– Ничего, Григорьевна. Я думала, человек тут один выйдет. Писала я ему… Ну, что у вас нового? Ванюшка как? Жив?
– Чего ему делается? Хошь бы прибрал господь… А новости у нас плохие… Этто человек под поезд бросился… Неприятности… Стрелочник, мол, не доглядел… А как тут доглядишь… Вот тут и еще один все шатается… На грех мастера нет… Что с ним сделаешь? Не прогонишь…
– Да, да, я знаю! Мне писали… Ну, Григорьевна, прощай… Я пойду…
– Да как же ты это, милая?.. Чемодан еще с тобой… Да темень, да жуть…
– Да, жутковато, – сказала девушка, оглядываясь, – особенно после того, что ты напомнила…
– Ах, милая… Поверишь, и мне-то все чудится… А то обожди!.. Семеныч хоть бы до ворот провел, а там у тебя в академии дружков много… Доведут и до Выселок.
– Нет, ничего, пойду! Меня никто не обидит. Я удачливая, Григорьевна, меня никогда не обижают.
– Ну, иди со Христом… И верно: за што тебя, экую обидеть…
Эти знакомые мне слова («я удачливая»), сопровождаемые знаковым смехом, я услышал уже с вершины холмика. Девушка, быстро подняв небольшой чемоданчик, бодро прошла мимо беседки и пошла по дорожке. Я прижался в темный угол.
Зачем я сделал это, – не знаю. Мне показалось, что бессознательное ожидание чего-то, которое я здесь смутно испытывал, было именно ожидание этой минуты. И еще мне казалось, что я знал, что она приедет сегодня. Письмо, которое я не потрудился взять из отделения… во всякое другое время я догадался бы, что это от нее… В нем, конечно, сообщалось об ее приезде, и теперь, оглядываясь на пустой платформе, она может быть… ждала именно меня…
Но меня того, которого она знала, который угадал бы ее приезд и пошел бы ей навстречу, не было. Живая связь невысказанного взаимного понимания между нами прекратилась как прекратилась она с товарищеской средой. Правда, воспоминание о ней лежало где-то глубоко, на дне души, вместе с другими, все еще дорогими образами. Но я чувствовал, что это только до времени, что настанет минута, когда и эти представления станут на суд моего нового настроения…
Очень может быть, что я дрожал в своем углу от неясного сознания всего этого. Может быть, кроме того, мне не хотелось появиться перед ней, такой живой и бодрой, продрогшим, съежившимся, с самочувствием жалкой собачонки. Как бы то ни было, я дал ей уйти и только тогда пошел за нею.
Но тут мне стало досадно на себя. Отчего я сразу не подошел к ней? Зачем скрылся и теперь крадусь по следам, как вор, в темноте? Чего же мне стыдиться? Что я сделал дурного? Откуда этот стыд собственного существования? Если это боязнь показать то серое грязное пятно, которое залегло у меня в душе… то почему же я стыжусь сознания истины?..
Нет, – все равно… Я догоню ее и подойду к ней! И я быстро шел по знакомой дорожке. От движения мне стало теплее и легче. Мне казалось, что уже давно я не ходил так легко и бодро…
Но вдруг я вздрогнул от неожиданности и остановился, как вкопанный. Я думал, что девушка ушла далеко. Оказалось, что чемодан был слишком тяжел для нее. Она поставила свою ношу в стороне от дорожки и села на чемодан отдохнуть. Таким образом я неожиданно очутился лицом к лицу с ней. Несколько секунд мы простояли молча…
– Здравствуйте, Федосья Степановна, – сказал я, протягивая ей руку…
– Ах, это вы! Голубчик, Гаврик…
Она не заметила, что я назвал ее по имени-отчеству. У нас в кружке все, даже не особенно близко знакомые, звали друг друга просто по фамилиям и даже уменьшительными именами. Ее звали уменьшительно Досей. До своего отъезда она звала меня просто Потапов… Теперь назвала Гавриком. Значит, у нее сближение продолжалось за время разлуки… Для меня оно прервалось.
– Голубчик, Гаврик, как вы меня испугали…
И, схватив мою руку обеими своими руками, она радостно затрясла ее.
– Ну, вот, я ведь знала, что вы выйдете! Ведь вы получили мое письмо?.. Да, конечно! Я его нарочно послала заказным. Мне хотелось, чтобы встретили меня именно вы… Так много есть рассказать. Столько нового, какие интересные встречи… Как хорошо, как хорошо! Ну, а что у вас?.. Об Урманове я уже знаю… Бедный! Я его не знала. Кажется, такой красивый, брюнет?.. Но прежде всего, – что у Соколовых?
Соколовы были гражданские супруги. Он – немолодой сравнительно, очень добродушный студент, товарищ Преображенского. Она – малообразованная женщина с круглым веснушчатым лицом и с прямыми, черными, подстриженными в скобку волосами. Дося была с ними очень дружна и часто останавливалась у них.
Я замялся и не ответил на ее вопрос. В последнее время я совсем не видал Соколовых и не знал, что делается в кружке. Девушка вдруг перестала закидывать меня торопливыми вопросами и как будто вглядывалась в темноте. Я поднял ее чемодан, и мы пошли по дорожке.
– Знаете что, – сказала она вдруг, слегка дрогнувшим голосом. – Вы какой-то странный…
Я улыбнулся и подумал, что, к счастью, она не может видеть эту кривую улыбку…
– Нет, странный, странный, – подтвердила она. – Появились бог знает откуда… ничего не говорите, не отвечаете на вопросы.
– Ну, на вопросы-то вы мне сами не даете ответить.
– Нет, как-то… не то вы говорите, – грустно сказала девушка и потом опять оживилась: – Ну, да завтра я все узнаю. Я здесь проживу недели две.
– А после?
– После?.. Но разве вы не знаете?.. Я ведь вам писала… Разве… разве вы не получили письма?.. А я так много вам написала… И так хотелось, чтобы вы прочли это.
– Я не получил письма.
– Значит потерялось на почте?..
– Нет… Оно, вероятно, лежит в отделении… Я не знал, что это от вас.
– Не знали? И не могли догадаться, что я напишу?.. И письмо лежит столько дней?.. А я думала… Я так это писала… что думала…
Она тряхнула головой и сказала:
– Ну… поговорим после… Теперь трудно…
– Отчего же трудно? Оттого… что я странный? – спросил я с невольной горечью…
– Д-да… Оттого, что вы странный. И оттого, что письмо осталось на почте… Этот огонек в крайнем окне. Это в вашем номере?
– Да, – ответил я и прибавил: – Я все-таки очень рад, что иду с вами.
– «Все-таки»? Что это вы говорите?
– Говорю, что рад, что иду с вами… Это действительно так…
– Разве… Разве это нужно говорить?.. Да еще как-то так… особенно…
Она смолкла и шла, задумавшись… Я тоже молчал, чувствуя, что на душе у меня жутко. Сначала мне казалось, что среди этой темноты, как исключение, я возьму у минуты хоть иллюзию радостной встречи до завтрашнего дня, когда опять начнется моя «трезвая правда». Но я чувствовал, что и темнота не покрыла того, что я желал бы скрыть хоть на время. Мои кривые улыбки были не видны, но все же вот она почуяла во мне «странность». И правда: так ли бы мы встретились, то ли бы я говорил, если бы ничего не случилось?
– Ну, хорошо. Пойдемте молча, – сказал я, опять чувствуя, что этого тоже лучше бы не говорить.
Мы прошли мимо академии, потом по плотине и пошли к небольшой дачке, стоявшей особняком среди молодого ельника. В комнатке топилась печка, горела лампа, и в окно виднелись три фигуры.
– Теперь до свидания, – сказал я, останавливаясь и передавая чемодан.
– Как… вы не зайдете?
– Нет, вы уж одни…
– Что-нибудь… вышло у вас с Соколовыми?
– Кажется, ничего особенного.