Человеческое и иное: борьба миров

В гендере связанные с полом особенности поведения и сознания людей перестают объясняться их анатомо-физиологическими характеристиками. Они считаются социально-культурными. Получается, что можно быть женщиной по полу, но мужчиной по гендеру и наоборот. Гендер как бы сканирует ценностные аспекты полов: «мужское» и «женское», структурируя социум через отнесенность его членов к идеальному типу того или иного пола, а не по эмпирической телесности. Движущей силой гендерного структурирования стало движение женщин за равные права с мужчинами, а когда они были достигнуты, за равенство фактического положения, «одинаковость» с ними во всех сферах жизни. Его (ее) до сих пор нет, что объясняется сохранением господствующих в обществе «стереотипов». Стереотип – универсальное слово, causa sui (причина самого себя), своеобразная порождающая субстанция, определяющая социальные роли и смысл гендера. «Мужская цивилизация», тысячи лет патриархата, семья – самые упорные стереотипы человеческой истории, не позволившие женщинам проявить себя в том же качестве, что и мужчинам. До сих пор главные сферы деятельности: управление, финансы, высокие технологии, фундаментальная наука заняты преимущественно мужчинами. Они политики, банкиры, изобретатели, летчики, хирурги, хакеры и т. д. Откуда возобладали и почему продолжают господствовать эти стереотипы, остается загадкой.

Традиционный, «догендерный» ответ на нее состоит в том, что характер любой деятельности связан со средствами и материалом, применительно к людям с заложенными в них наклонностями и способностями, с «генами» – возможностями, которые культура эксплуатирует, развивает и оформляет. Отсюда следует, что будучи разными по анатомической конституции мужчина и женщина занимают разное положение в силу особенностей своей природы, физической силы, типа реакции, темперамента и интеллекта. Оно будет сохраняться, пока эти особенности существуют, пока есть половой диморфизм. Культурные стереотипы не случайны, они коренятся в биосоциальной сущности человека. Но в таком случае бороться за всеобщее равенство «когда мужчины и женщины примерно в одном количестве будут выполнять одинаковую работу и занимать равные должности» – значит вступить в противоречие с естественными различиями людей, с их неравенством. Это трудно, как корчевать дерево. Его легче пилить, особенно если ближе к вершине.

Гендерная идеология опирается на утверждение, что никакой природы у человека нет. Тело и его органы не имеют функционального значения. Его сущность чисто социальна, исторична и, в конечном счете, может конструироваться. При этом нередко апеллируют к марксистскому тезису о человеке как «ансамбле отношений». В советской философии подобная трактовка человеческой сущности длилась целую эпоху, обслуживая задачу «создания нового человека», путем целенаправленного воспитания. «У нас в Советском Союзе люди не рождаются. Они делаются», – говорил Т. Д. Лысенко. Опираясь на представление о возможности преобразования природы не только мертвой, но и живой, так как никакой неизменной наследственности у растительных и животных видов нет, лысенкоизм считал, что в соответствии с потребностями общества можно перевоспитывать и людей.

Преодоление социологического редукционизма потребовало огромных усилий, обращения за помощью к естествознанию, биологии и генетике. Положение, что человек существо биосоциальное стало общепризнанным недавно, после чего все начали удивляться, как можно было поддаться идеологическому наваждению отрицания очевидного. Уроки и память о перипетиях становления советской философской антропологии являются, по-видимому, одной из причин «отставания» гендерных исследований в нашей стране. Принять лозунг «Женщиной не рождаются. Женщиной становятся» (Симона де Бовуар) значило вновь возвратиться к тому, от чего только что освободились. Распространению гендерного подхода препятствует все еще не разрушенная довольно высокая методологическая культура классического философствования, не позволяющая принимать за действительное объяснение социальных процессов ссылку на неизвестно почему образовавшиеся именно такие роли и стереотипы.

Но «желание – отец мысли». В настоящее время обе трактовки половой структуры общества: «естественная» и «гендерная» существуют параллельно. Первая представляет отношения, связанные с продолжением жизни людей, она опирается на здравый смысл и пока еще превалирующую практику, вторая является выражением тенденции постмодернизма и парасексуализма, которые стимулируются нарастанием искусственности человеческого бытия, его «гибридизации». Ее нельзя объяснить внешним навязыванием, считая неким «теоретическим гербалайфом». Различие социальных ролей мужчин и женщин длится эпохи, равно всей археологической и писаной истории, но именно в ХХ веке оно стало казаться, прежде всего женщинам, ненормальным – изначальной абсолютной ошибкой. Потому что в техногенном мире создание существ резко обесценилось в сравнении с созданием вещей и веществ. Значение рождения, воспитания, обеспечения быта этих многочисленных в каждой семье работников, воинов, детей и стариков, да и все, что связано с природой, телесностью, душой человека умаляется, предстает чем-то второстепенным. Жизнь трансформируется в жизнедеятельность, а потом просто в деятельность. Овнешняется. Функционализируется. Личность трансформируется в актора, а потом просто в агента. Технологизируется. Объективируется. Раньше в центре сознания был Дом, общее бытие семьи, откуда уходили на время, чтобы его защищать или в него что-то принести, добыть. Теперь дом нужен для подготовки к работе и отдыха. Это «тыл» человека, его быт, остановка для ремонта. А многие обходятся без тыла, не укореняясь нигде. Городские кочевники, номады, карьерно-психологические бомжи. Их родина и семья – чековая книжка.

Оглянувшись с новых, так резко изменившихся позиций, женщины оскорблены «малозначительностью» ролей, которые сыграли в истории. Отсюда попытки ее пересмотра, переписывания, вплоть до «политкорректной» фальсификации Библии. С другой стороны, продолжая исполнять прежние роли они не могут самореализоваться в современных условиях. Семей больших нет, необходимость в труде по воспитанию детей и дому резко сократилась. Складывается амбивалентная ситуация: пол хочется сохранить женский, даже, компенсируя прежнее, видящееся в новом свете как вопиющая несправедливость, положение, возвысить его, а роли исполнять ценностно-мужские. По полу считаться женщиной, по гендеру стать мужчиной, «не хуже его» – руководителем, футболистом, математиком, капиталистом. Язык теряет слова женского рода, образующие его суффиксы и частицы выходят из употребления: работница становится работником, продавцом, учителем, студентка студентом, феминистки хотят, чтобы их называли феминистами. Даже неустранимые природные различия полов воспринимаются болезненно, как результат социально-культурной дискриминации, «сексизма», чуть ли не заговора. «Окружающая социальная реальность конструирует гендерное неравенство во всех, казалось бы мелочах жизни. Э. Гофман провел исследование фотографий, он рассматривал физические размеры запечатленных на них мужчин и женщин, отражения их позиций в ситуации, окружающую обстановку. И на всех фотографиях почти каждая пара демонстрирует разницу в росте именно в пользу мужчин. Женщин всегда изображают в более низких позициях, либо стоящих сзади мужчин. В социальных отношениях между полами биологический диморфизм уже предусматривает возможность изображения привычного превосходства мужчин над женщинами в статусе с помощью многозначительной разницы в комплекции и росте…»[28 - Чернова И. И. Гендерные отношения в социальной стратификации современного общества: состояние, перспективы развития. Н. Новгород, 2001. С. 113. По авторской установке книга «не феминистская», этот абсурдистский пассаж связан с ее эклектичностью.].

Рост и некоторые многозначительные «детали» комплекции, помимо языка могут компенсироваться однополой одеждой-«unisex», лозунгами и рекламой, которые формировали бы «sexсознание наоборот», но это не решает задачу гендерной унификации на всю глубину. Свою часть пути должны пройти мужчины. С неохотой, со скрипом, но они тоже расстаются с половой акцентуацией. Конечно, не столько «из вежливости» или под влиянием патологических масс-медиа, сколько потому, что как когда-то женские, так теперь мужские качества для успешного функционирования общественного производства перестают иметь принципиальное значение. Субъектность человека умаляется вплоть до его «смерти» – вопрос обсуждаемый в постмодернизме как основной. Если актор не способен к любви, но сохраняет пол и сексуален, то у агента и человеческого фактора минимизируются и эти свойства. Различия людей в силе и росте перед лицом башенного крана, в ширине шага перед автомобилем, расчет на 2 хода дальше в сравнении с компьютером теряют значение. Техника – вот великий уравнитель всех природных неравенств. Если традиционная культура подчеркивала, закрепляла и использовала половой диморфизм, то становясь технологией, она его размывает, обесценивает. Движение человечества по пути стандартизации требует выравнивания, «обрезания лишнего» прежде всего у его мужской части. У женщин еще есть надэмпирическая цель для усилий – догнать, наконец-то, мужчину. И хотя это движение вверх по лестнице, ведущей вниз, на эмпирическом уровне (а средний человек в норме глубже не мыслит) оно доставляет некое удовлетворение. Перед мужчиной такой цели нет: зачем бежать, если ни за чем не угнаться. Эта тупиковая для человека как родового существа ситуация проникает в его подсознание. Нет целей, нет и мотивации, которая составляет половину способностей. Антропологический кризис, «разброд и шатания» по закону полового отбора переживают прежде всего мужчины, по крайней мере те, кто не поменял «гендер» или не переселился в иной, виртуальный мир. На смену интересу к высоким целям и метафизическим утопиям пришла идеология приспособления к высоким саморазвивающимся технологиям. Человеческому фактору в них половое измерение мешает, как мешают национальные, возрастные, семейные да и другие профессионально не нормализованные личностные особенности. Поскольку характер происходящих социальных процессов от человека зависит все меньше, то его личность – ничто, а имидж – все. Который конструируется тем успешнее, чем материал податливее. Поверхность важнее глубины, о чем неустанно и не случайно говорят постмодернисты.

Ослабление телесно-духовных различий между полами, дошедшее до конструирования социальной парасексуальности является фундаментальным признаком становления «одномерного человека». Об этой угрозе впервые заговорил идеолог сексуальной революции и кумир молодежи 60-х годов Г. Маркузе. Он и его последователи полагали, что одномерное общество сексуальной революцией может быть «взорвано», разомкнуто. Она должна избавить любовь от ограничений прежней ханжеской морали и способствовать новой, всесторонней и более глубокой чувственности. Дионис (Орфей) оттеснит с авансцены современной жизни слишком рационального техно-экономического Прометея (Гермеса). Ирония истории привела к обратному результату. Без изменения структуры социальных отношений и при усилении их технологизации одномерность проникла в последние интимные пласты человеческого бытия. Если перестают иметь значение различия по полу, то какие свойства личности еще значимы? Все становятся одинаковыми и взаимозаменимыми как гвозди в ящике. Отрыв сознания от телесности, а затем и утрата сексуальной идентичности – это настоящее торжество One-Dimensional Man. Его завершением будет появление «человека без свойств», функциональная модель которого проигрывается в Сети, где от личности остается «разговор», чье авторство с трудом обнаруживается в стилистике получаемых и отправляемых текстов. Захотев узнать о субъекте разговора что-то больше, надо предпринимать специальные усилия, выходящие за рамки виртуальной реальности. Отпадает не только пол, но и ценностно сконструированный гендер. «Борьба за штаны» заканчивается тем, что неизвестно на кого их одевать. От так удручающего феминисток проявлявшегося в течение всей истории человечества господства мужчин (по числу гениев и идиотов, святых и преступников, самозабвенных любовников и бесчувственных чурбанов – у них больше амплитуда колебаний) остается лишь характерный для программистов и хакеров более высокий IQ. По другим телесно-духовным параметрам они заметно уступают обычным людям. В предметном мире до такого лишения человека его свойств дело пока не дошло, хотя набирает силу тенденция к стиранию различий между вещами (артефактами) и людьми. Какой тут диморфизм полов, если исчезает диморфизм живого и неживого! Услужливые теоретики уже обосновывают необходимость уравнивания, «симметризации» человека с машиной, прежде всего с интеллектуальными компьютерными системами и создания киборгов. Своеобразное распространение гендерности на бытие в целом, или быть может вернее, гендеризм есть следствие, начальный этап человеко-машинной гибридизации и энтропийной симметризации бытия вообще. Все эти отрицающие идентичность человека тенденции из-за нашего нежелания смотреть правде в глаза могут реализоваться быстрее, чем заложено в самих объективных процессах. Или медленнее, если мы будем давать им адекватную оценку.

4. Биотехническое конструирование постчеловека

В традиционных обществах история сексуальности состояла в изменении отношений между полами, форм их разделенности и соединения. Разные культуры по-разному определяли, когда, как и с кем нужно вступать в сексуальные связи, но само зачатие и рождение потомства оставалось естественным. Искусственное вмешательство в основном выражалось в том, чтобы «принять роды». В техническом мире появилась возможность влиять на субстрат сексуальности, ее анатомию. «Тело не судьба» – вот девиз, свидетельствующий о принципиально новом уровне достигнутой людьми свободы. Если не судьба тело, то не судьба и пол. Адам может стать Евой, Ева превратиться в Адама. С божественным творением творят что угодно. Смена пола есть как бы предметная реализация гендерных теорий, их технологическое обеспечение. Об этом можно сказать и наоборот: биотехнические возможности смены пола стимулируют гендерную идеологию. Вкупе с более ранней практикой предотвращения зачатия, а если оно не удалось, уничтожения ребенка, «внешним» осеменением, доращиванием недоношенного плода, выращиванием его in vitro (в пробирке), пренатальным определением пола и т. п. – все это означает, что человек взял, наконец, половые органы в свои руки. Он больше не намерен мириться с их естественным функционированием. Размножение должно быть подвластно сознанию и регулироваться: от технологии первой любви (сексуальное воспитание) до технологий получения конечного результата.

И все-таки это не полная технологизация жизненного цикла рождения человека. Действительная перспектива преодоления его анатомо-физиологической природы открывается при отказе от сексуальности как таковой. При переходе на другой способ продолжения себя. Достижения биотехнологии привели к тому, что размножение может осуществляться бесполо, путем клонирования. Этот способ типичен для низших форм жизни, прежде всего растений – вегетативно, побегами, черенками, когда наследственные свойства не распределяются по потомкам, в неизменном виде передаются их следующему поколению. Биотехнологи овладевают таким механизмом применительно к животным, в том числе млекопитающим, к которым принадлежит человек. Эксперименты по выращиванию отдельных органов, «стволовых клеток» ведутся открыто, в отношении целостного человека полуоткрыто, учитывая, что в большинстве стран приняты приостанавливающие их законы. Общественное мнение расколото на сторонников и противников бесполового размножения, но уровень понимания и обсуждения этих проблем ниже всякой критики. (Еще недавно были противники клонирования любых живых существ, потом они сдались и противились клонированию млекопитающих, сейчас они сдались и защищают последний бастион – человека).

Доводов в пользу замены сексуальности клонированием, если не хотеть замены самого Homo sapiens чем-то другим, фактически нет. Разумеется, кроме «необходимости дальнейшего развития биотехнологии». На вопрос, обязательно ли человеку развивать то, что его «снимает», ответа не дается. Уверяют[29 - См.: Декларация в защиту клонирования и неприкосновенности научных исследований.// Человек. 1998. № 3. Требования вседозволенности опасны в любой сфере деятельности. Они нарушают законы целого, в которое эта деятельность включена. И обычно встречают осуждение. В наше время особенно опасна «неприкосновенность» научно-техническая, усугубляющаяся тем, что она не встречает отпора.] что это принесет некие блага, позволит, например, «сохранить наследственность выдающихся людей» (идеал евгеники) или «поможет бесплодным парам». Потом, правда, признается, что из-за изменения среды бытования клон все равно не будет воспроизведением «родителя». Взятый от гения он вполне может вырасти наркоманом или бандитом. То есть возникнет новое существо, только полученное на биотехническом предприятии. Так что страхи по поводу тиражирования стандартных индивидов (единственная проблема, которую обычно видят в клонировании журналисты и обыватели) преувеличены, хотя генетическое разнообразие человечества действительно сужается. Его, однако, можно искусственно культивировать с помощью той же биотехнологии. И… теряются всякие представления об идентичности человека. Это манипулирование без границ. Что касается «помощи семьям», то клон нельзя считать чьим-то ребенком, который по определению есть следствие (ребенок) половых отношений. Это скорее однояйцевый близнец одного из супругов, совершенно чужой другому. Да и зачем клонированным существам – в следующем поколении – создавать семьи и быть супругами?

Умеренные техницисты готовы признать, что наука не должна быть неприкасаемым идолом, которому надо приносить любые жертвы. С людьми следует поступать осторожнее, так как «методически или технически клонирование взрослых млекопитающих разработано еще недостаточно, чтобы можно было уже сейчас ставить вопрос о клонировании человека. Для этого необходимо расширить круг исследований…»[30 - Конюхов Б. В. Долли – случайность или закономерность. // Человек. 1998. № 3. С. 18.] Как видим, в необходимости (закономерности!) работ по бесполому размножению людей сомнений нет, предполагается основательность подготовки. Признается наличие вненаучных препятствий, с которым следует считаться: «этические проблемы», «нет соответствующей правовой базы», «возражают религии». В заключение осторожные сторонники клонирования обычно высказывают умиротворяющие всех, даже противников, утешения и обещания: давайте успокоимся, мораторий соблюдается, эксперименты не затрагивают целостного человека, а «если начнем», то нескоро, с учетом нравственных соображений, не массово и т. п.

Поражает, с какой легкостью люди, считающие себя способными к ответственному мышлению, политики, интеллектуалы, так называемая элита соглашаются с аргументами в духе «еще не», «только попробуем» или перекладывают проблему клонирования на плечи приверженцев религии и специалистов по этике. Как будто она не касается каждого. Как будто надо иметь семь пядей во лбу для понимания, что в любом деле важен принцип, роковая черта, начало. Когда их преступают, и «процесс пошел», все остальное дело времени, о чем мы уже вели речь при оценке последствий введения в норму парасексуализма. Относительно клонирования это нагляднее и к категорическому императиву Канта можно не прибегать. Достаточно вспомнить, что вора судят не за кражу, а за воровство. Не за ее факт – укравший может тут же возместить ущерб, а за подрыв основ социальности. Его наказывают за то, что он нарушил принцип: не укради. С точки зрения сохранения антропологической идентичности людей в случае с клонированием спорить собственно не о чем: бесполое размножение означает отмену самого принципа жизни, разрушение ее фундамента, «лишение кредита» специфического для человека способа его существования, после чего с неизбежностью обрушиваются любые отношения близости и наступает буквальная атомизация общества. Утрата источника взаимного влечения означает подрыв эмоциональной сферы личности, на чем держится ее нравственная и эстетическая жизнь, не говоря о любви, что в свою очередь приведет к выхолащиванию творческих начал мышления. Это вызов сущности человека, тоже, что стрелять по ногам, их верхней части и собираться идти жить дальше. Не выйдет. Работы по клонированию должно быть запрещено как ядерное, химическое и биологическое оружие. Как смертельная угроза людям, при том не отдельным индивидам, хотя в массе, а всему их роду на Земле.

И все-таки клонирование не последнее достижение человека на пути отрицания своей телесной природы. Это только биороботизация, субстратно закрепляющая распространение функционально одномерных людей, опредмечивание положения, когда парасексуальная практика теряет связь с собственной исходной базой. Паразит теперь может жить без хозяина. Но, естественно, недолго. На смену социогендерным конструктам отказа от сексуальности и биотехническому конструированию способов бесполового размножения, разрабатываются способы отказа от размножения человека вообще. Другими словами, от биологического человека как такового. От жизни как носителя разума и переходу к постчеловеческим формам его функционирования. К разуму без жизни и смерти, на полностью искусственной, «изобретенной» основе в виде систем с искусственным интеллектом.

Гениальным провозвестником нового направления развития человечества был Н. Федоров. Он сознательно и без маскировки объявил природу «нашим общим врагом». Пропагандисты его идей обычно делают акцент на том, что у него отвергается смерть. Он всех воскрешает. Однако жизнь и смерть две стороны одной медали и обе укоренены в сексуальности. Половое размножение, признавал Н. Федоров, это гигантская сила, на которой стоит вся природа: возможно это и есть «сердцевина ее». Половой раскол, половое соперничество, смена поколений служили самым действенным средством развития человеческого рода. Но «должно наступить время, когда сознание и действие заменят рождение»[31 - Федоров Н Ф. Соч., М., 1982. С. 396.]. На место стыда и похоти к другому полу придет деятельность по «воскрешению отцов» – воссозданию умерших. Поскольку все живущие в конце концов умрут, а новые не рождаются, то возникает странный мир: ожившие мертвые, которые будут существовать вечно. Рай?

По-видимому, во избежание того, чтобы воссозданные существа не мучились половыми проблемами, Н. Федоров нигде не пишет о воскрешении женщин. Субъективно, это конечно «сексизм» в его предельном выражении. Но если посмотреть на подобные гипотезы с высоты нынешнего состояния техники, то видно, что дело не в «отцах», религиозном воскресении или плохом отношении к женщинам. Новые существа вообще не будут живыми, хотя будут разумными. Предполагается, что они перейдут на автотрофное питание, то есть на потребление неорганической энергии – солнца, химических реакций, электричества. Следовательно, у них нет системы пищеварения, не нужен рот, живот. А поскольку они не рожают, у них нет и органов размножения. Напрягать воображение каким тогда будет облик человека не стоит. Его не будет вовсе. Это ликвидация тела и функциональная трактовка жизни, а фактически разума на новой, не биологической субстратной основе: «кремний против водно-углеродного шовинизма». В эпоху когда компьютерные роботы с искусственным интеллектом (AI) стали реальностью и стремительно совершенствуются, можно смело утверждать, что Великий Технократ предвосхитил их возникновение. Он первый, по крайней мере в русской культуре, «проектировщик» и идеолог Постчеловека как искусственного субъекта. И отныне, со вступлением человечества в техно-информационную стадию развития, судьба пола и любви зависит от возможностей взаимодействия живых естественных людей и биосферы как среды их обитания, с искусственным разумом и ноосферой как средой его функционирования.

5. SOS… SOS… SOS…[32 - Save our soul, save our sex, save our self (спасите наши души, спасите нашу сексуальность, спасите самих себя).]

Когда подают сигнал бедствия, значит надеются на помощь извне. На кого надеяться человечеству? Только на себя. Или, кто верит, на Бога. В любом случае спасение приходит к тем, кто борется до конца. Даже в случае обращения к высшей силе: на Бога надейся, а сам не плошай.

Главным духовным препятствием в борьбе за жизнь и любовь является фатализм. Им особенно пропитана, как ни парадоксально, либерально-прогрессистская идеология: «Прогресс не остановишь», «Иного не дано», «Техника наша судьба» и опирается на линейные представления об истории Вселенной. У плюралистов! В то время как эволюция биоты показывает, что появление на Земле более поздних, по одним параметрам высших, по другим низших форм жизни не обязательно отменяет ранние. Возникшие миллионы лет назад виды живут рядом с нами, намного более молодыми. Нашли нишу своего обитания и процветают. Другие не нашли. И погибли. Современное синергетическое мировоззрение, носителями которого обычно объявляют себя прогрессисты, нелинейно и предполагает наличие точек бифуркации, когда развитие меняет вектор, может пойти в новом направлении. Значит будущее, в определенных границах – открыто. Субъективно это осознается как свобода.

В техногенном обществе принцип свободы приходится брать на вооружение экологам, гуманистам и антиглобалистам. Они верят, что в коэволюциии с искусственным человек способен, удерживая свою биологическую нишу, сохранить идентичность. Для этого надо выбирать и реализовывать такие стратегии поведения, которые бы ее поддерживали, а не разрушали. Значит, к стихийному развитию искусственного надо относиться аналогично как к процессам природы. Пытаться познавать и овладевать им. Технонаука стала производительной силой, социальным институтом, а постепенно становится некой самостоятельной реальностью, в которую помещены люди. Значит, она должна регулироваться подобно всем остальным сферам бытия и социальных отношений. Моралью, идеологией, законами. Это задача, которую осознают консерваторы, стремясь привлечь к ней внимание остальной части человеческого общества.

Главной опасностью, исходящей от прогрессизма, стала установка: «все, что технически возможно, следует осуществлять». Это как бы само собой разумеется. Хотя даже ученые понимают, что все возможное не осуществляется. Гипотез, проектов, изобретений огромное количество. Но их отбор происходит тоже стихийно, по финансовым и другим случайным соображениям. В то время как нужно отбирать, соотнося с целями и благом человечества. Прежде всего с фундаментальным для него благом – быть. Сохраниться как высшая одухотворенная форма жизни. Если, конечно, хотеть сохраняться, а не превращаться в Иное.

Перед наукой и техникой надо ставить социально-гуманитарные фильтры, которые бы соотносили все их достижения с мерой человека. Не его приспосабливать к технике, а технику к человеку, беря во внимание не сиюминутные потребности в комфорте или исполнение капризов, а долговременные интересы. Когда-то иначе не могли и думать. Сейчас такой подход надо отстаивать, идя против течения. В ситуации выживания это естественно: по течению плывет уже дохлая рыба. Мораторий в технонауке, подобно мораторию на клонирование, должен быть не исключительным, а рутинным явлением для тех или иных направлений деятельности. Как и категорические запреты в зависимости от стадии исследований. Они могут предлагаться и обсуждаться общественностью, приниматься властными структурами регулярно, по крайней мере не реже, чем например, присуждаться государственные или Нобелевские премии. Предусматриваемая международным законодательством ответственность за угрожающее человечеству наукотворчество должна подкрепляться социально-психологически, созданием атмосферы требовательного здравомыслия и критического восприятия стихийной экспансии технологизма. Особенно в отношении таким сущностных сфер жизни как пол и любовь, ибо за сумерками любви следует закат человека. Ничего не любить и быть ничем, – говорил Л. Фейербах, – это одно и то же.

Тому, кто уже захвачен верой в свободу техники, а не человека, в неизбежность его подчинения отчужденным от него силам, полезно отрефлексировать свое личное поведение. В отношении собственной индивидуальной судьбы люди абсолютные фундаменталисты. Консерваторы. (Кто не самоубийцы). Совсем отъявленные реакционеры – посетители физкультурных залов, фитнес-клубов, косметических салонов. Каждый знает, к чему все идет, но сознательно двигаться в этом направлении не спешит. Живет вопреки тому, о чем говорит опыт и рассудок, поступая как крайне иррациональное существо. Заботится о здоровье, стариках и детях, до последнего момента садит деревья, строит дома и планы. Кто делает это хорошо, получает отсрочку. Потому что жизнь выше логического. Она первична и не обязана оправдываться перед своим следствием. Жизнь хочет продолжения по самой своей сути. Любовь к жизни выше поисков ее смысла и является условием его наличия. Таким же образом стоит относиться к судьбе родового человека, исходя прежде всего из жизни и только потом – мысли. Здесь отсрочка, наше «раньше» или «позже», может равняться сотням лет.

Но для поддержания этой способности все равно надо сохранять любовь. Нужна экология пола. Так продлимся.

Если, конечно, «отказавшись от отказа» от нашей собственной природы, сохранив естественно-антропологическое измерение бытия и соответствующее ему философское мировоззрение, мы сумеем поставить заслон общей деконструкции (демонтажу) тела и духа человека, тенденции, которую особенно сильно питает неограниченное расширение границ информационного мира. Информационизм – главный, судьбоносный вызов современному человечеству.

Глава III. Реконструкция человека

1. Curriculum vitae: человек как венец природы, подобие Бога и Личность

Адам Антропос Гомо = ЧЕЛОВЕК появился на Земле, по точно подтвержденным радиоуглеродным анализом данным археологической науки, по-видимому, приблизительно около 3,5–2,5 млн. лет тому назад. Согласно авторитетным письменным источникам ему 7813 лет. Такое временное разночтение обусловлено различием трактовок его сущности: в первом варианте это предельно, вплоть до отказа от себя, эволюционно развившееся природное животное, по второму он – тварь, результат волевого акта Супранатуральной Силы, запечатлевшей в нем собственный образ. В истории представлений о человеке данные версии переплетались, иногда сливаясь, чаще опровергая друг друга. Однако в обеих, а также прочих, паллиативных, при самых острых спорах, человек считался неким особым, уникальным феноменом, по крайней мере на Земле. Существом, которое задает смысл существованию остального сущего. Это «малый мир», «микрокосм», «мера всех вещей», «эманация Абсолюта», «разум Вселенной». Универсальный по способу деятельности, он Единственный Субъект бытия ничем и никем незаменимый носитель свободы. Он второй после Бога и его небесных помощников – ангелов, которые должны заботиться о человеке.

Соответственно, присущий философии как метафизике «основной вопрос» состоит из отношения «человек-мир». В перетягивании каната между его сторонами дело доходило до солипсизма, когда получалось, что мир, реальность возможны постольку, поскольку воспринимаются человеком. В истории науки возник и сохраняет влияние так называемый антропный принцип, согласно которому не будь людей, Вселенная в своих фундаментальных параметрах была бы совершенно иной (если бы она без него вообще решилась быть). Апофеозом значимости проблематики человека следует признать формирование в ХХ веке философской антропологии, претендующей на статус единственно адекватной современным требованиям философии. Ее исходная установка в том, что представление о человеке всегда лежит в центре любой системы мысли. Философствование «по определению» есть следствие жизненного опыта человека, его прояснение и оправдание для себя и для мира. «Человек – это в известном смысле все» – провозгласил М. Шелер. Это положение можно считать credo философской антропологии.

Если природная реальность зависит от человека, то социальная состоит из него. Человек – микросоциум. Социум – мегачеловек. Человек предпосылка и продукт истории и любая попытка его противопоставления обществу несет привкус абсурда. Хотя, конечно, их отношение менялось. Состоянию дикости и варварства соответствовали стадные и кровнородственные формы совместной жизни, возникновение экономического разделения труда породило собственно социальные связи и Личность. С этого времени можно считать, что всякий человек, живущий в обществе является личностью. Мы говорим об индивиде как о человеке, когда сравниваем его с другими видами сущего, неорганическими или живыми и о нем же как о личности, когда от-личаем от других людей. Личность – это человек с «определенным артиклем». Вряд ли можно считать обоснованным разведение данных понятий по признаку наличия или отсутствия в них природного, т. е. жизненного начала. Что за личность без страстей и телесных переживаний, в сущности говоря, без чувств? А значит без души, а потом и без ума. «Презумпция личности» – условие гуманистического мировоззрения. «Животворящая Троица»: природа-общество-личность (ПОЛ) воплощается в человеке «неслиянно и нераздельно». Все они живут, будут жить или умрут – вместе.

И в религиозном, и в светском метафизическом сознании дальнейшее существование личности как вершины земного бытия мыслится прежде всего в плане духовного совершенствования, которое, в виду сложности и открытости человека миру, бесконечно. Конечные цели, правда, разнятся: в одном случае подготовка к индивидуальной вечности, переделка себя по канону богоподобия, в другом, социальное бессмертие рода и гуманизация жизни. В обоих случаях, однако, это антропоцентризм, хотя не онтологический, а ценностный. В XX веке задача социально-практической гуманизации жизни наиболее определенно и целенаправленно ставилась марксистской идеологией. При коммунизме личность впервые в истории должна перестать быть средством решения каких-либо других, пусть благих и великих вопросов и превращается в самоцель развития. Труд, любовь, познание, творчество наполнят ее бытие высшим смыслом. Это общество в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Несмотря на неудачу в реализации коммунистических идеалов, классическое сознание не могло и не хочет отказываться от гуманизма. На него ориентировано и содержание «академической» философской антропологии, а также образовательных стандартов при ее преподавании. Вот как виделись перспективы человека нашему, по историческим меркам современнику, официальному, а для многих и неофициальному философскому авторитету, «главному антропологу» России, организатору и первому директору Института человека, основателю журнала «Человек» академику И. Т. Фролову: «Приоритет человека и новый (реальный) гуманизм – так, я думаю, можно обозначить духовную парадигму, идеологию и политику XXI века».[33 - К 50-летию журнала «Вопросы философии». Интервью с И. Т. Фроловым. // Академик И. Т. Фролов. Очерки. Воспоминания. Материалы. М., 2001. С. 62.]

Так теперь все это не так – рухнуло. Если, конечно, следить не за благопожелательными, а фактически идущими в мире процессами. Возникло информационное общество, точнее, информационная реальность. О ней вовсю говорят, но часто «фразерски», не отдавая отчета в вытекающих отсюда следствиях. Фундаментальное из которых, что это среда не тел и вещей, а отношений, не субстратов, а связей, коммуникации. Изменяется сама субстанция бытия и вся его целостность, что, в свою очередь, не может не влиять на состояние входящих в него частей и элементов. На основе информации образуются виртуальные формы реальности, создающие совершенно небывалые условия для тела и духа человека. Они радикально отличаются от тех, в которых он пребывал в течение тысяч лет природной эволюции. Это не может не отражаться в философско-социологической мысли, не иметь своей идеологии. На смену субстанциализму как принципу объяснения бытия идут релятивизм и коннекционизм. Классическое сознание, включая и «неклассическое» в его узком смысле, вытесняется постнеклассическим. Иными словами, реализм или «модернизм» в его широком смысле, уступают место пост/транс/модернизму. «Истина» постмодернизма – другая, противоположная прежней духовной традиции, более того – всей культуре. Главное в нем – отказ от метафизики, а значит и сложившихся в течение веков представлений о человеке, его месте в мире. Этого места «метафизическому человеку» больше нет. Отсутствие – автора, субъекта, человека является специфицирующим признаком, сутью актуального «постсовременного» философствования. В этом отношении оно прямо противостоит философской антропологии, отменяет ее. Кто еще говорит о человеке, его высшей ценности, тот едет в карете прошлого. Он консерватор и фундаменталист. В той же повозке – гуманист. Если не хуже.

Живому, чтобы отсутствовать, сначала надо умереть. И человек умирает, активно, интенсивно и прогрессивно. Это настолько очевидно, что закрепилось в словарях и энциклопедиях. Правда, с самоназванием «новые». Например, в «Новейшем философском словаре» (2-е изд., перераб. и доп., Минск. 2001) слову «Человек» уделена одна страница, слово «Личность» отсутствует совсем, в то время как «Смерти» с приложением к тому, что привычно считалось живым, отдано 12 страниц. Это что-нибудь да значит! Деконструкции всей метафизики и прежде всего антропологии, окончательного отказа от различия между объектом и субъектом, означаемым и означающим, бессмысленным и смыслом – вот чего настоятельно требует становление информационной реальности и что фактически происходит в области мысли. Так следуйте за новым, потенциальным, передовым. Остальное приложится. Человек как венец природы, подобие Бога и Личность не отвечает этим прогрессивным тенденциям. Он стал традицией. Но замена ему, мы уверены, найдется. Она – здесь, «при дверях». Ее можно сконструировать. А пока давайте скажем: покойся с миром, человек.

Группа пост-следователей.

Особое мнение.

Адам Антропос Гомо – Человек, признавая изменение своей роли в мире, в то же время считает данную в этой биографической справке оценку его современного положения и прогнозируемой участи контрпродуктивной. Не вытекая из первоначального, весьма хвалебного исторического описания и ставя тем самым под сомнение искренность его, как оказалось, миз-антропных коллег, она поспешна и поверхностна. Адам не может отрицать проблем, с которыми сталкивается в так называемом пост(индустриальном, модернистском) информационном обществе и возникновения в нем подрывающих гуманизм тенденций. Однако ссылки на прогресс не должны нас гипнотизировать до отказа от самих себя. Антропос вправе ожидать более глубокого анализа угрожающих ему опасностей, чтобы знать, во имя чего его ставят перед выбором: сохранение идентичности или дальнейшее существование. Мы отказываемся от подписи под выводами о конце этой уникальной формы бытия, превращающими Curriculum vitae в Necrolog, поскольку в них не учитывается противоречивый, многовекторный, нелинейный характер происходящих процессов. Гомо имеет основание полагать, что провозглашение смерти всего сущего – природы, Бога, человека некой объективной необходимостью свидетельствует о фатальной перверсии мировоззрения ее протагонистов. Захваченные пафосом отрицания они оставляют без ответа самые принципиальные вопросы в своих собственных построениях. Если «смерть» метафора, то насколько и метафорой чего она является? Если нет, то какая жизнь или форма бытия предлагается взамен нынешней, «устаревшей» и будет ли она «жизнью»? В конце концов что за субъективные цели, кроме первичного рефлекса на информацию, стоят за деконструкцией и каково ценностное оправдание ее применения к философской антропологии? Не доверяя пост-следователям постмодернизма, хотелось бы самостоятельно разобраться в этих явлениях и концепциях. Всегда с позиции Человека, даже если все будет против него.

Консерватор.

2. Человек как тело: информационная реконструкция

При феноменологическом восприятии человек предстает как тело. Т(ч)еловек. Что у него есть душа, психика, сознание мы до-мысливаем, воображаем, а непосредственно ориентируемся на выражение лица, глаз, походку и поведение. На то, что он говорит. Языком, голосом. Это «наивный бихевиоризм» господствовал тысячи лет, пока культура не расчленила мир на внешний и внутренний, а у человека не увидела «безвидную» идеальную сущность. Самые могущественные и таинственные мифические силы проявляли себя в зооантропоморфном облике. Даже в развитых монистических религиях трансцендентный Бог, дьявол и ангелы имеют тело. Умервщляет человека старуха с косой, а его душу птицеобразные ангелы достают из груди, зацепляя крючьями, ибо она миниатюрная копия своего большого носителя. Зооантропоморфная картина мира казалась настолько естественной, что в форме тел воспринимались, ими называли все остальные, в том числе неорганические элементы сущего. Планеты и звезды – небесные тела, их сочетания это «стрелец», «дева», «козерог», время делят между собой драконы, собаки и обезьяны, тела бывают твердые, жидкие, газообразные, просто геометрические, есть тела-туловища – «корпуса» станков, кораблей, орудий и т. п.

С развитием хозяйства и познания живая картина мира изживалась, превращалась в метафору. От материального отделяется идеальное, от тела сознание, от души логос вплоть до их дуализации как противоположностей. Поскольку природа лишается зооантропоморфных характеристик, то какие в ней тела? Это «объекты», «вещи», «предметы», а идеальное либо трансцендентально, либо особая субстанция и весь вопрос в том, как оно связано с материальным, как решается психофизическая проблема. Ею и была озабочена философия в качестве метафизики, да и вся традиционная культура до ХХ века. Точнее до лингво-семиотико-структурного поворота, на который, после возникновения информационной реальности, мы вправе смотреть как на ее предтечу. Отказ от вещей и субстратов, от онтологии и замена их языком, текстом и структурой есть, в сущности, начало трансформации предметной модели мира в информационную. Знаковые подходы, семиотизация артикулировали тень, которую информационная реальность отбрасывала из будущего. Становление постиндустриальной цивилизации означает, что она стала настоящим, существуя рядом, вместе, а потом проникая внутрь вещно-событийного мира.

По мере проступания из тени контуров новой модели реальности когнитивизм, семиотизм, структурализм и т. д. сменялись текстуализмом, постструктурализмом, деконструкцией тем, что обобщенно принято называть философским постмодернизмом. По аналогии с лингвистическим, можно по-видимому, говорить о более крутом повороте в том же направлении – информационном и его гуманитарном выражении в постмодернистской культуре. Или о перерастании лингвистической революции в информационную. Без усмотрения этой связи информационная реальность проявляет себя в ложном свете: как «изм», как идеология и таком качестве начинает говорить от имени всей эпохи постмодерна, искажая, сужая ее до постмодернизма, из-за чего постмодернистское философствование для тех, кто хочет искренне в нем разобраться предстает, по выражению одного из отчаявшихся в подобном занятии, «сплошной непонятностью». Ничего удивительного. Постмодернизм допускает, даже предполагает превращение других авторов и тем более читателей в некий материал, сырье, объект манипулирования при производстве собственных текстов. Это конструктивно-деятельностная установка, принципом функционирования которой является не истина, а достижение поставленной цели. Эффект, эффективность. Ее особенности весьма картинно обрисовал Ж. Делез: «В то время меня не покидало ощущение, что история философии – это некий вид извращенного совокупления или, что тоже самое, непорочного зачатия. И тогда я вообразил себя подходящим к автору сзади и дарующим ему ребенка, но так, чтобы это был именно его ребенок, который при том оказался бы еще и чудовищем. Очень важно, чтобы ребенок был его, поскольку необходимо, чтобы автор в самом деле говорил то, что я его заставляю говорить»[34 - Делез Ж. Ницше. СПб., 2001, С. 171–172.]. Чтобы не стать, «ничего не поняв», жертвой столь оригинального методологического подхода, заслуженно принесшего Ж. Делезу славу виртуоза в трактовке других авторов, кроме личной бдительности, надо помнить, что в наше время все товары продаются в обертках и яркой упаковке. Чем опаснее продукт, тем затейливее тара. Чтобы избежать несварения головы со всеми вытекающими отсюда последствиями, постмодернистские тексты не следует употреблять без расшифровки и демистификации. Их нельзя принимать за чистую монету. Гениальность не гарантирует благомыслия. Их изготовляют те, кто в лучшем случае не ведают, что творят, игроки, а в худшем – люди, чье сознание похищено постчеловеческой реальностью, через которых говорит и наступает Иное. (Если еще лет 10 назад постмодернизм дружно и резко отвергался, критиковался, то теперь, во избежание прослыть отставшим от прогресса, этого делать нельзя. Так, чуть-чуть. Мы будем – «посреди»).

Резонно ожидать, что информационная модель мира должна вести к умалению предметности, особенно ее живых форм. Идеологическая загадка постмодернизма в том, что в нем, напротив, провозглашается телоцентризм. Его внимание сосредотачивается на телесности. Телоцентризм противополагается логоцентризму и должен, по декларациям, заменить его. Девиз «от слова к телу», призывы к телесной парадигме культуры, к переходу от вербальности к зрительным образам, от мысли к плоти стали общим местом постмодернистского философствования. Непрерывная профилактика здоровья, порнографическая эксплуатация и косметизация тела, распространение фитнес-практик («мышечная косметика») как будто дает для этого основания. Однако не менее известен и лозунг «смерти человека», стоящий в одном ряду, вернее победно завершающий борьбу с логоцентризмом. А предшествовали ему отряды идей и аргументов против этно-фалло-фоноцентризма, свойств и органов сопряженных с человеческой телесностью. Все мы пока «этно», т. е. представляем ту или иную культуру, «фоним», т. е. говорим на том или ином естественном языке и имеем субстратное или (и) функциональное отношение к фаллосу. Как совмещается телоцентризм с анти-этно-фоно-фалло-логоцентризмом? Если же в центре культуры и мира действительно оставляют тело, то оно какое-то странное: «без органов» и «без пространства». Воистину клубок парадоксов и противоречий. Как змей, обвивающих тело Лаокоона, чтобы задушить Героя.

Когда роль явления падает, его значение может возрастать. Чаще всего так и бывает. Все объявляется телом. Душа – тело, письмо – тело, наряду с телами природы (тело1) появились тела культуры (тело2), «тела мысли», дигитальные тела и т. д. «Тело может быть каким угодно; это может быть какое-то животное, тело звуков, души или идеи; оно может быть лингвистическим телом, социальным телом, некой коллективностью»[35 - Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М., 2000. С. 346.]. Если все – тела, то особенного тела, живого тела в его специфической идентичности – нет. В отличие от феноменологической архаики, когда антропная парадигма рассматривала неживое по подобию живого, и метафизического метафоризма, когда тело, не теряя самости, служит про-образом описания окружающего мира, в постмодернизме оно отождествляется с любой, в том числе неживой реальностью. Это «нечто», единица, элемент множественного сущего, взятого, однако, не в разнообразии, а в одинаковости. Универсальное бескачественное тело является «образным аналогом» информации и количества, так называемый «симулякр». Он(о) их воплощает. Для собственно информационной реальности достаточно чисел и «пустых знаков», но если через эту призму смотреть на материальный мир, ее приходится наделять субстратностью – в виде тел. Почему не вещей? Потому что за пределами вещи остаются живые формы бытия. Телом же можно обозначить все. К человеку можно отнестись как к вещи, но вещь – не человек.

Отождествление человеческого тела с любыми другими телами следует считать экстенсивным этапом его информационной реконструкции. Этапом его превращения в «сому», в «плоть» как некий материал для дальнейшего использования при функционировании других систем. Прежде всего в современной медицине: одного тела для другого; мертвого для живого; живого для умирающего; молодого (младенцев) для старого; старого для экспериментов (муляжи) или «в искусстве»(выставки художественно обработанных трупов). Сначала для «лечения», а потом «улучшения», «совершенствования». Возникло тело без боли – но и без удовольствия, без запаха – но и без чуй(в)ств, без пота – но и без «мышечной радости». Охлажденная, нормализованная, пастеризованная плоть. Такое молоко хранится дольше. Если сравнивать продолжительность жизни современного цивилизованного человека с тем, сколько жили в традиционном обществе, то в 2–3 раза. Медицинские манипуляции телом являются своего рода подготовительным этапом, апробацией возможностей будущего более эффективного взаимодействия человека с машиной, их взаимопроникновения и сращивания, что позволит увеличить производительность труда, хотя чью и чьего – неясно. Распространение моды на пирсинг своего рода пробный шар внедрения чипов в человеческую плоть для «интуитивного», минующего органы чувств контакта с компьютером «от мозга к мозгу» и создания «церебрального открытого общества». Глядя на эти процессы, дополняемые искусственной имитацией все большего числа органов, можно сказать, что в эпоху постмодернизма тело в самом деле находится в центре внимания. Однако не ради его сохранения, укрепления и культивирования, а для демонтажа, разложения и трансформации. Ради реконструкции для чего-то иного (сбитый с ног и избиваемый толпой хулиганов человек находится в центре их внимания, но этот центр «не его»). Центризма собственно человеческого тела здесь нет. Постмодернизм – это антителоцентризм.