Оценить:
 Рейтинг: 0

Сожженная рукопись

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 ... 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
13 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Едим, да каждый раз на удивленье: верещага, то кулага, повалиха, то толча. Проста да вкусная еда. А на верхосытку у мамы стары есть и сладеньки парёнки.

Сама мама стара не ела с нами, а «толькё» доедала: в паужну – утрешно, вечером – что осталось от дня. А утре ишо не наробилась, не промялась. И когда она спала, тоже никто не видел. «Легла полежать, без закутки уснула».

Как говорят в деревне – язык у неё не «прикрытый».

«Мама стара, а как это бычка подкладывают?»

«Еиса обрезают».

«Где это моя аракчинка?»

«Да вон, под жопой у Любки».

С глазами неладно – «тряпису с робячьим ссесом приложи». А от другой болести надо было «толстосери» на драть. Работы по хозяйству хватало. А ишо говорили, что баба Марфа всё умеет. И робёночка принимать, и от лихорадки вылечивать: «Как зачнёт трясти, лихорадить знобить – в пролубь с головой окунись и вылезешь здоровенькой».

А ишо баба Марфа робила в промогороде. Я отправлялся с ней в лесочек «зарабливать» трудодни. Густые заросли тальника тянулись по низинам, вдоль реки. Острым ножиком она срезала вицы. Затем, поплевав в ладони, впрягалась в тележку, и её босые ноги шагали по любой траве. Сняв сандалии, я тоже попытался ступать на скошенную траву, но тут же поднял ногу. Травинки, словно палки, зло кололи. «Городским надо в обувке ходить», – поучала меня бабушка.

По дороге у нас случилось ещё одно происшествие. Я увидел змею, переползавшую через тропинку. Змея-медянка – это самая вредная гадюка, гадина, знал я, и наступил на неё, пытаясь раздавить. Но она издала истошный звук. Оказывается, змеи тоже говорят. Нога моя машинально отдернулась. Змея уползла. «От зла лучше отойти», – снова поучала меня бабушка.

Мама стара сноровисто напластала веток и стала носить их к тележке. Я ей подсоблял.

«Всё враз не подымай, помаленьку больше унесёшь, – поучала она меня. – Вот и в жизни так жо, не хапай».

Мы навалили полную тележку и отправились обратно. На угоре я подсоблял ей, тянул, идя рядом с ней.

«Вот и довезли, заробили полтрудодня», – похвалила меня бабушка.

«А где твой пинжак?» – остудила мою радость подошедшая сзади моя мама. Я со страхом понял, что где-то оставил свой моряцкий бушлатик, блестящие пуговки с якорями. Казалось, беда непоправима. Но моя добрая мама стара во время заступилась за меня. «Завтре найдём», – заверила она. Не верилось. Но деревня не город, тут все, как одна семья. Если кто и найдёт, так принесёт.

С утра мы «опеть» пошли за вицами, хоть и нужды в том ещё не настало. К радости и удивлению, пропажа нашлась. Мой «пинжак» лежал, где я его и оставил. Мы привезли ещё одну тележку виц. «Вот и слава Богу», – сказала бабушка, когда мы разгрузили свою поклажу. «Бога-то прославишь, дак все ладно будет», – снова поучала она меня. Я знал, Бога прославить, это значит надо сказать «Слава Богу».

Из нарезанных виц бабушка тут же во дворе плела пестери. По-городскому корзины, значит. Валандаться недосуг. Но выходило баско да ладно, и урок сполнен. Палочку учетчик в тетрадке поставит – трудодень будет. Огород, скотину держи – не запретят. Вот и весь с них прок.

Дядя Санутко (дядя Александр)

Кого полюбишь нежно в детстве —

Он будет в памяти всю жизнь.

Дядя Александр жил в Городке, работал пильщиком на пилораме. Он недавно женился. Приходил к нам только по воскресеньям. В этот раз мы с ним направились рыбу ловить. На задах огорода сели в лодку. Тут начиналась протока, которая втекала в реку. Дядя Санутко отталкивался вёслом от берегов, и лодка тихонечко плыла и плыла. И вот мы оказались в дремучем озере-болоте. По нему надо было проплыть, чтоб попасть к реке. Тут было темно и страшно, как в Гришки-ной сказке. Озерко по краям заросло камышом. А дальше высокие-высокие деревья сплелись ветвями так, что через них и птица не пролетит. Если верить сказке, тут жили и лешаки, и ведьмы, и водяные. Но это всё в сказке, на самом деле их не бывает. Только я так подумал, как кто-то заговорил по-человечески, нет-нет, да вздохнёт, да охнет. А из воды что-то невидимое выскочило, булькнуло, и круги пошли. Потом в другом месте. Я замер и прислушивался. А дядя Александр улыбнулся и закричал: «Ого, го, го, го, го, го!» И болото затихло. Он, видимо, их всех напугал. Я тоже знал, что ничего пугаться не надо, тогда они и не появятся.

Но вот и опять протока, вода быстрей пошла. А вот и река наша. У дяди Санутко тут место заветное было. Мы и приплыли туда. Он и мне удочку приладил. Но ждать надо, как поплавок дёрнется, и не робеть – рыбку из воды вытягивать. Вот поплавок дёрнулся и рыбка повисла на удочке дяди Санутко. Вот и у меня дёрнулся, я вытащил, но рыбки на крючке не было.

«Рано дёрнул, поспешил, но ничо, поднатореешь», – успокаивал он меня. Следующую рыбку мы вытащили вместе. Серебристые рыбки будто сами выпрыгивали из воды. А я больше смотрел, как он их вытягивает. По берегу бегал, из песка дома строил да в воде, где совсем мелко, бразгался. Незаметно время на рыбалке уходит. Солнышко к паужне в зенит поднялось. И мы уж почти ведро рыбок наловили. «Хватит на пирог, и на уху хорошую наберётся», – весело похвалил меня Санутко. И мы поплыли обратно. Болото теперь нас не страшило. Я тоже весело кричал: «Ого, го, го, го, гооо!»

Уху хлебали и все её хвалили. Я и Санутко, как рыбаки, сидели вместе.

А к утру, как все проснулись, мама стара вытащила большой пирог из печи. Макнула гусиные перья в молосное масло, помазала и закрыла его полотенцем, вышитым красным узором. «Пущай отдохнет», – сказала она. Наконец Санутко снял верхнюю корку. «Рыбки в очередь стоят», – заметил я. Все отчего-то засмеялись, стало весело.

Изба деревенская

В каждой избе деревенской,

Живёт домовая душа.

А однажды случилось так, будто я на всём белом свете один очутился. Все разошлись по работам, даже Любка в огороде копалась. И бычок Борька на другую полянку ушёл. Тихо стало, и дурить неохота. Я смотрел вокруг – на землю, на небо. И меня будто что-то разглядывало. Бродил, бродил бездумно и зашёл в избу. И она без людей не такая, будто живая, задумалась да говорит по-своему. Нет-нет, да что-то послышится. То тут, то там скрип, а то и дыхание. Дома, оказывается, тоже живут, своё дело делают. И старятся, как бабушки. А Матерь Божья с божницы смотрит добро и строго. «Давно, давно всё было, и будет, и не кончится», – говорит она без слов.

Но вдруг заскочила Любка, сохватала крендель из печи, жуётся, убежала вприпрыжку. Сбила мои думы, и изба затихла.

«Здесь будем жить», – решил я. Папке скажу – в бараке плохо. Я оглядел избу: хоть и мала она, всем места хватит. Вот тут в углу на шорном местечке папка чеботарить будет. Вот тут в пече табашникам отдушина есть. Лавка слева для гостей. На ней и можно прикорнуть-уснуть. Гришка как-то поздно пришёл, спал. А для дорогого гостя – место в красном углу. А зимой на печи мама стара говорит, что свои «стары кости греет». Жарко – на голбчик-придел катись. А на западёнку, говорят, пьяного валят. А летом на полу всем места немеряно. А нам на полатях лучше всех. Дури, никто не счувает. А мамке с папкой в сенях, просторно, не жарко.

А добро складывать кругом полок полно. Вон там конторка, а тут грядка, косинка, брови. Все нужные полки название имеют. Около печи рукомойник и рукотёрт вышитый висит, и мыло духовое мама стара для городских гостей выставила. В переднем углу полка-божница, на неё лампадку ставь. А зашёл в избу, лоб перекрести. Мама стара говорит, так ране было.

Тут и еды всегда много – в огороде само растёт. В магазин не ходи, очередей нет. А мёд – конфет слаще. Пчёлки сами приносят, только злить их не надо – жалятся. И люди все добрые – родня. А чтоб чисто в избе было, голик в уголке стоит. Мети да мети. «Ну что ж, – думал я, – скажу папке».

В гости к фронтовому товарищу по гражданской войне

Вспомним дни боевые,

На заре юных лет,

Все мы были лихие,

Вспомним тех, кого нет.

Отец в саманухе приладил в окошечке красное стекло, и мы там проявляли фотографии. Бумага белая лежит в ванночке в проявителе, и вдруг появляемся на ней все мы. Все улыбаются, одна Любка на всех фотокарточках получилась мутная. Папка говорит, это потому, что она на месте не сидит, вертится.

Листочки развесили сохнуть. Вот и всё, дело сделано. А пока мы ходили с папкой просто так. Тут места много. На задах огорода – как в лесу настоящем. И трава высокая, и деревья всякие и речка Переплюйка. В деревне везде хорошо.

«Папка, давай останемся жить здесь, в город не поедем».

Отец умел слушать, и даже соглашался. Но делал по-своему. На этот раз он помолчал, а потом, прижав меня к себе широкой ладонью, сказал:

«Пойдем-ка завтра в поход в Городок к товарищу моему, воевали вместе».

«Пойдём, папка, пойдём», – обрадовался я. Я любил войну, два раза кино «Чапаев» смотрел. Идём по деревне военным шагом, я и барабан взял. До городка три километра, но нам, красноармейцам, это пустяк. В центре села к красивому дому подкатила бричка, и оттуда выпрыгнул дядька. Он одет был как чапаевец, с наганом в кобуре, только шашки не хватало.

«Кто это?» – обрадовано спросил я. Но отец хмуро ответил: «Колупанов-подлец», и сплюнул. После мне доведётся узнать про эту противную фамилию. А пока мы прошли уже мост и шли по дамбе. Нас нагнал здоровенный конь, запряженный в телегу. Парень-извозчик сказал «тпруу», и лошадь остановилась. Ехать на телеге тряско, но весело. Конь перед угором разбегается, под горку упирается. «Умный, как человек», – подумал я. Вдали показался монастырь. Белый-белый, светился он на солнышке. А маковки храма покачивало. Папка сказал, что это травы воспаряются, воздух струится.

Внезапно на нас, как в атаку, выскочили цыганята. Их шатры раскинуты неподалёку. Они бежали за телегой, выплясывали, при этом кто-то и пел. Потом подбегали к телеге, протянув руки. Отец подставил им ладонь с мелочью. Они начали хватать, рассыпали. Один мальчишка задержался, чтобы собрать, остальные, не отставая, снова плясали и просили. Извозчик ударил коня хлыстиком, видимо хотел оторваться от преследования. Но конь не изменил своего хода. Встав в полный рост и матюгнувшись, извозчик занес, было хлыст. Но отец остановил, придержав его руку. «Не бей, не надо», – попросил он. Доехав до городка, отец подошёл к коню, потрепал, погладил его, приговаривая: «Серко, Серко».

«А как ты, папка, узнал его имя?» – удивился я. Отец, обычно шутливый, невесело ответил: «Серко наш был».

Я ещё не знал о нашей беде и позоре раскулачивания, но что-то в сознании начинало складываться.

В центре старинного Городка перед большими монастырскими вратами солнце особенно ярко светило, но не жарко, а хорошо. Мама стара сказала бы – благостно.

Теперь тут построен завод. Но много раз после бывал я здесь, на этом месте. Останавливался, замолкая, чувствовал, ушедшее время старины. Видимо, люди, предки наши, оставляли здесь добро своих душ. Они приходили сюда, мыслями говорили с вечным временем – Богом.
<< 1 ... 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
13 из 14