Представление продолжается…

С поникшей головой висит в косматом небе Большая Медведица. Самая крайняя звезда – моя. Точно так же Медведица грустила со мной в Индии. В полночь она появлялась из-за крыши отеля и подмигивала мне:

– Держись, я рядом!

Приятно видеть свою звезду в далёком, чужом краю…

Однажды, после представления, выехав из Джайпура, мы остановились у железнодорожного переезда. Ждали, пока пройдёт поезд.

Стояла удивительная тишина и на редкость тёмная ночь. Лишь где-то вдалеке мерцали костры погонщиков верблюдов и слонов.

После сезона дождей в небе не было ни пылинки.

Звёзды навалились на нас всей тяжестью мирозданья. Я впервые видел такое чёрное небо, подсвеченное туманом Млечного Пути.

Южные ночи всегда загадочны.

Звёзд было непривычно много. Некоторые из них вдруг стремительно падали, мелькнув стальной иглой.

Мгновение – падающая звезда.

Миг – загаданное желание.

Мы стояли у автобуса, заворожено глядя в небо, забыв о раскуренных сигаретах, о сотнях километров пути по раскалённым дорогам штата Раджастхан. Скрип поднимающегося шлагбаума вывел нас из оцепенения.

На шпалах узкоколейки светились звёзды…

Мы переглянулись, а через мгновение, придя в себя от небесной сказки, рассмеялись, – на шпалах светились и медленно остывали искры, оставленные топкой паровоза.

* * *

Светает…

Как в старые, добрые времена, пришёл в цирк, когда всё и все ещё спят.

Манеж пустой, цирк без звуков. Только шорохи и чьи-то гулкие шаги, где-то там, наверху, в фойе.

Через два-три часа здесь всё оживёт.

Удивительный момент! Цирк будет просыпаться, как большой сильный зверь, – не торопясь, враскачку.

Придут уборщицы и начнут колдовать в наших гримёрных, электрики включат свет, в буфете загремят тарой, конюхи будут громко кричать: «прими» своим хвостатым подопечным.

Это будет уже скоро – через час, через два… Через целую вечность, которая называется ожиданием.

За окном, в сумраке утра, какой-то псих собирает наш цирковой навоз – видимо, для огорода. А почему, собственно, псих?

Нормальный человек собирает лопаточкой «праздник» лошадей и аккуратно грузит в красные «Жигули».

Я его вижу уже в третий раз.

Тишина, только собака на конюшне воет. Как у Конан-Дойла…

Что с ней? Грустно, что ли?

Скорей бы дневное представление. Там люди, люди…

* * *

Гастроли, гастроли…

Вот и до нашего Кузбасса докатилось влажное дыхание осени.

За окном бесцветный дождь жёлтым туманом.

Пахнет коксом, сырыми листьями.

Во дворе цирка ревут медведи, только что привезённые с вокзала.

В узких клетках тесно и сыро, – вот и просятся звери к людям.

Невысокий серый забор окружил пирамиду старых опилок цвета прелого лимона и две одинокие клетки, сиротливо мокнущие под бесконечными нитями дождя.

Порывы ветра, балуясь, гоняют по двору скомканную афишу – то в одну сторону, то в другую.

Я догадываюсь, кто в этой игре победит: Осень!..

* * *

В цирке есть поверье – переступившему барьер манежа назад пути нет.

Почему?

Цирк – великий вор. Он крадёт наши сердца. Навсегда.

Прячет их в опилках своего тринадцатиметрового кольца.

А как жить без сердца?

Поэтому из цирка редко кто уходит.

А если и уходит – то очень страдает.

А если не страдает – то у него никогда и не было сердца.

* * *

Памяти Леонида Енгибарова…

В центр манежа, в скрещение двух прожекторов вышел скрипач.