Выстрел, который снес крышу

– Но ты же был там?

– Был. Меня Дудник туда привел.

– Опять мафию искали?

– Какую мафию?

– А то ты не знаешь, – иронично скривила доктор губы. – Дудник считает меня крестной матерью мафии. Или что-то в этом роде.

– Дудник – это диагноз. Я ему не верю… Он сказал, что у вас разврат здесь процветает. Говорил, что врач Косынцев молодых и красивых пациенток совращает. Наркотики, секс, все такое. А Косынцев с какой-то женщиной был. Не самая молодая женщина, в теле…

Торопов осекся, осознав, как низко он пал. Возможно, Илья Макарович хранит свой роман с кладовщицей в тайне, а он раскрывает его, как последний доносчик. И виной всему страх перед Эльвирой Тимофеевной, отсюда и постыдное желание выслужиться перед ней, чтобы она отменила свой диагноз-приговор.

– Ну, и чего ты замолчал? – подстегнула она собеседника.

– Да так… Это их личное дело. Ничего не было, ничего не видел…

– Это называется раздвоением сознания. То видел, то не видел…

Торопов тоскливо вздохнул. Только раздвоения сознания ему не хватало. Как бы медикаментозное лечение не назначили.

– Видел. Все видел, – мотнул он головой. – Косынцев был с женщиной…

Увы, но страх перед Эльвирой Тимофеевной оказался сильнее моральных принципов.

– И чем они занимались?

– Просто лежали… Ну, уже после того…

– После чего?

– Вы должны понимать, – замялся он.

– А если не понимаю?

– Ну, секс у них был. Я так думаю.

– А кто с ним был? Может, я?

– Я что, ненормальный? Я же сказал, что женщина была немолодая уже, – соврал он. – И в теле. Старая, значит, и толстая. А вы молодая. Очень стройная… И я бы даже сказал, красивая…

– Вот только льстить мне вовсе не обязательно!

В ее голосе можно было угадать кокетливые нотки, но гораздо больше в нем было раздражения. И на Торопова она посмотрела с недовольством. Но этим взглядом психиатр обращалась к нему пусть как к проштрафившемуся, но мужчине. Казалось, на какие-то мгновения она забыла, что имеет дело с душевнобольным.

– Я не льщу, – мотнул головой Павел. – Вы, может быть, уже в возрасте, но я вам точно скажу, не каждая молодая красотка сравнится с вами…

Эльвира Тимофеевна действительно была хороша собой, но все-таки лести в словах Торопова было больше, чем подлинного восхищения. Ему нравилась эта удивительная женщина, но еще больше он боялся ее. И готов был угождать ей, чтобы по ее врачебной воле не превратиться в растение.

– Увы, но я не могу сравниться с твоей женой, – сказала женщина с жеманно-ироничным сожалением в голосе.

Но при этом посмотрела на Торопова как на своего пациента. Больше он не интересовал ее как мужчина.

– И затмить ее не могу. Являюсь к тебе каждый день, а твою жену изгнать из твоего подсознания не могу. Или я плохой врач, или не очень красивая женщина…

– Да, но вы являетесь ко мне днем. А вы попробуйте явиться ко мне ночью, – неожиданно для себя предложил Павел. И спохватившись, робко добавил: – Шучу, конечно.

– В каждой шутке есть доля здравого смысла, – проговорила Эльвира Тимофеевна и сосредоточенно посмотрела на Павла. – Знаешь, я, наверное, так и поступлю. Я буду приходить к тебе по ночам…

– Но так нельзя, – в замешательстве мотнул головой Торопов. – У вас дом, семья, дети…

– Дом есть, – кивнула она. – А семьи нет. И детей тоже. Так что я ничего не потеряю. Но, возможно, приобрету. Еще одну излеченную мною душу. Обещать ничего не буду, ни тебе, ни себе. Но ты жди меня, Паша. Жди! Я приду к тебе ночью…

Торопов представил, как ночью дверь в его палату откроется и на пороге появится Эльвира Тимофеевна с распущенными волосами и в коротком халате, под которым только белые чулки и пояс для них. Сколько лет у него не было женщины, а тут такое чудо! Она разденется, приласкает… Или сначала приласкает, а потом разденется? А можно раздеваться, лаская…

В растерянности он повернул голову к Эльвире Тимофеевне, чтобы, глянув на нее, получить ответ на свои глупые вопросы. Но ее рядом не было. Она успела уйти, пока он пребывал в эротических фантазиях… А может, ее и вовсе не было. Что, если он разговаривал сейчас не с ней, а с самим собой? Если так, то удивляться нечему, ведь он действительно болен. Павел пытался внушить врачам, что с ним все в порядке, но сам он осознавал собственное душевное расстройство.

2

Краснолицый санитар с родимым пятном под ухом с важным видом прохаживался по тротуарным дорожкам, надменно посматривая за больными, как пастух за баранами, что мирно паслись на лужайке. Торопов сидел на скамейке и смотрел на него с безразличием смертельно уставшего человека. Он не собирался никуда бежать, и присматривать за ним вовсе не нужно. Да и нет сил бежать… Сейчас бы лечь на скамейку да заснуть. Но слева урна, а справа два товарища по несчастью. Один, худой и остроносый, молчит и слушает, а другой, грузный и напыщенный, вытянутыми руками опираясь на палочку с костяной ручкой, рассказывал ему о том, как он защищал Трою от кровожадных греков. Говорил он громко, импульсивно и скороговоркой; Павел мало что понимал из его несвязной речи, но сам голос выдергивал его из состояния дремы, не позволяя уснуть.

Веселой сегодня выдалась ночь. Сначала к нему наведалась Маша, ругала его, проклинала, потом появилась Эльвира Тимофеевна. И волосы у нее были распущены, и халат короткий, и белые чулки под ним. Но только вот раздеться ей не позволила Маша. Такой крик подняла, что у Павла до сих пор в голове шумит… Сегодня еще ничего. Сегодня Эльвира Тимофеевна всего лишь слушала, как орала на нее Маша. А вчера она сама устроила ей сцену, и кричала на нее, и угрожала ей внушительной дозой аминазина… И позавчера тоже был скандал. И неделю назад. И две…

Павел уже обращался к Эльвире Тимофеевне, просил ее больше не приходить по ночам. Она пообещала оставить его в покое, но все-таки ее визиты продолжались с завидной регулярностью. Правда, последнее время она уверяла Торопова, что больше не приходит к нему наяву, а ее ночные скандалы – плод его воображения. И еще она пообещала начать медикаментозное лечение, если кошмары не прекратятся; именно поэтому Павел ее больше не беспокоил своими просьбами. Она по-прежнему являлась к нему по ночам вместе с Машей, а он отрицал это, чтобы не стать жертвой аминазиновой терапии. Отрицал и терял последние силы от постоянного недосыпания.

На прогулку идти он не хотел, но санитар выгнал его из палаты. Хорошо, если бы сегодня был затяжной дождь, как позавчера, тогда бы его оставили в покое и он бы смог выспаться на своей койке. Но в небе предательски светило солнце, и воздух теплый, и под ногами сухо. Только вот гулять не хотелось…

Но прогулка скоро закончится, потом обед, после чего будет тихий час. Скорей бы…

На высокой ноте, истошным голосом Радзинского «троянец» поведал, как пронзил стрелой «ахиллесову пяту», и на этом его рассказ оборвался. Взяв своего верного слушателя под руку, он повел его по аллее в сторону старого больничного корпуса. Но, увы, в одиночестве Торопов пробыл совсем немного, даже заснуть не успел.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

Бубнящий монотонный голос вывел его из состояния дремы и заставил поднять глаза на человека, которому он принадлежал. Это был плешивый широколицый мужчина средних лет с маленькими глазками, спрятанными под сильными линзами крупных роговых очков. В одной руке он держал толстую тетрадь в красной обложке, а в другой – карандаш, с помощью которого пересчитывал бруски на скамейке.

– Девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два… Так, двадцать два. Смотрим, что там у нас… – Он сосредоточенно провел пальцем по странице в своей тетради, остановился на нужной строке. – Так, на скамейке номер восемь – двадцать два бруска, все правильно. Ничего не изменилось.