Лагерный пахан

– «Наган»?! – задумался Трофим. – Да нашел… На речке купался, на берег выхожу, смотрю, лежит под кустиком…

– Срок твой там, под кустиком лежит… – зловеще стрельнул взглядом Середец. И снова взялся за противогаз. – Откуда оружие? Последний раз спрашиваю…

Трофим с ужасом смотрел на орудие пытки. Сейчас начнется…

– Да говорю же, нашел…

Хочешь не хочешь, а надо терпеть. Нельзя сознаваться, нельзя припечатывать себя к убийству цехового фраера. Тогда точно каюк…

– Ну, смотри, мы хотели как лучше…

Середец словно бы нехотя поднялся, раскрыл в руках шлем-маску. Трофим плотно зажмурил глаза и плотно закусил губу… Зря менты думают, что его легко сломать. Он сделан из крепкой стали, потому легко гнется. Но не ломается…

Он уже мысленно распрощался с жизнью, когда сквозь раскрывшуюся трубку в легкие слабенькой струйкой потек спертый воздух. Его катастрофически не хватало, чтобы надышаться всласть. Изощренное издевательство – насыщать придушенного человека воздухом через фильтр противогаза… А потом трубку снова пережали…

* * *

В камере предварительного заключения было жарко и душно – настоящая парилка. Крохотное окошко, закрытое решетками и ресничками, спрятанная под потолком лампочка, теснота, вонь от параши, на грубо сколоченных нарах в расплывчатых разводах плавают чьи-то лица…

Мест свободных нет. Но Трофим и на полу может посидеть. Для него это сейчас за праздник. Да и ноги уже не держат, чтобы идти дальше. А камерная духота и вонь – это такой пустяк по сравнению с душегубкой, которую ему устроили опера… Если б только противогаз. Они устроили ему знакомство с Уголовно-процессуальным кодексом. Пытка есть такая, когда бьют толстенной книгой по голове. Эффект кувалды, а синяков нет. Мозги после такой процедуры в клейстер превращаются, чтобы снова загустели, время должно пройти…

Он обессиленно опустился прямо на ступеньки, оперся спиной о только что закрывшуюся дверь. Грудь высоко вздымается, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но ему в кайф. Закончились пытки, и какое счастье, что есть возможность перевести дух…

С потолка упала прохладная капля конденсированной влаги, плюхнулась на лоб, скатилась по носу на губу. «Мед-пиво пил, по усам текло…» – мелькнула в голове известная с детства фраза. Трофим слизнул каплю, блаженно улыбнулся. По усам текло и в рот попало… Пить охота, и вода совсем рядом – из трубы прямо в чашу стекает вода… Сейчас он наберется сил, поднимется, напьется вдоволь…

– Эй, черт, ты че там застрял? – как будто откуда-то издалека, словно через толстый слой ваты в ушах, донесся до него чей-то голос.

Трофим сжал кулаки, вернее, попытался это сделать. Слабина в руках, и ноги не держат. Плохо, очень плохо… Он согнул ноги в коленях, уложил на них руки, уронил на запястья голову, закрыл глаза. Надо сделать вид, что он ничего не услышал. Надо перетерпеть, выждать момент…

– Ты чо, оглох?

Трофим снова промолчал… Да, это проявление слабости, но ведь он действительно еле живой от пережитого.

– Севчик, да отстань ты от него, не видишь, каличный он…

Кто-то заступился за Трофима. Но сделано это не от широкой души, а от желания унизить его еще больше… Сначала чертом его обозвали, затем каличным. Видно, что бакланы это беспонтовые, только-только парашу нюхать начинают. Эти за базаром не следят, смердят словами, пока живы…

– Да пусть хоть деланый! Ко мне сейчас телка придет, а он на проходе развалился!

Кичится Севчик, изгаляется. Точно, баклан… Трофим не открывал глаз, чтобы не встретиться с ним взглядом. Силы уже возвращаются, закипающая в крови злость подгоняет их. Еще немного, и он будет в норме…

– А может, это и есть твоя телка?

И дружок его куражится не по-детски. Такой же дегенерат…

– Гюльчатай, в натуре!.. Эй, Гюльчатай, личико покажи!..

Но Трофим даже не шелохнулся. Послышался шорох сползающей с нар задницы; тяжелое дыхание, смрад давно немытого тела.

Севчик навис над Трофимом, несильно, сверху вниз ударил его кулаком по макушке. А кулак тяжеленный.

– Эй, ты чо, зачах, в натуре!

Трофим отнял голову от рук, открыл глаза, посмотрел на баклана… Литые, словно чугунные черты лица, объемный, как будто бронированный лоб, в глазах открытые емкости с тупой первобытной агрессией, мощные плечи, кулаки, что гири. На теле ни единой татуировки, еще не успел обзавестись. Значит, пряник, новичок. Влетел по первому разу, решил сразу рога выставить, на всех, кто на пути, буром переть. Мозгов нет, думает, что сила решает все.

А силы в нем жуть сколько. И голова дубовая – такого словом не возьмешь… Увы, но баклан был прав: сейчас все решала только сила. Но Трофим на ладан дышит, он просто не в состоянии перемолоть этого дуболома…

И все же у него хватило сил, чтобы подняться на ноги. Злобно, исподлобья глянул на баклана.

– Ты кого чертом назвал? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Тебя назвал, – осклабился Севчик. – Извини, подруга, ошибочка вышла… Как дела, Гюльчатай?

Трофим прикинул, как можно ударить его с руки. Шансов ноль. С ноги. То же самое. А ему нужно было обязательно побеждать. Если он ввяжется в драку и обделается – позор на всю его тюремную жизнь, а она у него обещает быть долгой…

– Не на того наехал… – И снова голос его дрогнул.

Он с ужасом ощущал собственное бессилие перед этим архаровцем. Тот смотрит на его татуировки, но ничуть не реагирует на них, как будто они вообще ничего не значат. А увещевать его бесполезно, это все равно что попасть в болотную трясину – чем сильней барахтаешься, тем глубже проваливаешься…

– Да я на тебя еще и лягу! – гоготнул Севчик и обернулся к своему дружку.

Дескать, глянь, какой он крутой… Обернулся и выставил на обозрение свое ухо… Спасибо ментам. За то, что не выбили ни единого зуба…

– Сдохни, падла! – на всю ширину разевая рот, заорал Трофим и напрыгнул на обидчика.

Целиком заглотил его ухо и что есть мочи сжал зубы…

Севчик взревел от боли, а еще больше от неожиданности. Попытался сбросить с себя Трофима, но смог отодрать его только вместе с собственным ухом… Он понял, что произошло, и в бешенстве обрушился на него всей своей мощью. Если бы в камеру не ворвались менты, он бы мог до смерти забить Трофима – настолько убойными были его удары…

* * *

Следователь предъявил обвинение, завтра в первой половине дня должен был прибыть этап. Впереди следственный изолятор, там не забалуешь. И свидания там по пятницам, и то если повезет. В КПЗ с этим полегче. Пообещай ментам хорошую мзду, они хоть лешего в камеру к тебе пропустят, если ты, конечно, там один. А Трофим в одиночестве. Безухого Севчика отвезли в больничку, его дружок в ногах у ментов ползал – умолял, чтобы его в другую камеру перевели…

Следователь позволил ему свидеться с мамой. Она у него опытная, знает, как и что. Хабар ему собрала – мыльно-рыльные принадлежности. Посуда: деревянная ложка-весло, эмалированная миска-шлюмка, алюминиевая кружка-тромбон. Трикотажный спортивный костюм, тапочки, полотенце, носки, нательное и постельное белье. А еще рубашка – та самая, джинсовая, которую он порвал под градусом пьяного бешенства… И посуду, и белье в изоляторе выдают, но то и другое будет в ужасном состоянии. Трофим хоть и не привереда, но правильный человек должен въехать в хату с таким же шиком, как богатая невеста в дом жениха, с приданым. Тюрьма – это дом, в котором бедные родственники не в чести… Сигареты россыпью в пакете, спички, чистая тетрадь, авторучка за тридцать пять копеек, несколько плиток чая, ситечко, большой шмат сала, вяленая вобла, галетное печенье, сухое молоко, карамельки-грохотульки. И сахар кусковой был – частью настоящий, а частью муляж, под которым скрывался сухой спирт… Все аккуратно сложено в самодельную торбу из плотного материала.

– Собрала вот, люди помогли…

Жители Вороньей Слободки могли враждовать друг с другом – орать, бить морды, убивать, но если кто-то садился, то все обиды забывались, соседи и просто знакомые собирались в круг, в складчину набивали хабары в дорогу. Последние деньги отдавали, так-то вот…

– Благодарю, маманя, ввек не забуду!

Трофим обнял мать за плечи, прижал к себе.

– Ну как же ты так, сынок?..

По случаю она даже была трезвой, ну, относительно. Может, с утра приняла чуток, а так нормально все.

– Да так, накуролесил пьяный.