Личное дело.Три дня и вся жизнь

Выполнение официальных поручений, сопряженных с посещением соответствующих учреждений и ведомств, тоже было отнюдь не простым делом, до них ведь надо было как-то добраться, а затем еще с документами вернуться обратно в посольство. Не обходилось, конечно, и без серьезных ЧП. Об одном из них следует рассказать особо.

В ночь на 24 октября 1956 года в Будапешт должен был прилететь А.И. Микоян с группой товарищей. Встречать его на военный аэродром выехал Андропов вместе с военным атташе. На окраине столицы они попали в засаду, были обстреляны, при этом их пробитая пулями автомашина, угодившая к тому же еще в завал из деревьев, полностью вышла из строя. Пассажирам пришлось глубокой ночью в течение более двух часов пешком добираться до своего посольства.

А на улицах Будапешта было неспокойно, бродили толпы возбужденных и вооруженных людей. Андропов шел твердой походкой, даже неторопливым шагом. Не раз на них обращали внимание, несколько раз пытались остановить, но каким-то чудом все обошлось благополучно. Сопровождавшие Андропова лица с восхищением рассказывали о его выдержке и самообладании. Сам же Юрий Владимирович признался потом, что это происшествие стоило ему огромного нервного напряжения.

Для иллюстрации настроений в Будапеште в то время стоит рассказать об одном случае. Больше года я был знаком с одним венгерским другом, довольно известным в стране ученым, доктором наук Ласло Вартаи. Знал хорошо его семью, неоднократно бывал у него дома. Это были нормальные отношения советского дипломата с одним из представителей венгерской науки. Во время встреч речь часто заходила об обстановке в стране, о советско-венгерских отношениях, о путях и перспективах развития венгерского общества. По своему настрою Вартаи был ближе к левым, демократическим силам. К Советскому Союзу относился неплохо, но явно тянулся и к Западу.

Когда начались описываемые события в Венгрии и наши войска вошли в Будапешт, у моего друга это вызвало бурю негодования, он однозначно осудил наше военное вмешательство. Мне показалось тогда, что я потерял его навсегда.

Но вот 30 октября 1956 года советские воинские подразделения покинули венгерскую столицу, и сразу же началась настоящая охота на коммунистов, сотрудников органов госбезопасности. Будапешт захлестнули акты насилия и грабежи.

2 ноября в посольстве раздался телефонный звонок, и кто-то, назвавшись незнакомым мне именем, на немецком языке спросил меня. По голосу я сразу понял, что это Вартаи. Намеками договорились о времени и месте срочной встречи, на которой настаивал мой собеседник.

И вот в ночь на 3 ноября мы встретились. Каково же было мое удивление, когда Ласло начал разговор с извинений за свои недавние слова по поводу вмешательства наших войск. Он поведал мне о страшных фактах разгула реакции (так он сам выразился), причем не только в Будапеште, но и в провинции, с волнением говорил о том, что страну утопят в массовых репрессиях, если вовремя не поспеет прямая военная помощь со стороны Советского Союза. Я не верил своим ушам! Всего пять дней назад Вартаи нахваливал Имре Надя, а сейчас называл его не иначе как предателем.

Потребовалось всего несколько дней, чтобы в душе человека произошла настоящая революция – от осуждения нашего вмешательства до призывов к немедленному оказанию вооруженного содействия! А ведь лично ему, Вартаи, как известному демократу и прозападно настроенному ученому, ничто не угрожало…

За истекшие годы оценка событий в Венгрии менялась неоднократно, но кардинально – лишь дважды. Тем не менее, по моему глубокому убеждению, последнее слово историей пока еще не сказано. Отнюдь не претендую на такое слово и я. Представляется, что однозначного ответа вообще нет, да и быть не может. Те десятки тысяч, что вышли на улицы Будапешта 23 октября и в последующие дни, едва ли были контрреволюционерами, какой-то реакционной силой. Но разве те, кто на сей раз оказался по другую сторону баррикад и принимал участие в убийствах, грабежах, в других преступлениях, кто насильственно низвергал властные структуры, кто силой принуждал принимать решения, угодные одним и противоречащие интересам других, разве они вправе называть себя истинными революционерами?!

Так уж получилось, что к коммунистам примазывалось немало случайных попутчиков, которые своими действиями нанесли невосполнимый урон всему движению, сплотили против себя мощный фронт сопротивления, куда вошли и те, кто изначально стоял на куда более правильных позициях, нежели сами эти псевдокоммунисты.

В этой связи стоит воспроизвести оценки бывшего члена высшего партийного руководства Венгрии, директора института общественных наук ЦК ВСРП Дьердя Ацела. Этот общественно-политический деятель, ученый, политолог всегда отличался неординарным, самостоятельным мышлением. Он никогда не находился во власти конъюнктурных подходов, отчего нередко испытывал лишения, подвергался критике то слева, то справа. При Ракоши он был репрессирован, осужден и вышел на свободу уже после смерти Сталина. При Яноше Кадаре на последнем этапе входил в высшее партийное руководство, стоял на социалистических позициях, но последовательно выступал за обновление существовавшей общественно-политической системы, за что стал мишенью для критики слева. А в последнее время, уже после Кадара, за мужественное отстаивание социалистических идей и призывов к сохранению основополагающих начал народной власти подвергался гонениям уже справа. Так что его суждения, даже по одним лишь этим примерам, можно считать вполне непредвзятыми и поэтому заслуживающими особого внимания.

В статье «У демократизации нет альтернативы», опубликованной в июле 1989 года в журнале «Проблемы мира и социализма», Ацел так описывает октябрьские события (1956) в Венгрии: «Сегодня оживились дискуссии о его (митинге 23 октября 1956 года в Будапеште) характере, направленности: революция это была или контрреволюция? Народное восстание или мятеж реакционных сил, сумевших обманом вывести народ на улицы? Но однозначного ответа на эти закономерные вопросы пока нет. Важно учитывать, что состав участников и объективное содержание их выступлений менялись по мере развития событий. Так, в массовой демонстрации вечером 23 октября определяющим было требование обновления социализма, коренной демократической реформы. Наряду с этим в последующие две недели характерным стало смешение многообразных сил и целей: лозунгам обновления вторили голоса в пользу народно-демократического устройства власти, установленной после 1945 года. Оживились и сторонники старого, свергнутого более десяти лет назад режима, силы, желавшие в несколько модернизированной форме – парламентской демократии западного типа – вернуться к прошлому. Имели место также экстремистские проявления: стали поднимать голову консервативно-националистические и крайне правые, антикоммунистические, хортистские, христианско-националистические силы, вплоть до деклассированных, преступных и реваншистских элементов».

Думаю, эти высказывания Ацела содержат важный ответ на непростой вопрос.

4 ноября 1956 года, когда советские воинские части вновь вошли в Будапешт, Имре Надь с группой своих единомышленников бежал в югославское посольство, где и получил временное убежище. 22 ноября по договоренности между Венгрией, Югославией, Румынией и Советским Союзом он вместе со своими четырьмя сообщниками был вывезен в Румынию, так как югославы по целому ряду соображений были не в состоянии продолжать держать мятежников в своем оказавшемся в изоляции посольстве в Будапеште. Да и венграм пребывание Надя в Будапеште доставляло немало хлопот.

Советская сторона также была заинтересована в скорейшем разрешении этого конфликта в интересах снижения напряженности в стране в целом. Спустя несколько месяцев имренадевцы были, однако, возвращены в Венгрию и переданы в руки властей. В июле 1957 года они предстали перед судом, были приговорены к высшей мере наказания и казнены. А спустя 33 года последовала реабилитация, в столице на государственном уровне состоялась официальная траурная церемония перезахоронения останков Надя и других казненных с ним лиц.

Янош Кадар называл историю с Надем своей личной трагедией. Кадар немного не дожил до того дня, когда стали известны достоверные материалы о причастности Надя к репрессиям против группы венгерских эмигрантов в Советском Союзе в 30-х годах. Как видно из материалов, переданных венгерской стороне в 90-х годах, Надь, будучи агентом НКВД (псевдоним Володя), сделал ложный донос о якобы имевшей место антисоветской деятельности ряда венгерских эмигрантов (в эту группу попало более 200 человек). Многие из них были осуждены, а некоторые даже расстреляны.

Вряд ли кто будет оспаривать, что этот важный штрих в биографии Надя представляет всю историю с ним в совершенно ином свете. Хотел бы подчеркнуть, что ни Ракоши, ни Кадар, ни другие венгерские друзья понятия не имели об этой до последнего времени тайной стороне биографии Надя, хотя кое-какие слухи на этот счет в Венгрии все же циркулировали. Говорил мне об этом как-то и сам Кадар. В Советском Союзе соответствующие документы в архивах КГБ были обнаружены лишь в 1990 году.

К 10–11 ноября 1956 года бои в Будапеште утихли, в стране начался сложный и болезненный этап восстановления нормальной жизни. Возглавил этот процесс Янош Кадар – человек необычной судьбы, редких дарований, патриот и в то же время яркий интернационалист, искренний друг Советского Союза. О нем речь впереди, а сейчас очень кратко о том, как Венгрия стала выходить из тяжелейшего кризиса.

В те мрачные ноябрьские дни среди венгров, да и у нас тоже преобладали пессимистические прогнозы. Казалось, процесс нормализации затянется на многие годы, не удастся избежать периодических вспышек социальных конфликтов. Как переломить ситуацию? Как внушить людям, что у правительства Кадара самые добрые намерения, горячее стремление быть вместе с народом, в полной мере учитывать его чаяния?

Созданная в дни событий, в самом начале ноября, Венгерская социалистическая рабочая партия (вместо распущенной Венгерской партии трудящихся) провозгласила содержательную программу обновления общества, его демократизации и опоры на широкие слои населения. Были сняты ограничения на индивидуальную и частнопредпринимательскую деятельность. Правительство пошло на значительное повышение жизненного уровня, рост которого в январе 1957 года составил 22 процента.

Это был, конечно, чрезмерный скачок, что в последующем пагубно сказалось на экономике страны и негативно повлияло на политическую обстановку, порождая у населения все новые и новые запросы и требования повышения заработной платы.

Но в целом ситуация в стране улучшалась, причем даже быстрее, чем предполагали в Венгрии и за ее пределами. Расстановка социально-политических сил в обществе при ее глубоком и объективном анализе в целом была не такой уж плохой. Около 8—10 процентов населения активно действовали против власти, до 20 процентов стояли на позициях венгерского руководства, хотя и проявляли себя при этом куда менее активно. Остальные, приблизительно 70 процентов, оставались пассивной массой и тем самым представляли собой как бы резерв для первых и вторых, но все-таки больше симпатизировали социалистическому выбору.

Улучшению политической обстановки, развитию народного хозяйства, расширению и углублению демократических процессов во многом помогали активность, укрепляющиеся связи руководителей всех уровней с народом. Главным в своей деятельности партия определила лозунг «борьбы за массы» и последовательно проводила его в жизнь.

1 мая 1957 года в Будапеште состоялся грандиозный митинг с участием 500 тысяч человек. Такого прежде Венгрия не знала. Кадар произнес блестящую речь. Главное содержание первомайского митинга сводилось к необходимости продолжения строительства социализма, поддержки правительства Кадара, укрепления дружбы с Советским Союзом. Было очевидно, что страна вышла из острейшего кризиса 1956 года и встала на путь обновления. Такой политике народ оказал внушительную поддержку. Огромная заслуга в этом принадлежала самому Кадару.

Тридцать два года занимал этот человек высшие посты в партии и правительстве. Как и у многих революционеров-коммунистов, у Кадара была непростая судьба, от жизни он нередко получал тяжелые удары, но всякий раз поднимался – порой, казалось бы, уже из политического небытия – и энергично включался в активную партийную и государственную деятельность, неизменно занимая видное положение в обществе.

Янош Кадар родился 26 мая 1912 года в полу славянской бедной семье. Жил с матерью, так как отец ушел к другой женщине. Рано вступил в рабочее движение, в компартию. Из хортистской Венгрии Кадар не уезжал, представляя именно местную часть коммунистического движения Венгрии (в отличие от Ракоши, Герё, И. Реваи и других, которые возглавляли так называемую промосковскую группу). Между этими частями никогда не было полного мира и согласия, напротив, трения иногда приобретали настолько серьезный характер, что кое-кому это стоило не только постов, но и жизни.

При хортистском режиме Кадар не раз подвергался арестам, но сравнительно легко отделывался. В 1944 году он активно включился в работу по созданию новой Венгрии, казалось, ближе сошелся с Ракоши. В конце 40-х – начале 50-х годов был министром внутренних дел, и именно в это время была арестована группа Ласло Райка. Инициатива ареста принадлежала не Кадару, это известно, и сам он не раз подчеркивал это обстоятельство. Райк попал под жернова сталинских репрессий, их венгерского ответвления.

В 1951 году арестовывается сам Кадар по стандартному обвинению в шпионаже, но в 1954 году он снова на свободе, и все обвинения против него сняты за полной их необоснованностью. Находясь под арестом, Кадар испил до дна всю горькую чашу унижений и мучений, вплоть до бесчеловечных пыток. Это оставило у него глубокую, так до конца дней и не зажившую рану. Он часто в разговорах возвращался к своему аресту, хотя для него эти воспоминания были тяжелой мукой.

Кадар, пожалуй, больше чем кто-либо из руководителей других социалистических стран понимал настоятельную потребность в глубоких и всесторонних реформах общественного развития. Будучи однозначным приверженцем социалистического пути, он тем не менее был сторонником радикальных перемен в подходах к проблемам общественного и государственного строительства, выступал за политический плюрализм, за согласие и сотрудничество всех социальных сил.

Еще в середине 60-х годов Кадар заговорил об исчерпании источников экстенсивного роста экономики, о необходимости повышения гибкости социалистической системы хозяйственного управления, ее всеобъемлющей реформы. С 1968 года в Венгрии действительно стали последовательно проводиться реформы.

В экономике сразу почувствовались глубокие перемены. Предоставление большей свободы предприятиям, наделение их правом самостоятельного выхода на внешний рынок, акцент на экономические рычаги, установление прямой зависимости субъектов производства в промышленности и сельском хозяйстве от эффективности их работы, а также многое другое – вот реальные результаты политики Кадара в этой области.

За Кадаром заслуженно утвердилась слава реформатора. На таких же реформистских, прогрессивных позициях стоял он и в вопросах литературы, искусства, культурной жизни общества в целом. Этого творческого запала хватило Кадару надолго.

В течение первой половины своего пребывания на посту лидера он выступал за периодическую сменяемость руководителей в высших эшелонах власти, причем не просто говорил об этом, но и пытался подать личный пример, подняв в 1972 году на заседании политбюро ЦК ВСРП вопрос о своем уходе на пенсию. О намерении уйти в отставку Кадар неоднократно говорил Ю.В. Андропову, контактов с которым никогда не прерывал. Делился такими замыслами Кадар и со мной.

Его близкие друзья поняли, что у Кадара действительно созрело такое решение. Вот тут-то и начались песни на старый, до боли известный мотив: «Что будет с Венгрией, если Кадар уйдет с поста руководителя партии?»

В правовом отношении вопрос о сменяемости высших руководителей, об их уходе с постов по истечении определенного времени тогда отрегулирован не был, такой, казалось бы, нормальной практики не было ни в одной социалистической стране. Поэтому в ход пошли и в конечном счете одержали верх чисто обывательские доводы (подбрасываемые, в частности, и с нашей подачи) – нет, мол, замены, сложный момент (хотя тогда ситуация в Венгрии в общем-то была неплохой), народ не поймет, что скажут в мире, и прочее словоблудие на ту же тему.

В результате решили так: пусть Кадар продолжает занимать свой пост, но работает при этом (с учетом состояния здоровья) ограниченное количество часов в день, для стабильности этого будет, дескать, вполне достаточно. Уговорили на такой вариант и Кадара, который согласился остаться на посту лидера партии, несмотря на все свои благие намерения, и занимал его потом еще целых 16 лет!

Но эти годы уже не шли ни в какое сравнение с предыдущими: не те силы, отсутствие прежней тяги к новому, неспособность сколотить новую, молодую и энергичную команду, привычка к прежнему стилю работы и многое другое.

Результат не заставил себя ждать – Венгрия начала заметно терять в темпах и качестве развития.

Руководство, живя лишь старым багажом, стало отрываться, изолироваться от масс, недовольство все острее ощущалось и справа, и слева, и в центре. Кадар еще как-то держался на старом авторитете и на своих личных качествах – таких как честность, порядочность, демократизм, терпимость к инакомыслию, но долго продолжаться это не могло.

Одним из первых шагов Кадара после прихода к власти в 1956 году было дальновидное и по тем временам принципиально новое решение – ввести порядок, согласно которому высшие руководители получали бы сравнительно небольшую зарплату и не имели бы никаких особых привилегий. Питание, жилье, пользование дачами – все должно было оплачиваться руководством, включая и самого Кадара, из собственной зарплаты. Путевки в санатории и дома отдыха, посещение охотничьих хозяйств, квартиры и коммунальные услуги – все эти расходы также покрывались начальством самостоятельно. А источник один – зарплата.

Надо сказать, Кадар строго следил за соблюдением установленного порядка и сам никогда не нарушал его. Не случайно вопросы этики, честности, проблемы с финансовыми расходами ни в период пребывания Кадара у руководства, ни после его ухода никогда никем не поднимались, хотя, приди к власти в Венгрии оппозиция, она не преминула бы воспользоваться порочащими своих предшественников фактами, если бы таковые имелись.

На одной особенности характера Кадара следует остановиться особо, поскольку она представляется весьма поучительной. Кадар и как человек, и как политик был, в сущности, одинаков. Все его личные качества находили адекватное выражение в нем как в политическом деятеле. Так, он был исключительно постоянен в отношениях с людьми. Его личные друзья были близкими к нему и по политической деятельности, трудились вместе с ним.

Но Кадар, к сожалению, оказался заложником своих привязанностей. На протяжении многих лет он держал вокруг себя практически одну и ту же команду, мало обновлял ее состав, не приближал к себе свежих людей, деятелей с политическими взглядами, отличными от его собственных. Достойные всяческой похвалы качества Кадара-человека, его отношения с близкими к нему людьми мешали делу, когда речь шла о Кадаре-политике. Личные привязанности сковывали его действия, зачастую тяготили, но освободиться от этой черты Кадар так и не смог.

С этим были сопряжены серьезные издержки. Ведь многие, в том числе и весьма способные, люди тянулись к Кадару, относились к нему с искренним уважением, но, видя его нежелание сотрудничать с ними, отходили в сторону или даже оказывались в стане оппозиции.

Еще одна, тесно связанная с первой ошибка заключалась в том, что Кадар и на других людей смотрел через призму личного постоянства, не замечал ни их роста, ни появления у них отрицательных черт, ни даже перерождения некоторых из них. В его представлении люди на каком-то уровне как бы застывали в своем развитии. Впрочем, эта особенность Кадара в последние годы распространялась не только на людей, но и на его видение обстановки, процессов, происходящих в обществе.

И все-таки Кадара никак нельзя назвать консерватором. Он все время пытался найти какие-то свежие решения в социально-экономической области, демонстрировал неординарные подходы к формам и методам управления. При этом он отнюдь не держался мертвой хваткой за свой пост, продолжал постоянно думать об уходе, о необходимости передачи власти в другие руки, но в решении этого центрального кадрового вопроса был настолько привередлив, что долго не мог сделать свой выбор. В результате такой необходимый шаг запоздал как минимум лет на восемь.

Последние два-три года Кадар руководил страной, будучи уже далеко не в лучшей форме, здоровье заметно сдавало. К сожалению, это в той или иной мере было характерно для всех бывших социалистических стран. Пример же, что греха таить, подавали мы сами. Смена лидера выросла в такую проблему, что порой заслоняла собой все остальные интересы государства! За эти ошибки в итоге мы так жестоко и поплатились.

Отношение Кадара к Советскому Союзу всегда отличалось не только искренним чувством дружбы и глубокого уважения, но и неизменной честностью и принципиальностью: он без колебаний доводил до советского руководства свои критические оценки по тем или иным аспектам внутренней и внешней политики нашей страны. Не мог скрывать и своего отношения к некоторым из советских руководителей. До конца дней не потерял своего уважения к Хрущеву, ценил дружбу с Андроповым, а вот с Брежневым так и не сошелся.

В целом же Кадар оставил глубокий след в истории венгерского народа, добрую память о себе и своих делах. Его бескорыстие, самоотдачу высоко ценили не только в стране, но и за рубежом. Беспристрастный взгляд на политический курс и практическую деятельность Кадара за три десятилетия его руководства поможет высветить немало поистине исторических достижений в жизни венгерского общества.