Блатные псы

– Поэтому ты по этапу без каски пойдешь. Зачем она тебе в зоне, все равно против ножа не поможет.

– А пугать меня не надо!

– Для чего тебе нужен был пистолет?

– Я же говорю, на всякий случай!

– Зачем тебе нужен был Татаринов?

– Не нужен он был мне. Чисто разыграть и домой.

– А почему вы на Водопьянова поехали? Он там не живет, там у него девчонка. Кто вам этот адрес дал?

– Ну, дали.

– Кто дал?

– Да неважно!

– Важно. В том-то и дело, что важно. А ты, Марк Игоревич, не понимаешь и не хочешь понимать. И со следствием сотрудничать не хочешь. А мы бы могли поверить, что ты не собирался захватывать и похищать Татаринова. И на Лукашову можем закрыть глаза. Даже на твой пистолет… Пойдешь нам навстречу, и мы тебе навстречу пойдем. Ты же никого не убивал, нет?

– Не убивал, – настороженно глядя на Максима, покачал головой Сколков.

– И Татаринова пальцем не тронул.

– Не тронул.

– Но должен был. Кому ты должен был? Кто тебе Татаринова «заказал»?

– В смысле, разыграть?

– В смысле, убить. – Одинцов сказал это спокойно, даже тихо, но вид у него при этом был такой, будто он собирался заорать на задержанного.

– Никто и не думал его убивать…

– Это ты в суде расскажешь. А там разговор серьезный будет… Кто такой Веселый, знаешь?

– Понятия не имею! – громко, но неубедительно ответил Сколков.

– Врешь, знаешь ты все. И то, что убили Веселого, знаешь. Татаринов с ним в паре работал. Их обоих надо было «зачистить», но Татарин ушел. За ним вы сегодня приехали. Его сегодня должны были убить…

– Не знаю, кто его должен был убить!

– А я знаю, что ты работаешь на Никиткина. И знаю, кто убрал Веселого. Никиткин его убрал.

– Не знаю такого!

– А кто такой Лукомор, знаешь?

– Без понятия…

– И не боишься его?

– Я никого не боюсь, – опасливо глянув на Одинцова, буркнул Сколков.

– Все так говорят! – с дразнящей улыбкой глянул на него Максим.

– А я не говорю… Просто ничего не боюсь, и все…

– Это ты Лукомору расскажешь, когда мы тебя к нему на поклон отправим. Он сейчас в следственном изоляторе, и тебя туда дорога ждет. Лукомор в законе, у него в тюрьме власть. Мы там тебя в общей камере закроем, с обычными уголовниками, и наводочку Лукомору на тебя дадим. Думаю, для начала тебя «опустят»… – пристально глядя на Сколкова, с угрозой в голосе предрек Максим. – К тебе на прием в очередь выстраиваться будут, и никто за тебя не заступится. И с каждым разом будут «опускать» все ниже и ниже, пока не дойдешь до самого дна… Пока не расскажешь, кто «заказал» тебе Татарина и кто подставил Лукомора… Может, лучше сразу об этом рассказать? Зачем тебе через Крым и Рым проходить? Зачем тебе в медные трубы дуть, а?.. Ну, чего молчишь?

– А грузишь ты меня, начальник, – с тяжелой усмешкой глянул на него исподлобья Сколков, – потому и молчу. Как загрузишь, так и скажу. Что ничего ты не сделаешь, скажу. Тебя потом самого через эти трубы протащат, аж по самые саксофоны!..

– Чью-то силу за собой чувствуешь?

– Сам почувствуешь… Да только поздно будет!

– Думаешь, Никиткин такой крутой?

– А узнаешь!

– Значит, все-таки Никиткин? – усмехнулся Одинцов.

– Никиткин?! Я этого не говорил!

– Говорил! И Никиткин узнает, что говорил!

– А если говорил, то что? Да, я его знаю! И силу его знаю! И знаю, что с тобой будет, майор, если ты от меня не отстанешь!

– И что будет?

– А то и будет!

Максим понял, допрашивать Сколкова дальше – только время терять. Не сдаст он своего босса, не признает его участие в той каше, в которую бросили вариться Лукомора…

Глава 4

Жизнь – это дорога. Множество дорог. Одна дорога ведет тупо вперед по времени – ровно, по прямой. Есть дорога, по которой карабкаешься вверх – этапы взросления и становления, карьерная лестница, социальный лифт, все такое прочее. Есть дороги, которые ведут в Рим – через Урюпинск, Москву, Париж и другие закоулки. Это дороги в географическом смысле – маршруты движения, пути сообщения, способ для перемещения в пространстве людей и вещей, с ними связанных. Если так рассуждать, то тюрьма – это вовсе не жизненный тупик. Передвижение во времени здесь есть – завтрак, обед, ужин, понедельник, вторник, апрель, май, одиннадцатый год, двенадцатый… Перемещение в пространстве ограниченное, но все-таки существует – прогулки, этап, начиная от перевода из одной камеры в другую и заканчивая «столыпинским» вагоном в зону… Но все-таки тюрьма – это тупик. Особенно, если нет продвижения вверх – от худшей доли к лучшей, от одного статуса к другому. И еще здесь должна быть связь с волей, должна быть дорога, по которой гонят «коней», а точнее, воровскую почту. Именно такой дороги в триста четырнадцатой камере и не было, отчего ощущение жизненного тупика усиливалось.

Окна задраены наглухо, веревку из одной камеры в другую не перебросишь, «дорогу» не натянешь, «коня» по ней не пустишь. Для того администрация и провела в камеру вентиляцию, чтобы не было таких вот информационных «сквозняков». Был еще способ передачи информации – перестукивание через батарею парового отопления. Лукомор знал такую азбуку из двадцати восьми букв, умел туковать, но поймут ли его в соседней камере? Не те сейчас времена, обмельчал народ. Даже через «очко» к людям не докричишься. А был такой способ – сливалась вода в унитазе, и через гулкую пустоту в нем налаживался разговор.

И времена меняются, и нравы. Сейчас в ходу мобильные телефоны. Вынул из-под матраса, набрал номер, и ты – король. А если все так просто, зачем гонять «коней» и туковать?.. Но непросто все. Администрация подложила братве свинью, заглушила сигнал сотовой связи. Завезли аппаратуру, пару лет настраивали, доводили до ума, а в начале одиннадцатого года врубили систему на полную мощь, и мобильники превратились в бесполезную игрушку. В принципе все правильно: в некоторых случаях всего лишь один звонок на волю мог развалить уголовное дело.

Лукомор тоже пытался развалить свое дело, но пока ничего не получается. Менты взяли его в оборот крепко. И кочегар, который сжигал тело Кристины, не отказывается от своих показаний, и Штрих во всем признался – под роспись в протоколе. А признание, как известно, королева доказательств. И эта королева плотно села Лукомору на шею, руками давит на горло, ногами – на грудь. Королева. Царевна?лягушка. Жаба…

Менты знают свое дело – Демона и Штриха держат в одном изоляторе, а Лукомора в другом. И связи с внешним миром его лишили. Вернее, пытаются лишить… Связь с братвой Дмитрий Андреевич поддерживал через своего адвоката, которого ни по каким законам нельзя лишить посещений.

А Миша Солодкий еще тот живчик, без мыла в любую щель. Молодой, но ранний. Худощавый, узколицый, нос такой острый, хоть консервы открывай. Лукомору известен был такой тип людей – хитрых, юрких, пронырливых. У таких пройдох взгляд обычно скользкий, бегающий, но Миша знает о своих недостатках и работает над собой. Взгляд у него спокойный, прямой, и суеты в нем нет, речь хорошо поставлена, голос ровный, выдержанный, но Лукомор чувствовал нервные вибрации у него в душе.