – ужасно примитивные. Хотя и чувственные…

Скоро эти встречи прекратились, но я так и не понял, что им, собственно, было от меня нужно. Позднее – класса с пятого – когда я стал получать уже более-менее постоянные предложения и заверения в дружбе (часто, почему-то, без обратного адреса), я, иногда, размышлял о том, что толкает людей на признания в любви, когда они не уверены в ответе. Особенно умных и симпатичных девочек. Хотя, лично мне, всегда больше нравились дуры…

Что любопытно – ко мне всегда тянулись ребята намного старше меня. Причём без малейших претензий на лидерство. Вот именно эти – самые грубые проблемы пола – и волновали тогда одного из моих приятелей, который уже водил мотоцикл отца, носил зимой галстук, а летом соломенную шляпу и ухаживал за девушками с помощью тщательно подобранных букетов цветов, условный язык которых, он хорошо знал.

Он прочёл «Декамерон», «Записки фрейлины», «Луку Мудищева» и массу другой полезной литературы, но так и не знал, как приступить к делу практически. Словом, жизнь вокруг меня бурлила, ещё как, я всё ещё не мог, не то, чтобы выбрать любимое занятие, а даже и найти себе друга по душе, чувствуя себя Робинзоном без Пятницы на обитаемом острове. Но одно я решил, уже определённо – я буду изучать всех этих, таких интересных мне человеков. И, конечно же, буду очень их любить. Во что бы-то, ни стало…

Глава 2. Лаборатория

«Мы смотрели вдаль потому, чтостояли на плечах гигантов!..»

Разумеется, моя любвеобильность и открытость любви, были не столько чертами характера, сколько фирменным знаком нашей семьи. Она была самым мощным генератором, который я когда-либо видел: генератором абсолютной и всепоглощающей, всеобщей – тотальной любви. Она-то, и стала моей первой лабораторией по изучению человеческих судеб, коллизий и отношений. В ней оказались сосредоточенными все виденные мною, когда-либо, семьи. В ней одной, заключался тогда для меня, весь этот огромный, манящий и блистающий мир…

Но, приступая к этой центральной, и обоюдоострой, для меня, теме, я испытываю гигантское затруднение. Где найти понятия, чтобы описать сам способ и нерв того нашего существования? Ибо то, какие мы были, и как жили, не укладывается в привычные представления о семье. Наверное, были и ещё, где-то, такие семьи. Даже, наверняка. Не знаю. Но только наша, наконец, получила и своего певца…

Очень рано я понял, что меня окружают, сплошь, лишь люди незаурядные. Каюсь, причину этого явления я не сразу и осознал – понадобились годы, чтобы уразуметь, что подобных семей нет потому, что и людей таких в природе, больше не существует. Выпуск их прекращён…

Но если я, иногда, и думаю об этом, то лишь, как их не существует – их не существует «уже», или их не существует «ещё»?! И ни о чём, в своей жизни, так не жалею, что не успел всласть насладиться тогда своими родными. Не сразу осмыслил их интеллект, таланты и уникальность. Тогда мне казалось, что и все остальные люди на Земле, точно такие же. Такие же, как и они. Что все люди одинаковы. Наверное, поэтому я всегда так поражался, сталкиваясь с чужой жадностью, мелочностью и хитростью. Они казались мне сродни инфекции – какой-нибудь, бубонной чуме.

Мне представлялось, что такими были лишь злодеи в сказках, да и те очень давно, а в жизни – я был в этом уверен – никто уже и не помнил этих отвратительных человеческих черт…

Да и не я один, застывал тогда в изумлении над тем, что называлось «нашей семьёй». Всех наших знакомых тоже всегда поражало, откуда это мы такие – ни на других, ни, друг на друга, совсем не похожие. Да, все мы были тогда очень и очень разными…

Собственно, и само название-то, «семья», не совсем и подходит к тому нашему сборищу – может быть, даже, что и не подходит вовсе. Я бы назвал её, скорее, человеческой галактикой. Настолько каждый был в ней самостоятелен и сам подобен Солнцу, вокруг которого вращались свои планеты. Так, он был ярок. И каждый в ней, был беспредельно обожаем остальными, и горячо ими любим. Каждым из нас все остальные, втайне восторгались, считая его своей гордостью, сокровищем и уникумом. И было за что…

Впоследствии, я часто думал над тем, как именно, нашей маме удалось создать, столь уникальную и так очаровавшую, тогда всех нас, эту свою невероятную парадигму любовно-семейного существования. Но так, ни до чего и не додумался. Да, и до сих пор, не могу понять, как именно, ей это тогда удалось. Да и одной, ли маме…

Потому, что внешне это была самая обычная иерархическая пирамида, основанием которой являлись мы – четвёрка детей. Считалось, что на нашем уровне существуют свои дисциплина и иерархия, так как формально, здесь главенствовала старшая сестра, человек невероятной начитанности, самодисциплины, проницательности и ума. Она, как и полагалось первенцу, была всем в папу. Всесторонне одарённая, она, как никто из нас, отличалась настойчивостью, старательностью и обязательностью. Вероятно, это и был первый плод маминой педагогики будущего – эталон человека идеального…

У неё был, лишь один, известный мне недостаток – она единственная из всех нас, брала учебники в руки.

Но даже и этого ей казалось мало, и она постоянно канючила, изводя других, что ничего не знает. Её дразнили, над ней потешались. Училась она на одни пятёрки – знания её были абсолютны. Поступая в московский институт, она вызывающе отказалась от четвёрки, настаивая, что знает всё «на отлично». Преподаватель, раздосадованный упорством провинциалки, посадил её рядом, предложив отвечать все вопросы, на которые не ответили другие и уже через час, он был вынужден поставить ей «отлично».