Почему Я? Часть 2

– Чего? – Сесилия удивленно приподняла одну бровь. – Павел, давай вот только без истерик. Кто угодно может оступиться. И потом, что значит развестись? Ты же прекрасно понимаешь, все это – дом и машина, высокооплачиваемая работа и резкий взлет по карьерной лестнице – это только потому, что я есть у тебя и мой папенька подсуетился, помог тебе стать человеком, а так ты сам никто, ноль без палочки. До сих пор сидел бы рядовым служащим и пялился в монитор компьютера за гроши. А попробуешь только рыпнуться, думая, что хоть что-то себе сможешь из этого отсудить, – она обвела рукой дом, – то я вначале пожалуюсь отцу, скажу, что ты меня разлюбил и хочешь бросить, даже не представляешь, что он с тобой сделает, а уж потом напущу на тебя свору адвокатов. Ты не только стопроцентно проиграешь в суде, но тебя еще оберут до ниточки, останешься гол как сокол. После всего будешь выброшен на улицу с волчьим билетом. Устроиться на работу сможешь только на кассу в «Макдональдс».

«Да, – подумал Паша, продолжая накачиваться виски, – как говорила героиня одного культового фильма, “Здесь, в Америке, все просто так, кроме денег”».

– Так что подумай хорошенько, милый, прежде чем начинать какие-то телодвижения, – продолжила Сесилия голосом строгой учительницы, читающей нотацию невежественному ученику. – Ладно, будь паинькой. Давай все забудем, а сейчас пошли спать.

Она встала с кресла, полы ее халатика распахнулись, оголяя соблазнительное тело. Подойдя к Паше, она попыталась погладить его по голове. Паша, с отвращением мотнув головой, увернулся от протянутой холеной ладони с безупречным маникюром.

От Сесилии смердило, она насквозь провоняла чужим мужиком.

– Ну как хочешь, – пожала плечами. – Надеюсь, к утру остынешь. А я пойду спать. Поздно уже, – она демонстративно зевнула и пошла наверх, обернувшись на полпути, дала еще одно ЦУ: – Лучше надолго здесь, внизу, не засиживайся – ночь за окном, и с виски аккуратнее, не налегай особо, а то завтра голова болеть будет.

Она была убеждена в том, что все прекрасно, и в доходчивой форме разъяснила ему, разложила по полочкам, как устроен этот мир, кто Паша есть на самом деле такой и какая ему уготована роль. Пусть знает, смирится и не возникает. Поэтому она спокойно пошла спать, уверенная в том, что Паша все для себя уяснил в полной мере и никуда не денется. А действительно, куда сможет деться баран из хлева, где его каждый день ждет вкусная еда и свежее питье? Разве он сбежит от такой жизни? Он уже не понимал, от чего его больше трясло: от того, что Сесилия изменяла ему напропалую, или же от ее непоколебимой наглой уверенности в том, что он посидит сегодня здесь, внизу, на диване, немного выпьет, все обмозгует, взвесит, пережует и проглотит. Ну, может, подуется несколько дней для порядку, а дальше все у них пойдет как и прежде, как будто ничего не случилось.

– Сука!..

Он остервенело подливал и подливал себе еще виски, желая напиться до отупения. Наконец его организм сдался, глаза закрылись, и он вырубился прямо тут, на диване, не раздеваясь. Проснулся от того, что лучики солнца, проникающие в комнату через неплотно задернутую штору, игриво резвясь, тепло щекотали щеки и веки закрытых глаз. Паша, не отрывая тяжеленную, словно чугунную, голову от диванной подушки, попытался сориентироваться, где он и как. Открыв глаза, первое, что увидел перед собой, – пустую бутылку виски и опрокинутый стакан на журнальном столике. Мысли, услужливо пробежавшись, сделали круг и вернулись во вчерашний вечер. Он вспомнил все в мельчайших деталях. Это казалось каким-то кошмаром, чем-то нереальным. Неужели это правда? Неужели то, о чем придумано столько анекдотов, в которых давешняя ситуация обыграна в разных вариациях и над которыми он сам часто от души хохотал, произошла с ним, он стал антигероем одного из этих дурацких анекдотов? Стало очень противно. Осознание этого усугубило и без того отвратительное состояние, в котором он находился, – голова раскалывалась, во рту как будто стая кошек пробежала и нагадила. Солнышко, ласково светившее за окном и напоминавшее о том, что сегодня уик-энд, никак не радовало, на душе серо и паскудно. Те же кошки, которые пробежали во рту, теперь скребли на душе.

Наверху о чем-то по телефону трещала Сесилия. Паша попытался сфокусироваться, прислушался, и, поняв, о чем она болтает со своей подругой, стало совсем невыносимо – как ножом по сердцу несколько раз полоснули. Она весело, с шутками, с прибаутками, как забавное приключение пересказывала своей близкой подруге Деби ночное похождение. После фразы «…представляешь? И тут заходит мой благоверный» раздался ее заливистый смех. Наверное, Деби в полной мере оценила пикантность ситуации, о чем тут же не преминула поведать, вызвав тем самым новую порцию глумливого веселья Сесилии. Смех яркий, заразительный. Он всегда так любил его, а вот сейчас ненавидел. Сесилия, закончив болтать, что-то напевая про себя, отправилась в душ.

Все. Больше он не мог оставаться в этом доме, под одной крышей с НЕЙ. Самое время уходить. Встал, окинул взглядом себя в зеркало. Ну и видок – весь помятый, неухоженный, подавленный, в глазах нездоровый блеск. Говорят, глаза – зеркало души. Сейчас по его глазам побитой собаки любой мог констатировать, что душа у него совсем больная, и высшего медицинского образования здесь не требовалось – мешки под глазами, на щеках жесткий ежик щетины, отросшей за ночь.

Приводить хоть как-то себя в порядок не стал, решил идти как есть, пока Сесилия плещется под душем, чтобы не видеть ее больше. Общаться с ней было выше его сил.

Выйдя во двор, глянул на красавца «Ягуара», преданно ожидающего своего хозяина, сверкая на солнце мокрыми то ли от росы, то ли от вчерашнего дождя никелированными боками.

«Да, ты права, Сесилия, это не мое», – достав из кармана мобильный телефон и ключи от автомобиля, бросил их без какого-либо сожаления на капот.

«Вот так», – сунув руки в карманы брюк, не оглядываясь, отправился куда глаза глядят. Теперь у него было много свободного времени, и он больше никому ничего не должен.

Казалось, ты все бросил, ушел, разорвав тем самым все, что тебя связывает с твоим бывшим любимым, как ты думал, самым близким на всю оставшуюся жизнь человеком. Но твое сердце оказывается привязано к нему намного крепче, и эти невидимые связи проросли в тебя так глубоко, что их просто так не вырвать и не выбросить – корни все равно останутся внутри, будут саднить и саднить постоянно, напоминая о ней.

Паша это понял через несколько дней. Боль не утихала, а рана не затягивалась. А самое противное – что Паша потерял к своей жизни хоть какой-то интерес. Он ел, пил, спал, но все это делал машинально, механически, потому что так надо. В голову все чаще пробиралась одна и та же мысль: «Зачем жить, если тебе никто другой не нужен, а ее больше никогда не будет рядом? Да и не нужна она рядом, если ты не любим ею и предан, а твои чувства растоптаны и вываляны в грязи». Он не видел в своем дальнейшем существовании хоть какого-то смысла. От этой постоянной душевной боли, выворачивающей наизнанку все его нутро, можно избавиться. Действовать только надо радикально. Разрубить все одним махом.

Как-то на закате дня он проходил мимо старинного, уже заброшенного кладбища. Солнышко, уходя, забирало с собой день и уступало потихоньку свое место на темно-бирюзовом небосклоне хозяину ночи – бледно-желтому диску луны и ее преданным вассалам – россыпям ярких бриллиантов звезд. Само дневное светило, как будто прощаясь, еще цеплялось оранжевыми лучами за кроны многолетних деревьев, запутываясь в их могучих ветвях, и бликовало на кладбищенские надгробия плит, заросших седым мхом, заставляя их на границе дня и ночи отбрасывать длинные таинственно-причудливые тени, а вокруг какая-то торжественная тишина, даже птиц не слышно. Паша был поражен этой тихой неброской красотой спокойствия и умиротворения последнего приюта людей на этой земле, полной боли, унижений и несбывшихся надежд. «Теперь они действительно свободны», – подумал он. Вот же оно – решение и ответы на все вопросы сразу. Почему-то ему казалось, что, уйдя из жизни, можно лежать в могиле и созерцать эту печальную красоту со стороны, стать единым с ней неразрывным организмом, удачно вписавшись в нее. Мысль эта глубоко запала ему в душу. Он начал обдумывать, обыгрывать ее с разных сторон, пока не пришел к пониманию, что так должно случиться. Для себя он решил – это предопределено свыше и поэтому неизбежно. Надо только найти способ, как уйти. Поскольку мысль о самовольном уходе завладела полностью его сознанием, он начал подыскивать тот самый способ покончить с собой, чтобы это в глазах окружающих смотрелось по-мужски и в то же время было красивым, ярким и запоминающимся.

Вспомнились его затяжные прыжки с парашюта, когда купол еще не раскрылся и ты летишь навстречу земле с бешеной скоростью, расставив руки в разные стороны, кажется, что ты сможешь сделать невозможное – обнять землю. Свист в ушах, и адреналин литрами вбрасывается в организм, создавая непередаваемые и от этого незабываемые ощущения. «Да, так лучше всего», – решил Паша.

Почему-то ему хотелось это сделать с вершины Гранд-Каньона, хребет которого расположился в штате Аризона, и сделать это без парашюта, чтобы в последний момент не было соблазна дернуть за кольцо, распахнув тем самым спасительный купол, – уходя, уходи. Что Паша и сотворил, постояв немного на краю, сделал тот самый злосчастный шаг вперед в пропасть. В смерти нет ничего красивого. Многие думают, что вот они, такие симпатичные, ухоженные, будут лежать в гробу, утопая в душистых цветах, а все остальные присутствующие на скорбной тризне будут, непременно рыдая, рвать на себе волосы и кусать локти, наконец осознавая, как они были не правы по отношению к покойному. Не увидели. Не пожалели. Вовремя недооценили. Чушь. Как правило, всем наплевать. Кроме твоих самых близких мамы и папы, которым будет ужасно, нестерпимо больно. Так что подумай, прежде чем сделать это с собой. Если тебя и это не остановит, тогда, закрыв глаза, представь, что, когда тебя зароют, твое красивое и неповторимое, как тебе казалось, тело будет, смердя, распространяя вокруг сладко-противную тошнотворную вонь, разлагаться, а жирные черви, копошась в твоих внутренностях, станут не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, выгладывать куски плоти до самых костей, и ты, когда-то живой и полный сил, никогда больше не поднимешься на заре с первыми лучиками солнца, не увидишь это потрясающее бесконечное небо над головой и до пыльной травы не дотронешься больше руками. Паша уже после прыжка выглядел неважно, с первых секунд пошло не так, как он задумывал: стукнувшись головой о неизвестно откуда взявшийся острый выступ скалы, он размозжил голову, разбросав мозги с кровью по нагретым солнцем камням, и моментально умер. Потом его тело, как тряпичная кукла, хаотично стукалось то об один каменный уступ, то о другой, разрушаясь по дороге к земле, пока не превратилось в бесформенный окровавленный куль с костями, в котором не то что Пашу, а человека опознать сложно, глухо стукнулось о дно ущелья.

Вездесущие кондоры, грифы, стервятники были уже тут как тут. Расправив крылья, мягко приземлились возле человеческих останков. Неуклюже, с опаской, все время вертя головой в ожидании подвоха, сделали пару шагов в сторону неожиданного ужина, свалившегося прямо с небес. Наконец успокоившись, начали, утоляя голод, поочередно выклевывать, безжалостно отрывая, по жирному ломтю мяса от Пашиного тела, или скорее того, что от него осталось.

***

Я остановил запись и, повернувшись, обратился к своей команде:

– Надеюсь, по этой кандидатуре ни у кого вопросов не будет?

– Ну, не знаю, – задумчиво произнесла Аня. – Какой-то он малахольный. Подумаешь, подруга загуляла. Вот невидаль, и сразу башкой с обрыва.

– Ну, во-первых, не подруга, а жена, – впервые за последнее время не поддержала ее Жанна.

– Ну, жена. Какая, нафиг, разница? Все равно не повод счеты с жизнью сводить. Плюнул бы на эту сучку. На ней что, свет клином сошелся? Она что, какая-то особенная?

– Любил он ее крепко, – встала на защиту чести и достоинства Паши Алина, привычно заправляя своими длинными музыкальными пальцами непослушную седую прядь волос за ухо. – Может, для тебя это ничего особенного, потому что серьезных чувств пока ни к кому не испытывала, не знаешь еще, что такое настоящая любовь, а он без Сесилии себе жизни не представлял, вот и голову от горя потерял.

– С чего ты взяла, что я никого никогда не любила? – тут же взвилась Аня. – Просто сопли никогда не распускала. И потом… Ты что, единственная в целом мире знаешь, что такое любовь? У тебя какая-то особая монополия на определение, у кого настоящие чувства, а у кого нет? Это ты такая знающая и умная стала, потому что Юра погиб?

Вот это дополнение Всадница без головы вставила зря. В драке этот прием называется «удар ниже пояса». Алина вся вспыхнула. Зло сузила глаза.

– Зато у тебя, я смотрю, есть исключительная индульгенция, чтобы быть конкретной стервой.

Конфликт разгорался.

– Девочки, прекратите сейчас же!! – попыталась выступить в роли миротворца Жанна. – Ань, извинись, пожалуйста, и забыли. Мир.

Но Аня не из тех, кто готов извиняться или брать свои слова назад.

– С каких это я буду извиняться? – презрительно хмыкнула она, дернув плечами.

Андрюха не встревал, дипломатично отмалчивался. Влезать лицу мужского пола в женские разборки очень опасно – может прилететь – мало не покажется. Причем от всех трех участниц конфликта. Дамы запросто могут заключить перемирие на короткое время ради высокой цели, после чего объединить усилия и выступить сообща – общим фронтом – против мужчины, загнать его в угол и замордовать – это святое. А пусть знает свое место и не суется куда ни попадя, то есть под горячую руку. Ату его, ату. Поскольку Андрюха отмалчивался уже не первый раз, прикинувшись ветошью, и не отсвечивал, пришлось гнев «волчиц» переключать на себя. Мне не привыкать быть битым. У меня шкура толстая, дубленая – все выдержу, все стерплю.

– Так, девоньки, не хватало еще, чтобы мы все здесь вдрызг переругались из-за какой-то глупости, выясняя, кто кого когда по-настоящему любил или это было понарошку. Не ради этого мы здесь собрались. У нас, как мне кажется, были другие планы. Так что отставить выяснения до лучших времен.

Они одновременно все трое повернули свои хорошенькие головы ко мне. Почему-то это очень напомнило научно-популярную и крайне познавательную телепередачу, которую когда-то смотрел по зомбоящику на канале «Animal Planet». Она рассказывала о незаурядной жизни рептилий, именно так реагируют кобры на любое движение в их сторону, рассматривая это как покушение на их личное пространство. Они, распустив капюшон, готовы тут же вцепиться в появившегося наглеца острыми смертоносными зубами, по которым стекает убийственный яд, ну, во всяком случае, у меня были такие ассоциации. «Сейчас прилетит, сейчас точно прилетит, – залепетал мой внутренний голос. – Ой, что теперь будет? Вот дурак. Тебе что, больше всех надо было? Ну, собачились себе и собачились девушки. Поругаются, потом помирятся. Потому что девчонки ругаются – только тешутся, а вот тебя не пощадят».

– Глупости? Для тебя любовь – это глупости? – прошипела Аня, гневно сдвинув брови и уже приоткрыв рот, готова была вцепиться и выпустить в мою бренную тушку весь яд без остатка.

«Мамочки!!!» – завизжал как резаный мой внутренний голос.

И опять я сработал на опережение:

– Ты неправильно меня, Аня, поняла. Я никогда не считал высокие чувства глупостью. Просто сейчас у нас на повестке дня совсем другой вопрос. Вы поймите, друзья, – обратился я уже ко всем, посчитав, что тем самым по-быстрому закончу прения по этому сложному и скользкому вопросу. – Паша нам очень нужен, он чрезвычайно умненький парень. Даже до конца не зная всего, на подсознательном уровне, по наитию сможет разобраться с любой техникой. В том числе, думаю, что и с установкой целионов справится. Таких, как он, единицы на миллион, а может, даже на миллиард, а у нас выбор не велик – всего двенадцать кандидатов. Это просто удача, что он есть в заявке.

– Если он поможет, – устало произнесла Алина, – то здесь и обсуждать нечего.

– Я тоже так считаю, – поддержала ее Жанна.

– И я, – неожиданно ожил Андрюха.

«Странно, – подумал я. – А мне уже начало казаться, что он превратился в каменного истукана наподобие тех, которые дислоцируются на острове Пасхи, и вообще разучился говорить».

Все взгляды теперь обратились на Аню. Та больше не стала спорить, просто пожала плечами, мол, смотрите сами, если что пойдет не так, я предупреждала.

Я еще раз пропустил на компе последние минуты жизни Паши и за мгновение до того, как его голова соприкоснулась с выступом скалы,, прекратив тем самым его жизненный цикл, навел на Пашу красную рамку, сопровождавшую его на мониторе, и щелкнул от души пальцем по кнопке мышки, своим действием вытащив его в последний момент из лап смерти.

– Все. Пошли встречать , – коротко бросил я остальным и, не оглядываясь, отправился в белую комнату.

Паша, как и все мы когда-то, полулежа висел в воздухе.