Перебиты, поломаны крылья

Следующим этапом был медосмотр. Никак не думал Илья, что здесь ему придется проявить характер. Арестантскую группу из пяти человек завели в самую настоящую клетку – все стены, от пола до самого потолка, из толстых железных прутьев. В клетке одна кушетка – простыня на ней грязная, с желтоватыми пятнами и бурыми подтеками. Но медперсонал – две женщины и мужчина – находятся за внешней стороной решетки, смотрят на арестантов, как дрессировщики на запертых в клетке зверей, только что доставленных из диких африканских саванн. Ни понимания в их взглядах, ни сожаления. Только голый интерес – какие болезни в настоящем и прошлом? какие прививки? какая наследственность? на какие лекарства аллергия? и так согласно пунктам медицинской карты, которая заполнялась и вставлялась в личное дело подследственного.

Илья хотел было пожаловаться на внутренний психоз махровой закваски, но передумал – все равно всерьез его не воспримут, зато решат, что это проявление бунтарского духа с его стороны, примут меры. А он сейчас боялся всего, и любая перспектива дополнительного наказания повергала его в смертельный ужас. Он был похож на овцу, которую вели на заклание. Но оказалось, что это не совсем так. Оказалось, что его покорность имеет предел.

На столике перед решеткой в железной кювете в мутном спиртовом растворе лежали иглы от шприцев. Нечесаная лениво-равнодушная медсестра в желто-сером неряшливом халате должна была взять у новичков кровь из вены – анализ на СПИД. Но как она это делала! Вытащила из кюветы иголку, надела ее на шприц, взяла кровь из вены у одного арестанта. Использованную иголку она бросила в раствор, оттуда же взяла другую. От этой крайне сомнительной стерилизации Илье стало не по себе. И когда подошла его очередь, он в панике спрятал руку за спину.

– Ты что, парень, белены объелся? – вытаращилась на него сестра. – Руку давай!

Но Илья, еще больше бледнея, отступил назад.

– У меня нет СПИДа, – пробормотал он. – Но будет... А я не хочу...

Но медсестра его не слушала. Она уже обращалась к врачу, а тот выглянул в дверь, кого-то позвал, кому-то что-то сказал.

– Ну, держись, парень! – сыпнул на воспаленную рану Кирилл. – Советую тебе одеться, а то потом некогда будет...

От страха Илья плохо соображал, но совет принял. Трясущимися руками надел майку, штаны. Едва он успел влезть в кроссовки, как в клетку вошли два молодца в камуфляжной форме и с резиновыми милицейскими дубинками. Илья зажмурился в ожидании удара, но спецназовец лишь замахнулся на него и тут же опустил палку. А второй схватил руку Ильи, ловким приемом заломил ее за спину, согнул его вдвое и выволок из клетки.

Его завели в какую-то полутемную комнатку без окон. Затхлый воздух, атмосфера страха и безнадеги.

Спецназовец сначала оттолкнул Илью от себя так, что он едва не протаранил стену головой, затем с неохотой спросил:

– Ну и зачем бузишь, хмырь?

– Иголки там без стерилизации, СПИДом можно заболеть и гепатитом, – в паническом смятении проговорил Илья.

– Будет тебе стерилизация. Сейчас такого пару нагоним, что кровь закипит, – замахиваясь на Илью дубинкой, сказал один.

– И от гепатита тебя избавим, вместе с печенью, – добавил второй и тоже замахнулся.

Замахнулся, но не ударил. Миролюбием здесь и не пахло. Илье показалось, что спецназовцам не хочется утруждать себя. Втянешься в мордобой, потом не остановишься, а рукоприкладство – процесс довольно-таки сложный, требующий напряжения по большей части физических сил, да и в моральном плане не так уж просто ударить человека – даже для спецназовца. Ведь Илья по сути не сделал им ничего плохого, и вся их злость к нему высосана из пальца. Вот если бы он лично кого-то оскорбил...

– Да пусть живет, – сказал один.

И не очень сильно, видимо, для острастки, ткнул Илью дубинкой в живот.

– Пусть, – согласился второй.

И добавил – сначала словесно:

– Максимыч и правда борзеет, шприцы одноразовые копейки стоят.

Затем добавил физически – ударил Илью по ноге, так же без пристрастия, но голень стала неметь.

Ему показалось, что прошла целая вечность с тех пор, как оказался в страшной комнате, но его вывели из нее как раз в тот момент, когда из клетки медблока показался Кирилл, а за ним еще трое из их группы. Оказывается, наказывали его совсем недолго и, что главное, не смертельно.

Кирилл уважительно подмигнул ему. Хотел что-то сказать, но опасливо покосился на следующего сбоку конвоира и промолчал.

Группу отправили в сборную камеру, заметно отличающуюся от той, из которой их уводили на досмотр. Здесь уже были сколоченные из досок нары, но в остальном – такой же невыносимо-тоскливый и смрадный бардак. Кирилл вроде бы неторопливо, но очень быстро занял сразу два лежака – один для себя, другой для Ильи. Хлопнул по изрезанно-исписанной доске большой рабоче-крестьянской ладонью, вид которой не очень вязался с его интеллигентной внешностью.

– Садись, паря, – еще не широко, но уже улыбнулся он.

– Еще насижусь, – принимая приглашение, горько усмехнулся Илья.

– Это верно. Но здесь, как в космическом корабле, – если есть возможность, присядь или приляг. А вертикальное положение в условиях нашей невесомости – чревато...

– Как в космическом корабле? – Илья уже успокоился после пережитого, страху в нем поубавилось, а уверенности в себе стало больше. – А я думал, мы в открытом космосе.

– В открытый космос ты чуть не попал. Сильно били?

– Да нет, пару раз всего. Лень было им шевелиться.

– Значит, повезло. Уголовники как говорят – в тюрьме тоже есть жизнь. У ментов своя присловка – и в тюрьме люди работают. А я тебе скажу, что и жизнь здесь есть, и людей хватает – как среди блатных, так и среди мужиков. Но сволочья всякого хоть отбавляй – и среди нашего брата, и среди ментов... Так что держи ухо востро, парень. Не верь, не бойся, не проси.

– Где-то я это слышал.

– А это формула нашей арестантской жизни. Не верь никому и языком лишнего не болтай. Стукачей в камерах много, если кумовья хорошо работают, тогда каждый второй. Кто такие кумовья, знаешь?

– Слышал, но так и не понял.

– Плохо, что не понял. Здесь все надо с полуслова понимать, иначе пропадешь. Главный оперативник в тюрьме – кум, простые оперативники – подкумки...

– Теперь понял.

Илья подумал об Андрее, который служил в оперчасти. Подумал и чуть было не сказал о нем вслух. Вовремя понял, что факт личного знакомства с сотрудником тюрьмы чести ему не прибавит. Хоть и впервые он в тюрьме, хоть и не знает ничего толком о здешних порядках и подводных камнях в них, но не такое уж он тепличное растение, чтобы ломаться на худом ветру. Он служил в армии, он знает, чем живет и дышит мужской коллектив. Что солдаты, что зэки – физиология у всех, да и, по сути, интересы почти одинаковы. В армии ждут дембеля, здесь – суда или свободы, и там и тут есть сильные и слабые, везде напряженка с женщинами и прочим удовольствием. В армии не жалуют старшину и деспотов-командиров, здесь волком смотрят на тюремщиков и их начальство...

– И тебя в стукачи прописать могут, – как о чем-то само собой разумеющимся сказал Кирилл.

– Да ни за что на свете!

Илья никогда не был стукачом – ни в школе, ни в армии. И здесь не будет.

– Не говори «гоп»! – усмехнулся собеседник. – Есть такие опера, что коренных уголовников гнут и даже ломают. Если насядут, не отвертишься... Мне раньше везло, как-то все время в стороне оставался, но если бы насели, не знаю, выдержал бы я или нет... Не веришь? Думаешь, я стукач? Если так думаешь, думай дальше, мне все равно. Говорю же, не доверяй никому и не раскрывай душу, а то в самую серединку плюнут, сам потом растирать будешь. И еще – будь самим собой. Не пытайся весить больше, чем ты есть. Ты новичок, ты пряник-первоход, тюремной жизни не знаешь, поэтому будь здесь тише воды ниже травы...

– Да я, в общем-то, и не высовываюсь, – повел плечом Илья.

– И правильно делаешь... А то, что против докторов пошел, так это еще правильней. Распоясались они здесь, в самую пору дело врачей заводить, как при Сталине. Я восемь лет назад здесь был, тогда уже спидоносцев две камеры было, сейчас, наверное, раза в три больше. И все из-за таких грамотеев. Ты отказался от укола и меня пронесло, так что, считай, я перед тобой в долгу... Да, «спасибо» здесь не говорят. А зря. «Спасибо» – это «спаси, бог». Кресты нательные носят, Библию читают, а «спасибо» говорить нельзя. Ну, парадоксов здесь хватает, всего и не объяснишь. Да и не надо вникать, все равно ничего не поймешь, а неприятностей на голову наживешь... Никогда не жалуйся, никогда не хвастайся, не обсуждай других, никогда не оправдывайся – этого здесь не любят. И, главное, не ври самому себе. Мне или еще кому-то соврать можешь, могу и не заметить. А себе начнешь врать, когда-нибудь обязательно заметят... В общем, будь самим собой и следи за ветром, тогда, глядишь, и доплывешь до своей пристани. Тебя в чем обвиняют? Так, в общих словах можешь сказать. А не хочешь, не говори, это твое право.

– Не хочу, но скажу. Чего не сказать? Не похож ты на стукача, да и мне сознаваться не в чем. В убийстве меня обвиняют, но я не убивал. Но никому ничего не докажешь. Я с ней ночью был, ни с кем ее живой после меня не видели, значит, я убил. И никому ничего не докажешь...

– Значит, из-за женщины. У меня то же самое было восемь лет назад. Да я уже говорил. В изнасиловании меня обвинили, хотя ничего и не было, восемь лет строгого режима ни за что ни про что, по условно-досрочному вышел...

– По условно-досрочному, это как?

– А так, что восемь лет дали, а пять с половиной лет отсидел, остальное на воле, на испытательном сроке. Шел недавно по улице, какой-то нехороший человек мимо проходил, плечом меня задел, я ему замечание сделал. Если бы я его бил, так нет, он на меня с кулаками набросился. Я только отбивался. И что? Эта сволочь на свободе, а я здесь. Другого бы еще в отделении отпустили, а у меня условно-досрочное, значит, обратно в тюрьму. Срок, может, и не добавят, но два с половиной года досидеть придется. Хорошо, если на поселении, а если нет?.. И скажи, есть ли на свете справедливость?

– Если есть, то не про нас писана.

– Вот и я о том же говорю... Поздно уже, я так понял, ужин прошел мимо нас. Будем питаться, чем бог послал...